Уложив на землю кучкой сломанные подсолнухи, повернулся я к этому, последнему, чтобы ухватить его за стебель поближе к земле, а тут вдруг – посвист знакомый. Глаза поднимаю, а на самом верху птаха знакомая. Поползня на участке всё лето не было, но накануне зимы он вернулся к людям поближе. Знает, что с первыми снегами здесь опять кормушка откроется.

Сидит, прижался животом к изгибу стебля в самом верху – перед опустившейся вниз тяжёлой шляпкой. Смотрит мне в глаза и свистит что-то.

– Ну, привет, – отвечаю. – Я тоже соскучился.

А он вместо радости, как мне показалось, свистит что-то сердитое. Наверное, потому что шляпка у подсолнуха есть, а семечек в ней давно уж ни одной не осталось, подумал я.

– А что ты на меня-то сразу, – начинаю оправдываться. – Это не я, а дятел семечки ещё недоспевшими выклевал. Могу и фото показать. Он в отличие от тебя всё лето ко мне прилетал и даже с сыном своим познакомил. Вот найди и свисти на него сколько хочешь, если смелый такой.

И тут поползень вместо ответа сделал ловкий кульбит, крутанувшись вокруг изогнутой шейки подсолнечника, как гимнаст вокруг перекладины. Потом – бегом по засохшему стволу вниз, головой почти до земли, и вверх – на прежнее место. Ещё теснее прижался животом к подсолнуху и опять в глаза смотрит.

«Ух ты-ы! – восхитился я мысленно. – Вот бы поснимать его сейчас». Но в руках только сухой подсолнечный лист, который за рабочую перчатку зацепился. И вдруг я догадался, что засохший подсолнух грязно-ржавого цвета поползню чем-то понравился. Да и ладно. Пусть торчит, если птице хочется.

Уже следующим утром выяснилось, что подсолнух нравится не только поползню. Изогнутый, как лебединая шея, стебель перед шляпкой птичий народ использовал в качестве универсального взлётно-посадочного модуля. На него слёту садилась и с него взлетала не только разная птичья мелкота, но и голубые сороки, к примеру. И спокойные, неторопливые сойки. А склонённая к земле горизонтально расположенная шляпка оказалось удобным и потому излюбленным местом воробьиных тусовок. Несмотря на относительно небольшие размеры, на шляпе подсолнечника иногда помещалось до пяти-шести воробьёв одновременно. Причём разных «национальностей». В смысле – разных видов. Во всяком случае, полевые и домовые воробьи в одной компании встречались часто. Громко «беседовали». Иногда ссорились и даже дрались, но скоро мирились и снова спорили так громко, что их даже в доме с закрытой форточкой было слышно. Правда, когда я выходил к ним, они обычно замолкали, а увидев наведённый на них объектив, нехотя разлетались. Не любят воробьи фотографироваться и лишь иногда снисходят до позволения сделать пару-тройку снимков со своим участием.

Синицы на подсолнухе – как большие желтопузые, так и крохотные серо-голубые гаички – фотографируются с удовольствием. Нередко даже помочь пытаются, принимая интересные (на их взгляд) позы. Зато поползни очень скоро стали воспринимать подсолнух постоянно действующим фотоподиумом. Фотографируются радостно, с удовольствием. И фантазия у них – не сравнить с синичьей.

– Давай анфас, чтобы вот так – глаза в глаза, – предлагают они, принимая различные позы. – А теперь профиль… И ещё три четверти, со спины, чтобы короткий хвостик видно было… А ещё вниз головой…

Однажды осторожная сойка на подиум села, а на меня особого внимания не обращает. Я обрадовался, смотрю на птицу в видоискатель, ловлю резкость, затаив дыхание. И вдруг поползень откуда ни возьмись. Он рядом с сойкой, если размеры сравнивать, – мелкота несусветная. Но клюв-то сильный. И, главное, острый. А храбрости с наглостью ему не занимать – прогнал птицу рыжую с подсолнуха засохшего. Так и не появилось у меня до сих пор в коллекции сойки на огородном подиуме. Зато поползней много.

Однажды утром, когда ветви деревьев и все предметы на улице мягкой изморозью покрылись, вышел я с фотоаппаратом. Подошёл к огородному подиуму, но ни на нём, ни рядом – ни одной пернатой души. Размышляю, где кадр найти? Вдруг из-за спины на подсолнух знакомый поползень плюхается, поднимая крыльями красивое облачко лёгкой изморози. Ну и что толку, что фотоаппарат у меня в руках, если я его даже не включил.

– Ну вот, не успел, – говорю расстроенно сам себе.

Поползень, как мне показалось, тоже чуть разочарованно присвистнул и… взлетел. Но осторожно, аккуратно. Сделал маленький круг, всего-то метра два-три в диаметре, и снова – плюх на подиум. Изморозь тут же вверх светлым облачком. Да ещё и как-то по-особому закрученным вокруг поползня и подиума. Жму спусковую кнопку. Улыбаюсь.

– Вот теперь вроде успел. Не уверен только, что резкость поймал…

А поползень тут же снова взлетает – и плюх ещё раз на подсолнух, который он мне выломать не разрешил. Правда, облачко изморози в этот раз не получилось. Видимо, кончились лёгкие снежинки, которые потоком воздуха стряхнуть можно было. Но настроение уже хорошее. Прежде чем бежать рассматривать новый кадр на экране компьютера, насыпал я в благодарность поползню полную кормушку отличных подсолнечных семечек. Ему, судя по радостному посвистыванию, это утро тоже понравилось.

А недавно ко мне прилетал снегирь-одиночка. Красивый. Яркий. На подиуме я таких ещё не видел, а он – сразу к корму и никакого внимания на любимый птицами подиум. Попытался я объяснить ему человеческими словами, что хочу сфотографировать его на подсолнухе. Хочу украсить его изображением свою коллекцию птиц на огородном подиуме. Снегирь (это даже по его позе чувствовалось) слушал очень внимательно. Очень хотел понять меня, но не сумел. Да и ладно. Зима впереди ещё долгая. Если он был не пролётом и станет постояльцем моей кормушки, то рано или поздно мы научимся понимать друг друга. Птицы – они сообразительнее, чем люди о них думают.