Перед самым рассветом туман волшебным образом исчез, растворился. Потускневший костёр освещал уже не ватные стены молочной белизны, а проявляющиеся, как на фотобумаге, кусты, подмытую рекой берёзу, сосны, растущие поблизости. По ровной, как стекло, поверхности реки, словно по широкой ленте транспортёра, уплывали в предрассветную мглу пока ещё немногочисленные жёлтые и оранжевые листья.

Высоко-высоко в небе, как раз в центре треугольника, образованного вершинами ближних сосен, вспыхнуло вдруг оранжево-розовым небольшое облачко, похожее на размазанную запятую, и темнота стала отступать быстрее. Она забилась под огромный выворотень, ушла на другой берег в разлапистый пихтач. Светлеющее небо подбирало себе подходящий цвет. Вначале, было, чуть заголубело, но скоро передумало и стало розовым от прорывающихся из-за горизонта солнечных лучей, подёрнулось желтизной увядающих листьев и снова стало голубым, но уже без фиолетового отлива, как было сразу после кромешной ночной темноты.

Нодья ослабела. Холодный воздух всё настойчивее, смелее лез под телогрейку и толстый свитер. Я не решался шевельнуться, чтобы подправить остатки толстых лесин, исправно гревших меня всю ночь, потому что всё замерло в ожидании восхода солнца. Ни ветерка. Ни шороха. Даже река, кажется, остановилась, ожидая торжественный миг.

– Пи-пи-пи, – пропищала какая-то пичуга, будто отмеряя сигналы точного времени, и чёрная тень старой лиственницы клином перерезала реку до самой отмели у противоположного берега. Громко плеснулась на кромке тени то ли крупная рыбина, то ли ондатра. Блестящие круги с оранжевым отливом, расходящиеся по гладкой воде, заскользили вниз по течению вместе с листьями.

Из-за толстого сучка подмытой берёзы выглянул и удивлённо уставился на меня бурундук.

«Чего лежишь-то? – спрашивает взглядом. – Солнце взошло, и ты шагай дальше».

Я посмотрел на восток и убедился, что прозевал момент появления солнца над горизонтом, хотя невидимая пичуга предупредила меня об этом мгновении. Огромное, но не жаркое, «мягкое» солнце уже висело над горизонтом.

Любопытному бурундуку, видимо, надоело наблюдать моё неподвижное изваяние у чуть дымящего костра, и он перешёл к… Не знаю даже, как это и назвать, – провокацией или разведкой боем. Он демонстративно, но очень быстро пробежал по берёзе вниз и вверх и тут же на всякий случай спрятался за корявый ствол. Но, не выдержав и секунды, выглянул снова. На весёлой мордочке мелькнула, как мне показалось, залихватская улыбка. И тут же, то ли убедившись, что я не собираюсь его обижать, то ли действительно приняв меня за неживое изваяние, он уже не спеша, с достоинством спустился вниз, неспешно пробежал по тонкой жёрдочке к затухающему костру и поднял передними лапками с земли кусочек хлеба, обронённого во время ужина. Ещё раз посмотрел на меня, повернулся спиной к чуть тлеющим углям и начал, будто бы не торопясь, но очень споро уплетать хлеб за обе щёки. Видимо, бурундук не ел, а в буквальном смысле заталкивал хлеб за щёки, потому что через короткое время мордаха у него так растолстела, что он стал похож на процветающего купца, у которого, как говорят в народе, щёки со спины видны. А взгляд пока ещё хоть и настороженный, но такой довольный, такой блаженный, что я, не выдержав, хохотнул. И бурундук в одно мгновение исчез. Я даже не успел заметить, куда он спрятался.

Услышав, скорее даже просто почувствовав, угадав непонятный, едва различимый звук, похожий на лёгкий шорох, поднял взгляд на деревья над головой и увидел…

Я увидел кроны, сверкающие на солнце мириадами «бриллиантов», и догадался, что это туман. Да-да. Тот самый туман, который белёсой «ватой» окутал меня в начале ночи. Густой туман, который, как мне казалось, даже костру мешал гореть. Который проникал через полиэтиленовую накидку и телогрейку к самому телу. Который был вязким и холодным, как вчерашний кисель. Он не исчез, не растворился в предрассветных сумерках. Он никуда не делся. Он просто перешёл в иное качество и теперь сверкал, вспыхивал, переливался радужными искрами в солнечных лучах, потому что выпал росой на кроны деревьев. И замёрз.

Не знаю, удивлённо или весело смотрел на меня бурундук из-за подмытой берёзы, когда я, обалдевший от увиденного, подошёл к ближнему дереву и коснулся сверкающей капельки. Всё правильно. Под пальцами оказалась… льдинка. Маленький-маленький ледяной шарик. Только вблизи, в руке шарик оказался совсем не ярким и даже вроде чуть мутноватым. Не успел рассмотреть, как он растаял. А крона дерева на солнце продолжала сверкать. Туман превратился в россыпь хрустальных шариков на кончиках тонких веточек и на ещё не опавших листьях, на острие каждой хвоинки.

От лёгкого ветерка чуть качнулась ветка, и льдинки… Нет, они не зазвенели, а зашелестели чуть слышно, подчёркивая утреннюю тишину. Похоже, что этой ночью у нас​ кончилось бабье лето, а мне посчастливилось увидеть прощальный салют.