«Посмотри, думаю, вам подойдёт»

Заканчивалось лето – последнее в моём пребывании на должности заместителя редактора «Восточки». Мы заранее условились с редактором Валерием Павловичем Никольским, что в июле я отгуляю отпуск, в августе – он, поскольку, согласно договорённости обкома партии и руководства ТАСС (Телеграфного агентства страны), мне в сентябре предстоял переход туда собственным корреспондентом с аккредитацией в Иркутске.

Подготовка и выпуск ежедневной газеты в советское время – всегда отлаженный, бесперебойный конвейер с заранее определённым набором «вечных» и сезонных тем. В конце лета и начале осени на первой из четырёх страниц, кроме передовицы, обязательно помещалась обширная подборка материалов о ходе уборки урожая зерновых и других сельхозкультур. Вторая страница – непременно партийная жизнь, достижения и проблемы предприятий промышленности, строительства, транспорта, третья – идеологическая работа и работа местных советов, образовательных, научных и культурных учреждений, письма читателей, вести из-за рубежа, последняя – разнообразные областные новости, литература, искусство, спорт.

Поскольку газетный «оркестр» действовал слаженно, мне казалось, что всё идёт обозначенным чередом и ничего не воспрепятствует переходу на новое место работы. Тем более «пробу» на способность писать по-тассовски – сжато, содержательно и оперативно – прошёл ещё раньше, и теперь мои диктовки в Москву о том, что нового происходит в области, периодически выходили на ленту агентства.

Но тут, как на беду, в редакции появился коллега Леонид Мончинский, о котором было известно, что он уже не первый год работает в одной из промышляющих золото старательских артелей. В руках он держал фотографию и несколько страниц плотного машинописного текста «про Володю Высоцкого, который когда-то приезжал в Иркутск и уже год как умер», а на его лице ясно выражалось желание увидеть это напечатанным в газете. Правда, в моём кабинете в тот момент находился собкор центральной газеты «Советская культура» Владимир Ивашковский, и он упросил Леонида дать ему этот материал. Однако прошла неделя или чуть больше, и Мончинский снова пришёл в «Восточку» с некоторым смущением на лице («В «Культуре» не взяли») и просьбой:

– Посмотри, думаю, вам подойдёт…

Уже первое прочтение текста, названного автором «Не играл – жил», не вызвало у меня никаких сомнений в том, что его можно и нужно публиковать. Подумал: разве не будет интересно читателям газеты узнать больше о человеке, который снимался в кино (по телевидению тогда часто крутили пользовавшийся огромным успехом фильм «Место встречи изменить нельзя»), писал стихи и песни и сам их исполнял (грампластинки-миньоны с его песнями свободно продавались в магазине «Мелодия» на улице Карла Маркса и даже, если не изменяет память, в киосках «Союзпечати»), играл при аншлагах в знаменитом Московском театре на Таганке и ещё находил время приезжать к нам в сибирскую глубинку?

«Идеологическая диверсия»

Моя правка эссе была небольшой. В сущности, она свелась к тому, что убрал, дабы публикация была идеологически выдержанной и у цензуры к ней не было претензий, высказывание религиозного философа и мистика второй половины XIX века Владимира Соловьёва, оставив при этом ссылки на Мишеля Монтеня, Николая Некрасова, Виктора Астафьева и других. Текст сам завизировал и попросил секретариат разместить его на выходящей раз в месяц тематической полосе «Литература и искусство». Вместе с фотографией-портретом Высоцкого он занял на четвёртой, самой читаемой, странице газеты главенствующее место – пять колонок из семи.

В день выхода номера газеты с «Не играл – жил» мой телефон почему-то долго молчал, и только где-то около одиннадцати часов первым раздался звонок из приёмной секретаря обкома партии по идеологии Антипина: «Вас приглашает Евстафий Никитич». Приезжаю в «Серый дом», поднимаюсь на четвёртый этаж, захожу к Антипину. Встав из-за стола, он поздоровался со мной, пригласил сесть, а сам стоя произнёс: «Владимир Васильевич, сегодня в газете идеологическая диверсия». Потом сел, взял исчёрканный ручкой газетный лист и буквально абзац за абзацем стал придирчиво разбирать напечатанное.

Особенно возмутили его строки из стихотворения Высоцкого, адресованные жене Марине Влади: «И снизу лёд, и сверху – маюсь между. Пробить ли верх иль пробуровить низ. Конечно, всплыть и не терять надежду. А там за дело – в ожидании виз…» Оторвав глаза от текста, Евстафий Никитич воскликнул: «Это же пасквиль на наш советский образ жизни!» А в заключение сказал с намёком на то, что случившееся без серьёзных последствий не останется: «Будем готовить вопрос на бюро обкома».

После этого проходит неделя, вторая, третья… Заканчивается сентябрь, и я по-прежнему тружусь на старом месте. Наконец, звонок из обкома с приглашением на заседание бюро, но… лишь затем, чтобы «освободить меня от должности заместителя редактора газеты «Восточно-Сибирская правда» в связи с переходом на работу в ТАСС»…

«Его песня»

Самым интересным в истории с «идеологической диверсией» было то, что Леонид Мончинский, оказывается, уже писал в «Восточке» о Высоцком – как раз после его приезда в Иркутск летом 1976 года. А известно об этом стало совсем недавно благодаря тому, что газету оцифровали и теперь в Интернете на сайте областной библиотеки имени И. Молчанова-Сибирского при соответствующем запросе поисковая система «Хроники Приангарья» высвечивает дату той публикации – 6 июля 1976 года. Небольшая – под названием «Его песня» и рубрикой «Наши гости», она не бросается в глаза на пёстрой из-за большого количества различных текстов тематической полосе «Иркутск и иркутяне». И только по этой причине, наверное, осталась не замеченной идеологическим начальством области.

Между тем в этой короткой публикации Леонид сумел заложить то, что потом развил в эссе «Не играл – жил». Читаем отрывок из неё: «Необыкновенно деликатный и чуткий человек с задумчивыми голубыми глазами, он (Высоцкий. – Авт.) мгновенно преображается, взяв гитару. В лучших песнях артиста кроткие, задушевные чувства чередуются с острыми вспышками порой необузданного гнева. В них нет моральной беспечности и издёвки. Струны гитары, будто обнажённые нервы, поют об океанских ветрах, «вспарывающих кожу парусов», потерянном в бою друге и цветах на нейтральной полосе. Это волнует. Их автор так определил своё творческое кредо: «Художник, положив руку на плуг, не должен оглядываться на ленивые окрики потревоженных обывателей, тогда его борозда будет глубокой и ровной, а всходы здоровыми и сильными».

Приведя слова народного артиста СССР Иннокентия Смоктуновского, назвавшего исполнение Высоцким роли Гамлета «великолепным и неповторимым образцом», автор продолжил: «Большая популярность не подмяла под себя человеческую простоту самобытного художника. Он остаётся самим собой, когда гудят от аплодисментов стены концертных залов и застенчивая школьница просит автограф у служебного входа театра. Лётчики считают его своим парнем, потому что «так знает небо только человек крылатый», а моряки убеждены, что он моряк: «В тех песнях звучат голос прибоя и шёпот тугих парусов флибустьерских корветов». О нём спорят, много спорят. И это естественно».

«Я ведь был драчуном…»

Ну а теперь пора шире представить читателю самого Леонида Мончинского. Известно, что Мончинский, центральная персона нашего повествования о стечении трёх календарных дат, родился в Смоленске в 1935 году, его семья перед Великой Отечественной войной переехала в Иркутск. Хотя в том городе на западе страны тоже был авиационный завод, существовала, видимо, веская причина, по которой Мончинские оказались в Сибири и стали работать на большом «номерном» заводе, носившем тогда имя Сталина. èèè

Родители Леонида – выходцы из разных социальных слоёв. Мать, рассказывал он в одном из интервью, из старинной дворянской семьи, отец – пролетарий, из рода краснодеревщиков, на авиастроителя учился в Москве. А на вопрос, кто оказал на него большее влияние, Леонид отвечал: «Мать. Она была человеком высокой культуры. Читала наизусть почти всего Пушкина, очень любила Лермонтова».

В «Восточно-Сибирской правде» военных и послевоенных лет встречаются два упоминания о его отце. В 1943 году на заводе имени Сталина успешно прошла подписка на второй Государственный военный заём, в том числе отличился цех, где он был начальником. А в 1948 году фамилия Мончинского называлась в ряду ещё нескольких секретарей цеховых парторганизаций предприятия, где внутрипартийная работа оставляла желать лучшего. Неоднократно появлялось в газете имя матери будущего журналиста и писателя – Валентины Людвиговны. Она несколько раз избиралась секретарём исполкома Ленинского районного Совета областного центра.

Удостаивался внимания прессы и юный Леонид. 15 июня 1950 года заводская газета «Сталинец» сообщила о том, что детский драмкружок дома культуры показал зрителям свою новую работу – «Зелёный сундучок» по пьесе И. Василенко. В списке участников «спектакля о настоящей, большой дружбе советских людей, объединённых одной целью – построением коммунизма», вторым шёл Мончинский…

Понятно, родители хотели приобщить сына к культуре, образованию, оторвать от влияния улицы. Но улица всячески препятствовала этому. Хотя завод считался строго режимным, посёлок Ленина и соседние Ново-Ленино, Жилкино, Кирова были крайне криминализированы. И именно улица способствовала тому, что Леонид увлёкся занятиями боксом. «Я ведь был драчуном, боксировал… Но боксёром оказался бесталанным: ударить, свалить – мог, а вот чтобы одержать победу – это у меня плохо получалось. Не своим делом занимался, одним словом», – признавался он журналистам много лет спустя.

Тем не менее именно за «ручки шаловливые» после призыва в армию, будучи курсантом училища, наш герой, по его словам, «угодил в дисциплинарный батальон», предстал перед судом, получил срок и «сидел в лагере». Но даже потом, освободившись и вернувшись домой, он с боксом не расставался – окончил курсы тренеров, помогал известному наставнику Александру Копытину работать с ребятами, отвлекать их от улицы, готовить поколение боксёров-недрачунов. Своими наблюдениями, хлопотами и приобретёнными знаниями в этом деле Леонид всё чаще делился с читателями заводской газеты «За коммунизм» (бывшая газета «Сталинец»).

И произошло чудо – если раньше он полностью отдавал себя боксу, то теперь начал больше склоняться к журналистике. Его способности в этом оценили в редакции многотиражки и пригласили работать в её штате. Мончинский согласился и, более того, поступил учиться заочно на отделение журналистики госуниверситета.

«И ушёл из АПН…»

Удивительно, но профессиональные навыки Леонида на новом поприще росли темпами, какие на предыдущем ему и не снились. Он настолько овладел пером, что рамки заводского издания стали тесными. И, несмотря на то что разменял четвёртый десяток лет, Мончинский переходит работать вначале литературным сотрудником, а затем заведующим отделом редакции газеты «Советская молодёжь». Листаю выборочно её номера за вторую половину 1960-х годов и встречаю написанные им то большую критическую корреспонденцию «Барьеры перед подростком» под рубрикой «Комсомол и подростки» из Заларинского района, то статью «Геркулес в ползунках» – о проблемах развития спорта в Братске, то тёплую зарисовку о молодом геофизике «Влюблённая», то путевой очерк об автомобилистах-дальнерейсовиках «Позовёт дорога…». Также хватает ему времени и желания публиковаться в «Восточно-Сибирской правде»: побывал, к примеру, в самом северном – Катангском – районе и написал обстоятельный очерк о проработавшем там почти 30 лет хирурге и заведующем районной больницей В. Богоносове.

На его активность и растущее мастерство обратил внимание руководитель создаваемого тогда в Иркутске Восточно-Сибирского отделения Агентства печати «Новости» (АПН) Сергей Остроумов, и в 1969 году Леонид занимает в нём должность собственного корреспондента. К этому времени он завершил учёбу в университете, вступил в КПСС. Второе, как и первое, являлось обязательным условием для того, чтобы быть в советское время собкором центральной газеты, Гостелерадио, ТАСС, АПН. Тем более что основной задачей Агентства печати «Новости» была внешнеполитическая пропаганда, то есть формирование за рубежом положительного образа Советского Союза, советских людей, их материальной и духовной жизни.

Задача писать для пусть далёкого, но зато потенциально многочисленного зарубежного читателя, естественно, увлекла Мончинского. Ещё бы, такой простор печататься – 60 иллюстрированных газет и журналов на 45 языках мира, более 200 книг в год! Почти за пять лет работы в АПН он побывал на десятках предприятий, посетил, причём неоднократно, многие стройки, научные и учебные заведения. Считается, что это он в одном из своих очерков назвал легендарного начальника «БратскГЭСстроя» Ивана Наймушина «Сибирским гидромедведем»…

И тут произошёл так и оставшийся до конца не выясненным казус с отказом руководства агентства отпустить его в поездку за границу (правда, по условиям того сурового времени в слишком экзотическую для советских граждан страну) – в США. На что, как сам Леонид выразился, «я не то чтобы обиделся, но решил, что дальше мне работать (в агентстве. – Авт.) будет трудновато».

Подробности случившегося он много лет спустя излагал так:

– Одна из ведущих американских газет объявила конкурс. Я написал, и мой очерк из далёкой Сибири признали лучшим. Шлют мне приглашение: приезжайте на фестиваль прессы в Штаты. А меня не выпускают. Если я не стопроцентный советский человек, то как могу пропагандировать за рубежом (а это и была идеология АПН) достижения страны развитого социализма. И я ушёл…

А вот по какой причине ему не разрешили выезд за океан, Мончинский не пояснил. И лишь когда в другом интервью вопрос был поставлен прямо, он сказал:

– Не выпустили меня, по-видимому, из-за того, что я имел судимость…

Но судимость с него сняли давно, иначе бы не приняли в партию. И поэтому возникает другая версия: очерк или его копию он мог дать для ознакомления американскому журналисту, которого сопровождал в поездке по области (сопровождать приезжавших на места иностранных журналистов, писателей, режиссёров и операторов телевидения, различные зарубежные делегации входило в обязанности корреспондентов АПН. – Авт.), и тот отвёз или отправил текст в США, где его перевели, напечатали в газете и выставили на конкурс. В результате за «бугром» автора объявили победителем, а дома за неэтичное для работника агентства поведение – наказали.

«…Потом старался в артелях Туманова»

Выше я приводил слова Леонида о его злоключениях в молодые годы: «Сидел в лагере». А полностью фраза звучала так: «В 1950-х сидел в лагере, потом старался в артелях Туманова».

С деятельностью старателей-золотопромышленников он познакомился, работая в АПН. В августе 1974 года в «Восточно-Сибирской правде» был напечатан его подробный, с иллюстрациями репортаж «Мужское дело» о трудовых буднях артели «Витим» в Бодайбинском районе. Туда он вскоре и устроился. Сам потом рассказывал:

– Сначала я работал в артели «Витим» у Ивана Чвырева. Но Чвырев «сидел на стакане». А в артели это недопустимо…

И как раз тогда в области появился Вадим Туманов, имевший богатый опыт создания на Дальнем Востоке крупных артелей по добыче драгоценного металла. О деталях знакомства и тем более о том, как тот узнал о нём, Мончинский особо не распространялся, сказав лишь однажды:

– Мы знакомы с Вадимом Ивановичем не были, хотя я слышал о нём. А тут приезжает: поехали, мол, что ты здесь забыл?

Тем более про то, чем конкретно занимался в тумановских артелях «Лена» и затем «Печора» на севере европейской части страны, Леонид и вовсе никому не рассказывал. Да никто и не интересовался, а сам он ограничивался общими словами: «Работал старателем». Или ещё короче: «Старался».

Понятное дело, наш герой не ворочал на золотоносных горных кручах рычагами бульдозера, не сидел за рулём тяжелого самосвала, не управлял гидромонитором. Он был помощником председателя артели по ряду, так сказать, специфических и деликатных направлений деятельности коллектива. К примеру, лежала на нём обязанность секретаря партийной организации артели, поскольку в ней работали не только недавние заключённые, но и не судимые прежде высококвалифицированные рабочие, специалисты с высшим и средним образованием.

Окончание в следующем номере