Великий страстотерпец протопоп Аввакум – один из многих «древлеправо-славных», которые могут служить примером того, как надо стоять за свою веру, за традиции, предками завещанные. Но протопоп Аввакум особенный – неистовость и страстность, с которыми он защищал русский мир, сделали его великим писателем.

К сожалению, ещё и сейчас иные служители так называемой единоверческой церкви к имени, деяниям и всемирной славе протопопа Аввакума относятся, мягко говоря, с предубеждением. Было даже опасение, что юбилей спустят, что называется, на тормозах. Но, слава богу, президент России при личной встрече с главой РПСЦ митрополитом Корнилием обещал отметить этот юбилей на государственном уровне. Говорят, уже составлен план мероприятий.

Да и то сказать – а что делить-то? О чём шла пря в середине семнадцатого века? Выдающийся современный русский поэт, прямой потомок великого протопопа Мария Аввакумова в статье «Мы все из Аввакумова костра» (статья посвящена роману Глеба Пакулова «Гарь») вопрошала: «Стойкие оловянные солдатики старой веры… Зачем и куда затребовалась ваша упругая светоносная энергия? Какие сгустки космической жизни насыщены ею? Не вем. Не вем…»

Оно и правда. А подумать стоит: ещё «не вем» или уже «не вем»?

Давайте оставим этот «спор славян между собою», перечтём великое «Житие» протопопа Аввакума и все – староверы и нововеры, верующие и неверующие, светская власть и духовная – не только утвердимся в необходимости уврачевания той давней раны раскола, которая тяготит русское общество, но и порадуемся тому, что великие нестроения порождают иногда великих писателей.

Со временем протопоп Аввакум Петров всё больше и больше предстаёт перед нами не только как великий гражданин, сгинувший в огне за свою правду. Современные литераторы, как в своё время и их предшественники, всё чаще и чаще черпают вдохновение в огненной небесной стихии Аввакумова вещего слова. Сейчас мы понимаем, насколько был прав провидец протопоп, когда взывал к церковным и светским властям: «Не забывайте своё первородство, не соблазняйтесь переменами по заёмным сатанинским лекалам!» Да что теперь о том?

Большой соблазн поразмышлять о том, как бы развивалась русская словесность в восемнадцатом веке и даже в пушкинские времена, если бы «Житие» протопопа Аввакума не замалчивалось церковью и властями. Ведь оно получило широкую известность лишь во второй половине девятнадцатого века и сразу же стало предметом удивления и восхищения читающей публики: как удалось писателю бесстрашно соединить в своём творчестве образную мощь лексики библейских пророков и писателей христианского Востока с традицией русской учительной и полемической литературы (того же Ивана Грозного и Иосифа Волоцкого), да всё это перемешать с говором московского посада?

Язык писателя сформировался в смелом преобразовании и свободном синтезе многих тенденций, о чём писал и сам протопоп Аввакум: «У богатого человека, Христа, у Евангелия ломоть хлеба выпрошу; у Павла апостола, у богатого гостя, из полатей его хлеба крому выпрошу; у Златоуста, у торгового человека, кусок словес его получу, у Давида царя и у Исайи пророков, у посадских людей по четвертинке хлеба выпрошу. Набрав котёл, да и вам даю, жителям в дому Бога моего».

Давайте послушаем и ещё насладимся словом самого Аввакума.

«Поехали из Даур, стало пищи скудать, и с братиею Бога помолили, и Христос дал нам изюбря, большого зверя, – тем и до Байкалова моря доплыли. У моря русских людей наехала станица соболиная, рыбу промышляет; рады, миленькие, нам и, с карбасом нас с моря ухватя, далеко на гору несли… Надавали пищи, сколько нам надобно; осетров свежих перед меня привезли… Погостя у них и с нужду запасцу взяв, лотку поченя и парус скропав, через море пошли. Погода окинула на море, и мы гребми перегреблись: не больно о том месте широко – или со сто, или с осьмьдесят вёрст. Егда к берегу пристали, восстала буря ветреная, и насилу место обрели от волн. Около его горы высокие, утёсы каменные и зело высоки – двадцать тысяч вёрст и больши волочился, а не видал таких нигде. Наверху их полатки и повалуши, врата и столпы, ограда каменная и дворы – и всё богоделанно. Лук на них растёт и чеснок, больши романовского луковицы, и слаток зело. Там же растут и конопли богорасленные, а во дворах травы красные – и цветны, и благовонны гораздо. Птиц зело много, гусей и лебедей, по морю, яко снег, плавают. Рыба в нём – осетры и таймени, стерледи и омули, и сиги. И прочих родов много. Вода пресная, и нерпы, и зайцы великие в нём: на океане-море большом, живучи на Мезени, таких не видал. А рыбы зело густо в нём: осетры и таймени жирны гораздо, и нельзя жарить на сковороде – жир всё будет. А всё-то у Христа того, света, наделано для человеков, чтоб, успокояся, хвалу Богу воздавал. А человек, суете которой уподобится, дни его яко тень проходят; скачет, яко козёл, раздувается, яко пузырь, гневается, яко рысь, лукавает, яко бес, и не вем, како отходит – или во свет, или во тьму».

Высоко ценили творчество Аввакума русские писатели. Иван Тургенев, живя и не в России, не расставался с «Житием», любил повторять: «Вот книга. Каждому писателю надо её изучать!» Для Льва Толстого «Житие» было предметом домашнего чтения, и, как вспоминали его домашние, читая его, Толстой часто плакал. Алексей Толстой и не скрывал того, что при написании своего «Петра I» он невольно вспоминал Аввакума, его язык – живой и полнокровный. Леонид Леонов признавался, что эпический темперамент и язык «Жития» имели на его творчество большое влияние. Николай Клюев, «псалмопевец-баян», одноземелец Аввакума, ставил его «огненное имя» после первого божественного небесного поэта Давида-царя, считал его первым поэтом на земле, «глубиною глубже Данте и высотою выше Мильтона». А вот мнение современного исторического писателя Валентина Пикуля: «Каждый писатель хоть раз в жизни должен прикоснуться к этому чудовищному вулкану – этому русскому Везувию, извергавшему в народ раскалённую лаву афоризмов и гипербол, образов и метафор, таланта и самобытности».

Протопоп Аввакум – родоначальник русского беспощадного реализма и нашей замечательной публицистики от Герцена до Распутина. Валентин Распутин много писал о староверах вообще и о сибирских староверах в частности и пришёл к выводу: «Мы должны быть благодарны старообрядчеству за то в первую очередь, что на добрых три столетия оно продлило Русь в её обычаях, верованиях, обрядах, песне, характере, устоях и лице. Эта служба может быть не меньше, чем защита Отечества на поле брани».

Достоевский и Лесков считали, что «Житие» непереводимо на европейские языки, и тем не менее оно переведено на французский, английский, немецкий, итальянский, шведский, венгерский, японский, китайский… Его ценят и тщательно изучают в европейских институтах славистики (интересно, есть ли у нас таковые?). Французский славист Пьер Паскаль (1890–1983) в своём фундаментальном труде «Протопоп Аввакум. Начало раскола» высоко оценил Аввакума не только как великого писателя: «В нём, в этом гениальном человеке, обитала удивительная духовная свобода, питаемая глубокой верой в провидение и постоянным погружением в сверхчувственный мир». К слову сказать, именно этот труд глава РПСЦ митрополит Корнилий подарил Владимиру Путину.

Из многочисленных памятников древнерусской литературы лишь два – «Слово о полку Игореве» и «Житие» протопопа Аввакума – считаются памятниками Всемирного культурного наследия.

«Станем зде и рассудим о себе» – советовал Аввакум старцам в одном из своих писем. А рассудим вот о чём. В Иркутске должен быть если не памятник (а почему бы и нет?), то хотя бы улица, культурный центр имени великого русского писателя протопопа Аввакума. Это дело нашей совести и долга: он был первым писателем, посетившим наши края аж в середине семнадцатого века (в лето 1657 года, следуя в Дауры, проезжал казачье становище, а на обратном пути из ссылки в лето 1662 года, судя по последним изысканиям историков, вполне мог видеть и острог). Он первым описал грозный нрав Байкала – «на Байкаловом море паки тонул», оценил его диковинную красоту, приметил необычайные очертания байкальских береговых хребтов, которые так удивляли учёных, разгадавших впоследствии секрет их причудливых вершин. У Аввакума под его художническим взглядом тупые и широкие гребни Приморского хребта превратились в столпы, «полатки» и даже «повалуши», то есть в центральную, предназначенную для пиров, возвышенную часть богатых боярских хором, а так называемые байкальские вулканические цирки показались писателю «дворами с оградами каменными».

Идея хоть как-то увековечить память протопопа давно бродит в среде творческой интеллигенции Сибири. И я знаю: не сегодня, так завтра, но на ней соединятся все, кому дороги наша история и культура, наша русская речь. А пока – помянем протопопа Аввакума Петрова, волшебника великого русского слова, великого стоятеля за русский мир, за древнюю, как он считал, народную веру. Заодно помянем и всех первопроходцев Сибири, ведь первые-то были староверами.