Маленькие синички-гаички и большие желтогрудые синицы вместе с прижимистым поползнем тут же замелькали над кормушкой. Они птички вежливые, деликатные. Кормушку надолго не занимают. Конфликтных ситуаций не устраивают. Схватят семечку – и на ближнюю ветку: раздолбить, расклевать, чтобы до зёрнышка добраться и проглотить его. В освободившуюся кормушку тут же прыгает на секунду вторая пичуга. За ней третья. Никто никому не мешает. Поползень оказался среди синиц единственным, но на кормушке появляется едва ли не чаще всех их вместе взятых, потому что не тратит время на расклёвывание семян подсолнечника, а быстро-быстро прячет их поблизости. Засовывает в щели между досками. В складки сосновой коры. В потрескавшийся от времени заборный столб. Пока кормушка не опустела, пока можно выбрать лучшие, самые крупные, самые полные семечки, ему не до еды. Он запасает качественный корм, чтобы съесть его чуть позже, когда в кормушке ничего не останется. Съесть без спешки. С чувством, с толком, с расстановкой.

Вдруг – шелест крыльев, птичий гомон, радостное чириканье. Не такое громкое, как бывает весной, но тоже шумно. Это полевые воробьи стаей на обед прибыли, как табор цыганский. И тут же всей толпой – в кормушку. А она маленькая. Мне казалось, что больше трёх-пяти птиц в неё никак не поместится, но воробьи-то птицы стайные. Они живут по принципу «В тесноте да не в обиде». Их не меньше десятка внутрь втиснулось. Просо клюют, только шорох стоит. А те, что в кормушку не поместились, рядышком сидят, ждут своей очереди. Кричат, торопят. По опыту знаю, что кормушка теперь будет занята воробьями до тех пор, пока в ней корм не закончится. У воробьёв в отличие от разных видов синиц и поползней нет ни врождённой, ни воспитанной деликатности. Будут клевать корм на одном месте, как куры, толкаясь и ссорясь между собой и никого «постороннего» в кормушку не пуская.

Так уж сложилось, что фотосъёмку домовых и полевых воробьёв, которых каждый сибиряк с раннего детства «в лицо» знает, я никогда не считал делом интересным. Вот и здесь решил уж было, что съёмка на сегодня завершена. Фотоаппарат выключил. Уходить собрался. Вдруг слышу громкое «Фф-ррр»… Крыльев много одновременно захлопало – воробьиная стая с кормушки разом взлетела. Оглянулся – а на перилах знакомый дятел, давний и частый посетитель кормушки. Он её вообще своей считает. Птичью мелкоту воробьи, быть может, и попытались бы в кормушку не пустить, но большому пёстрому дятлу с его мощным клювом отказывать как-то неловко. Потому что он очень большой и очень сильный в сравнении с воробьями. Пока дятел оценивал качество оставшегося корма да искал себе подсолнечную семечку покрупнее и послаще, а воробьишки ждали терпеливо рядышком, успел я включить фотоаппарат и сделать общий снимок. И тут два молодых воробья между собой подрались.

«Вот это уже интересно, – мелькнула мысль. – Дерущихся воробьёв не фотографировал ни разу».

Сижу «в засаде». Жду, когда воробьи снова драться начнут. Что начнут – не сомневаюсь, потому что характер у них такой. Драчливый. Если собралось их на кормушке больше трёх, то хоть семечками не корми, только дай подраться. Не потому, что злые, а потому, что у них, особенно у молодых, так принято – личные отношения силой и ловкостью мерить.

Дождаться очередного воробьиного скандала, как я и полагал, проблемой не стало. Проблема – успеть вовремя, и даже с некоторым опережением, нажать спусковую кнопку фотоаппарата до того, как птицы помирятся. Воробьи дерутся хоть и часто, но слишком коротко, чтобы успеть нормальный снимок сделать, на котором было бы видно, кто кого и чем именно – клювом, крыльями или ногами – по какому месту лупит. А мой фотоаппарат – тугодум старенький. Автоматика медленнее воробьёв срабатывает. Очередной бой в разгаре. Жму на спуск, но аппарат, вместо того чтобы немедленно сработать, «думает», что-то высчитывает и, наконец «Щёлк!». Упущенного времени всего-то несколько мгновений. Меньше секунды. А на получившемся снимке воробьи-драчуны уже мирно кушают просо с кормушки. Так и укладываются в цифровую память аппарата, искажая реальность, десятки кадров сплошной воробьиной дружбы и нерушимого мира вместо драк, большинство из которых успевают закончиться до того, как сработает затвор.

Про «искажённую реальность» я всё-таки перебрал, пожалуй. В реальности воробей – птица не злая, а очень компанейская. Может быть, даже самая компанейская из числа тех, что мне знакомы. Воробей-одиночка – это нонсенс. Они всегда в компании. Даже в период размножения, когда у каждой отдельной воробьиной семьи личных хлопот полон рот, стараются держаться поблизости и мгновенно реагируют на просьбы соседей о помощи. Например, чтобы всем своим миром, всей стаей кошку от гнезда отогнать. С детства помню, как за одним нашим оконным наличником сразу три воробьиные семьи поселились. Они себе там коммунальную квартиру устроили. Ругались между собой, конечно, громко и часто. Даже дрались однажды из-за принесённого ветром пёрышка. Но в то же время – сам видел – не жадничали, отдавали иногда соседским птенцам принесённую букашку, если те от голода громче собственных детей орали, а родители их где-то задерживались.

Воробьи – они хоть и драчливые, но не злопамятные. Потому что умные. Понимают, что вместе выжить легче, чем поодиночке. И к другим видам птиц воробьи вполне терпимы. Нередко принимают в свои стаи и синиц разных видов, и даже поползней, хотя у поползня и клюв крепкий, острый да длинный, не чета воробьиному. И реакция. И отвага. Воробьи знают, что с поползнем лучше не ссориться и уж тем более никогда не провоцировать его на драку. Не только наученные горьким опытом, но и молодые забияки понимают, что даже самая короткая стычка с поползнем себе дороже обойдётся. Поэтому из стай воробьиных его никто не гонит и на кормушке перед ним почтительно расступаются, если надумает он вместе с воробьями отобедать.

Стараясь не прозевать очередную драку, внимательно наблюдаю за воробьями. И, к собственному удивлению, воочию вижу, понимаю, что не все воробьи любят подраться, оказывается. Некоторые не только не одобряют драки, но и пресекают их в самом зародыше. Пресекают молча, жёстко и бескомпромиссно, как народная воробьиная милиция.

Замечаю, что два некрупных воробья (скорее всего, сеголетки) как-то необъяснимо, едва уловимо меняют своё поведение, демонстративно выражая недовольство друг другом. Я – фотоаппарат наизготовку, ловлю резкость, жду в надежде на интересный кадр…

И в самый ответственный момент третий воробей, чуть крупнее и вроде постарше, молча и грубо втискивается между молодыми скандалистами. Конфликт погашен. Ситуация разряжена. Опускаю фотоаппарат на колени с некоторым сожалением из-за того, что кадр не состоялся. А минут через тридцать-сорок, когда похожие «случайности», лишили меня ещё не менее чем пяти кадров, в голове мелькнула мысль, что предотвращение драк в стае не случайность вовсе, а вполне закономерное явление. Удвоил внимание, пытаясь запомнить, одни и те же или всегда разные воробьи расталкивают молодёжь, прекращая затеваемый скандал. Да как их, воробьёв, отличишь друг от друга-то, если оперение у всех стандартное, а милицейской формы нет.

Впрочем, один воробей в кормушке показался мне приметнее других. Он выделялся не внешним видом, а поведением. Скорее даже отношением к нему других воробьёв из прилетевшей стайки. В кормушку они набились плотно, тесно. Азартно и даже нагло выхватывали зёрнышки друг у друга из-под самого носа, из-под ног, животов, хвостов, руководствуясь принципом «Кто успел, тот и съел». Однако, выжидая драку «в толпе», я скоро заметил, что перед этим одним, в какую бы сторону он ни повернулся, будто само собой образуется небольшое свободное пространство, позволяющее ему выбрать лучшие зёрна, вместо того чтобы хватать торопливо те, что ближе. Воробьи старались держаться в стороне от его клюва, и он активно использовал эту возможность. Правда, при этом он успевал ещё и осматриваться вокруг чаще остальных, чтобы не прозевать возможную опасность. Иногда что-то коротко и громко чирикал, будто прикрикивал на галдящих вокруг пичуг «командным голосом».

«Неужели это доминантный самец, «начальник» воробьиной стаи?!» – мелькнуло в голове недопустимое предположение. Явление иерархии у птиц распространено довольно широко. И всё-таки собственное предположение я счёл недопустимым, потому что именно воробьёв, несмотря на групповой образ жизни и весь их коллективизм, исследователи относят к так называемым анонимным стаям. Это когда «отдельные особи не отличают друг друга персонально, но при этом действуют как единая согласованная группа». Прочитав об этом когда-то давно, я принял утверждение за аксиому, а на эмоциональном уровне даже определил их своеобразными пернатыми анархистами, не признающими власть, но способными к согласованным действиям.

Воробей, обративший на себя моё внимание, закончил есть в числе первых и сразу выпрыгнул из кормушки. Но не улетел. Уселся на торчащую поблизости доску с хорошим круговым обзором, чтобы и за порядком в кормушке присматривать удобно было, и об опасности, если она возникнет, своих «одностайников» предупредить смог вовремя. Судя по спокойному, даже равнодушному взгляду в объектив фотоаппарата, меня он в отличие от той же белки, к примеру, или забытых хозяевами и одичавших дачных котов реальной опасностью не считает. Потому что опытный. «Стреляный». Понимает, где опасность мнимая, а где настоящая.

«А может, всё-таки поторопились зоологи объединить воробьёв в анонимные стаи вместе с галками, грачами, куропатками и другими «многими видами», в стаях у которых не бывает выраженных лидеров?» – крутится в голове крамольная мысль о возможном научном заблуждении. Понимаю разумом, что сомнения вызваны не столько убедительными фактами личных наблюдений, сколько элементарной симпатией к этому конкретному воробью, которого, как мне показалось, я впервые сумел запомнить «в лицо». Мне хочется, чтобы он оказался вожаком, лидером или каким-нибудь иным «начальником» воробьиной стаи, потому что он меня не боится и мы с ним теперь как будто знакомы. А ещё потому, что больше, чем внешностью, он мне запомнился усталым, спокойным и даже умным взглядом.