«Тут вам не курорт!»

Резкий металлический звук врывается в сон ровно в 6 утра… С интервалом в 15 секунд он повторяется до 20 раз. Охранник бьёт ключами по металлическим щиткам, прикрывающим глазки камер. Умывание у параши, каждому даётся на это одна кружка воды. 600 граммов чёрного хлеба на день. Кусочек на утро, запить кипятком. «На обед принесли какое-то вонючее пойло, которое арестанты зовут баландой. На ужин – жиденькую кашу без всякой приправы и кипяток», – записано ровным мелким почерком… Первые дни Петра Кушнерёва в иркутской тюрьме. 4-5 ноября 1938 года.

«Было до невозможности тесно, заедали клопы, появились вши, вонь и духота при плохой пище съедали нас быстро, превращали в тени живых людей. Два месяца мы жили даже без ложек, хлебали баланду из мисок через край и грязными руками выбирали капусту со дна…» – вспоминал Пётр Михайлович. Спать днём нельзя, даже если всю ночь был допрос. «Чего полягали? Тут вам не курорт!» – в «глазке» синюшная морда охранника. Далеко были работа в «Восточке», дом, жена Эсфирь и дочка Нинель, названная им, преданным большевиком, в честь Ленина. Теперь следователи не стеснялись. Участник гражданской войны стал «проституткой, б…дью»…

… Когда Владимир Владимирович Смирнов передал в редакцию газеты документы Петра Кушнерёва, вместе с ними было и фото в рамке, рядом был прикреплён орден Красной Звезды. Эту рамку Владимир Смирнов заказал сам в память о Петре Михайловиче. Тогда мы впервые смогли разглядеть этого человека. Суховатый, с внимательным, пристальным взглядом. В круглых очках. Да, больше всего он походил на учителя… Тогда мы ещё не знали точные даты, когда Пётр Михайлович работал в «ВСП».

Газета обратилась в Государственный архив Иркутской области. Ответ был получен через несколько недель: почти никаких упоминаний о сотруднике редакции с такой фамилией не найдено. ГАИО перенаправил наш запрос в Государственный архив новейшей истории. И там в фонде издательства «ВСП» оказалось личное дело Петра Кушнерёва, сухо зафиксировавшее этапы его 77-летней жизни. Тогда мы и узнали, что Пётр Михайлович работал в газете как литературный сотрудник с октября 1932-го по июль 1937 года. И снова пришёл в «ВСП» в 1946 году, уже после войны.

Нет смысла приводить всю биографию Петра Михайловича, обозначим лишь основные события. Родился он в 1897 году в городе Белом Смоленской губернии. Вырос и выучился на учителя начальной школы. В 1918 году вступил в партию большевиков, а с сентября 1920-го по май 1926 года служил в Красной Армии в Белоруссии и Забайкалье. В Чите – с 1922 года. В армии служил политработником. Это важно: до событий 1930-х годов он был пламенным партийцем, в его дневниках есть искренние, трогательные строчки о Ленине. Демобилизовался в 1926-м, остался в Чите и к 1928 году стал директором Читинского рабфака. А в 1931 году переехал в Иркутск, став инструктором крайкома ВКП (б). И, наконец, с октября 1932 года – работа в «Восточке». Первая его заметка датирована 24 октября 1932 года – «Начинаем смотр ликбезработы». А уже в декабре в составе выездной бригады «ВСП» он ездил в Черемховский район и попал на передовицы. Семья, интересная работа, славное революционное прошлое… Сломать это оказалось очень легко.

«Не раз с револьвером в кармане бродил я за Ангарой»

Вместе с орденскими книжками, фотографиями Владимир Смирнов передал газете четыре общие тетрадки. На первой из них стоит дата – 1940 год. С момента, когда Пётр Михайлович открыл чистый лист и написал название воспоминаний «Сорок ступеней», прошло уже более 80 лет… И сохранились тетради просто чудом – ни одна страничка не размыта, ни один лист не потерян… Четвёртая тетрадка не дописана до конца. На последних страницах Пётр Кушнерёв рассказывает о первых шести неделях войны. В августе 1941 года он был призван на фронт, и воспоминания оборвались.

Содержание четвёртой тетрадки крамольное. Достаточно привести одну цитату: «Вошло в моду совершенно чуждое духу большевизма восхваление вождей. Великий, мудрый, отец родной, любимый тов. Сталин! Твердокаменный большевик тов. Ворошилов! Железный нарком тов. Каганович! И т.д.! И т.д.! Эту галиматью изо дня в день мы слышим по радио, читаем в газетах, слушаем из уст докладчиков на собраниях…» О репрессиях он отзывался так: «Объяснить и тем более оправдать это чудовищное массовое злодейство было невозможно». «В 1937-1938 годах страна наша уподобилась сумасшедшему дому…» – пишет Кушнерёв.

Его личные неприятности начались с 1933 года: сначала забрали тестя, требовали какое-то «скрываемое золото», а потом и его заметки в «ВСП» стали читать с лупой. «После ареста Разумова (Михаил Разумов – первый секретарь Восточно-Сибирского крайкома ВКП (б). – Авт.) начальство для самостраховки решило очистить редакцию «В. Сиб. Правды» от сомнительных элементов, – писал Кушнерёв. – Без всякой мотивировки были уволены с работы несколько коммунистов, я в их числе… Пережить эту обиду было очень трудно. Не раз с револьвером в кармане бродил я за Ангарой с мрачными мыслями».

В августе 1937 года Пётр Кушнерёв, изгнанный из «Восточки», стал директором школы № 19. Работа с детьми позволила немного отвлечься от тяжёлых мыслей, хотя становилось всё мрачнее и мрачнее: к лету 1938 года уже все его товарищи по редакции были в тюрьме. «Я ждал своей очереди», – писал он. 2 ноября 1938 года они с женой, как обычно, вышли вместе из дома. Эсфирь шла на работу, её супруг выезжал по путёвке в санаторий. «На углу улицы она остановилась в очереди за маслом, а я пошёл дальше, провожаемый грустным взглядом возлюбленной. Она стояла на тротуаре, и вся её фигура, маленькая, скромная, выражала грусть. Это было предчувствие. Мы расстались на полтора года…»

В санатории Пётр Михайлович пробыл всего два дня. В полночь 4 ноября в комнату вошла дежурная сестра, включили свет. «Вы Кушнерёв? – спросила сестра. И на утвердительный мой ответ добавила с выражением брезгливости и смущения: – Оденьтесь, там к вам пришли». Ей неприятно было быть вестником несчастья». Его встретили два человека в форме НКВД, предъявили ордер на арест. Признательные показания он не дал. Так начались полтора года в заключении.

«Я стал связистом камеры»

Он пришёл седьмым «врагом народа» в маленькую камеру, всего 10–12 метров, а через несколько дней на нарах уже было 16 человек. Набор «врагов» был весьма хаотичен. В одной камере сидели университетский преподаватель Анатолий Караваев, оклеветанный коллегами, причём один из его уличителей был с ним же в камере, и работник облисполкома Герасимов. Тут же, на нарах, спал старик – жестянщик ВСЖД Яков Маркович Цесарский, а у него под боком – бывший партработник Непомнящих. èèè

В тюрьму угодил и беспартийный Соломон Лазебников, «толстый, высокий еврей», до революции работавший приказчиком в магазинах иркутских купцов, а после ставший обычным шапочным мастером. Ему трудно давалось заключение, «он плакал, ломал руки, но через минуту смеялся…» Именно он окрестил машину, которая возила арестантов на допросы, «Малех Амовес» – «Ангел смерти» (Малах га-мавет). В тюрьму он попал уже второй раз. В 1933 году Соломона взяли «как скрывавшего золото».

Присутствовали и те, кому тюрьма была вовсе не в новинку. Например, некто «старик Сентюрин», прошедший Орловскую губернскую тюрьму и отсидевший семь лет в Шлиссельбурге. Рассказывал, что сидел там в одной камере с Николаем Афанасьевичем Кубяком, в будущем – председателем Всесоюзного совета по коммунальному хозяйству. И даже поправлял его водкой во время эпидемии тифа. А в сибирскую ссылку ехал уже с Серго Орджоникидзе. Сентюрина уличали ни много ни мало в подготовке покушения на Ворошилова! Одним из уличавших, как сказано в тетради Кушнерёва, выступал известный красноярский большевик Алексей Никандрович Грецов, арестованный в Иркутске в январе 1938 года и осуждённый в 1941 году на 8 лет лагерей. В ноябре 1941 года Грецов умер в лагере. А тогда, в 1938 году, заключённые в камере пришли к выводу, что Грецов оговорил Сентюрина, поскольку был «много бит, морально раздавлен».

С симпатией Пётр Кушнерёв пишет об австрийце Манге. Он попал на нары как «шпион». Бежал из Австрии от фашистов, очутился в «ежовщине». В камере не было ложек, и Манг научился их делать из деревянной доски. «Обрабатывал дерево куском стекла, с большим искусством протащенным из бани в камеру, и гвоздиками, добытыми так же ловко», – рассказывал Пётр Кушнерёв. Вдвоём с Непомнящих Манг смастерил шахматы: «Добыли картон, из сырого тюремного хлеба вылепили фигуры, раскрасили фигуры и доску зубным порошком и сажей». Из спичек делали изящные иголки, острые и с ушком. Нитки вынимали из портянок, носков. Как оказалось, на рабочем столе у коменданта было огромное количество отобранных у арестантов поделок. Стоял там даже большой корабль, сделанный из спичечных коробков, раскрашенный и с мачтами.

Двум узникам Пётр Кушнерёв даёт нелестную характеристику. Через несколько дней после его водворения в камеру туда пришёл сотрудник «ВСП» З. Он был человеком пьющим и слабым духом, потому позволял следователям давить на себя. Вторым оказался преподаватель Иркутского финансового института Воржев. Именно он, согласно дневнику Кушнерёва, оговорил Анатолия Караваева.

А позже, во время допросов, он дал показания против самого Петра Кушнерёва. «Мой обличитель, обвинивший меня в троцкизме за представление на просмотр руководителя кафедры рецензий на заочные работы по истории партии», – писал автор воспоминаний.

«Из соседних камер, справа и слева, стучали соседи, что-то спрашивали, что-то сообщали, но в первые четыре дня среди нас не было человека, понимающего язык тюремного телеграфа, изобретённого декабристами, – вспоминал Пётр Михайлович. – Выручил нас Сентюрин, он вспомнил принцип построения этой азбуки, с которой познакомился в Шлиссельбурге. Сам он не успевал читать и передавал медленно и сбивчиво». Но тут на помощь пришёл ещё один арестант. Его Кушнерёв называет «врач-психиатр Королёнок», без имени и отчества. Королёнок был выслан из Ленинграда за «троцкистские взгляды». Как раз он и Пётр Кушнерёв быстро усвоили азбуку тюремного телеграфа. И оба стали связистами камеры. «Он быстро передавал, а я хорошо читал, – вспоминает Пётр Михайлович. – С его уходом в январе я остался единственным связистом и овладел этим «искусством» в совершенстве…» Именно по тюремному телеграфу 12 декабря из соседней камеры сообщили: «Ежов освобождён от работы Наркома внутренних дел. Наркомом назначен Берия». Когда Кушнерёв сообщил об этом сокамерникам, все вскочили, метались, плакали и смеялись.

Но надо было получить подтверждение этой новости со свободы. Тогда доктор Королёнок напросился к зубному врачу. Там, в кресле, под наблюдением конвоира он показал коллеге-медику свою ладонь, на которой было написано: «Ежов снят?»Врач ответил: «Да». Королёнок открыл другую ладонь: «Малышев (начальник НКВД в Иркутске. – Авт.) – тоже?» «Кажется, да», – был ответ.

И вот полетели первые ласточки. Королёнка освободили раньше других – в январе 1939 года. Кушнерёв расплакался, так он привязался к этому человеку. Благодаря Книге памяти Иркутской области мы знаем, что Константин Харитонович Королёнок, в 1935–1937 годах – главный врач Иркутской областной психиатрической больницы, был арестован 5 ноября 1938 года, а уже 15 января 1939 года реабилитирован. А вот дела других заключённых затянули. Только весной-летом пошли массовые освобождения. К осени в камере остались только Пётр Кушнерёв, Воржев и Герасимов.

Ильич как матёрый троцкист

Обвинялся Кушнерёв по статье 58-1, пункт «а», 58-10, ч. 1, 58-11 УК РСФСР. Это измена родине, антисоветская пропаганда и организованная деятельность по подрыву существующего строя. Его допрашивали ночами до 5 утра, потом был бессонный день в камере, и снова ночной допрос. На допросах его склоняли признаться. Когда доводы не помогали, шли в ход маты: «Проститутка ты, б…дь, бл…дь, ты же проститутка». Об избиениях Кушнерёв не сообщает, хотя пишет, что других били. Кого-то так сильно, что спины были похожи на кровавое месиво. Устав от избиений, люди предпочитали повеситься в бане или выброситься из окна.

Знаковый допрос случился в мае 1939 года. Ему показали протокол, подписанный одним из сотрудников редакции «Восточки». Имя его мы приводить не будем, так как не уверены, был ли протокол реальным. Сотрудник «ВСП» сообщил, что работал в контрреволюционной организации газеты и пригласил туда Кушнерёва, тот согласился. Обвинения базировались ещё на двух показаниях «восточкинцев», весьма косвенных и слабых. Редактор газеты Шапиро прямо заявил, что не знает, был ли Кушнерёв членом контрреволюционной организации.

Была и вторая, очень смешная часть обвинения. В 1935 году Кушнерёв написал заметку «Кризис назрел» и уже тогда получил строгий выговор от крайкома, потому что одной чинуше от культуры текст показался «троцкистским». В 1938 году уже другой чиновник признал его «бухаринским», а в 1939-м третий чин, вызванный НКВД в качестве эксперта по делу Кушнерёва, заявил, что заметка тянет на «генетический троцкизм». Хохма была в том, что весь текст – пересказ одноимённой статьи В.И. Ленина 1917 года. И ничего более. «Эксперты», по сути, обвинили в «троцкизме» самого Ильича.

В 1992 году в «ВСП» была напечатана статья «Спецсектор доносит: «Кругом враги», автором был Александр Кулешов, литсотрудник редакции в 1935–1941 годах. Он ссылался на попавшее в его руки «Дело с актами и описями секретной переписки» 1937-1938 годов НКВД. В этой папке обнаружилась копия доноса начальника спецсектора издательства «ВСП» И. П. в один из отделов управления НКВД по Иркутской области. К этому моменту основной костяк газеты уже был арестован. В доносе разоблачаются все ведущие сотрудники газеты, а в конце есть приписка: «К этой своей служебной записке прилагаю… ряд материалов о действиях врагов народа Бандо и Кушнерёва». Сам Пётр Михайлович на этот донос в дневнике не ссылается.

Нелепость обвинения не помешала оставить Кушнерёва в тюрьме ещё на полгода. В ноябре 1939 года его снова вызвали. Но на этом всё и кончилось. Прошло ещё 4 месяца. И вот, наконец, 22 марта 1940 года состоялся финальный допрос. 29 марта постановлением УНКВД Иркутской области Петр Кушнерёв был реабилитирован. Но тюремное начальство сумело «съесть» ещё неделю его жизни. Только 4 апреля его освободили, в последний раз раздев догола и обыскав. Он шёл по мокрым улицам Иркутска с пожитками и не мог поверить, что всё закончилось… Расплакался, когда увидел дочку и свою Эсфирь. Всё повторял, что не понимает, как пережил эти полтора года без жены, ведь раньше они не расставались и на 2 недели. А впереди были ещё 5 с лишним лет разлуки. Через год начнётся Великая Отечественная война…

Пётр Кушнерёв ушёл на фронт в августе 1941 года и пробыл в армии до 1946 года. Как сложилась судьба его сокамерников? Пути не всех удалось отследить. Но некоторые судьбы известны… Когда он всё ещё томился в тюрьме, доктор Королёнок начал работать ассистентом психиатрической клиники мединститута. Лечил людей здесь до 1954 года. Эти данные мы нашли в сборнике «Психиатрия: наука и образование в Иркутской области (1927–2017 гг.)». Уехал, работал в других городах. Наконец, вернулся в Ленинград, получил звание профессора. Похоронен на Преображенском кладбище Санкт-Петербурга.

Почти все сокамерники Кушнерёва вышли на свободу в 1939-1940 годах. Им повезло, что взяли их незадолго до 24 ноября, дня снятия Ежова. И не позже. Если бы их арестовали после 25 ноября, когда вступил в должность Берия, вероятно, оправдательных приговоров бы не было. Грустной оказалась судьба Соломона Лазебникова. «Ангел смерти» всё-таки приехал за ним. Когда Пётр Кушнерёв в сентябре 1941 года ехал в поезде на фронт, за Лазебниковым снова пришли. Теперь уже опричники Берии. А через два месяца он был расстрелян.

Соломон Лазебников доживал последние дни в тюрьме, доктор Королёнок лечил пациентов , а их товарищ по камере Кушнерёв был в пяти тысячах километров от Иркутска, под Москвой. Он стал заместителем редактора дивизионной газеты 3-й гвардейской мотострелковой дивизии, защищавшей столицу. С 1942-го по 1946 год Пётр Михайлович был заместителем начальника политчасти трёх фронтовых госпиталей: № 277, № 4858 и № 2497. Уже после войны майора Кушнерёва догнали медали «За оборону Москвы», «За боевые заслуги» и «За победу над Германией». В 1946 году он вернулся в «Восточку», из которой когда-то был изгнан. В 1967 году получил орден Красной Звезды к 50-летию Октября как старый большевик. Орден вместе с его портретом хранится в нашей редакции. И четыре тетрадки.