Мы много лет не виделись, и при встрече я не сильно удивился затеянному Леонидом очередному – заведомо убыточному для себя (но не для леса и не для страны) – научному проекту по интродукции в прибайкальскую тайгу твердо- и широколиственных пород деревьев: дубов, лип, маньчжурского ореха, вяза, ясеня и прочей дальневосточной и центрально-российской древесной экзотики. И совсем не удивился тому, что в ответ на мои сомнения по финансовой оправданности эксперимента он уверенно, ещё категоричнее, чем 20 лет назад, заявил: «Лес не терпит меркантильности. Ему нужны романтики».

– Для чего вы собираетесь «улучшить и обогатить» породный состав нашей тайги? – спрашиваю. – Из простого интереса, чтобы посмотреть, что получится?

– Одной из целей, которых мы планируем достичь, является снижение класса пожарной опасности лесов, создание дополнительной естественной защиты от огня для особо ценных участков тайги, – отвечает Леонид. – Мы хотим доказать возможность создания в наших климатических условиях твердолиственных и широколиственных насаждений с минимальным классом пожарной опасности, но с максимально высокой товарной стоимостью насаждений.

Шаг через дерево

Наши родные берёзы, осины, тополя, по словам лесовода, в определённых условиях, оказавшись на пути лесного пожара, тоже способны защитить или по меньшей мере помочь людям защитить хвойные древостои от уничтожения огнём, понизив интенсивность горения. Но стоимость древесины этих пород настолько низка, что они не представляют интереса для лесного бизнеса.

– А породы, которые мы продвигаем, представляют не только противопожарную и экологическую, но и прямую коммерческую ценность, – размышляет вслух лесовод-экспериментатор. – Древесина липы, к примеру, по рыночным ценам вполне сопоставима с сосной. Не говоря уже о ценах на древесину дуба и ореха…

Если эксперимент окажется успешным (в чём я до сих пор не уверен), то коммерческую цену, а значит, и прямой финансовый интерес для лесного бизнеса сегодняшние посадки получат не раньше, чем лет через сто. А пока мы с лесоводом-романтиком шагаем по старой гари в Шелеховском лесничестве, которую Леонид Павлович называет своей экспериментальной плантацией. Чтобы показать её мне, он на протяжении 70 километров крутил баранку личной легковушки по Култукскому тракту, сжигая бензин, купленный на семейные деньги. Потом ещё около трёх километров мы шли пешком по заброшенной, непроезжей для легковых автомобилей и потому особенно уютной лесной дороге. Потом, оступаясь, шагали и прыгали по качающимся кочкам заболоченного лесного ручья и вот, наконец, хлюпаем мокрой обувью по сгоревшему участку леса, активно зарастающему сибирским разнолесьем. Впрочем, теперь уже не только сибирским. Уникальность этого конкретного участка, за который Лукиянчук ежегодно вносит в бюджет арендную плату, в том, что здесь растут не только берёзы, сосны и осины.

– Осторожно, это амурский бархат, – Лукиянчук показывает на травянистый росток под моими ногами…

Перешагнув «дерево», улыбнулся мелькнувшей в голове мысли. Сказочное время, когда мы вот так легко перешагиваем через дубы, ясени и вязы, продлится недолго. От силы, может быть, лет пять-шесть. А если почвенно-климатические условия для какой-то из интродуцируемых здесь пород окажутся особо благоприятными, то и раньше молодые деревца поднимутся, сомкнутся кронами. И тогда сгоревший участок леса официально, по документам обретёт статус лесных земель, покрытых лесом. Тогда как ни задирай ногу, а перешагнуть через молодые деревца у человека уже не получится.

– Говорят, что лес растёт медленно. Ерунда это, – подхватил мою мысль Леонид Павлович. – Лес растёт нормально. И правильно. А вот чиновники от леса документы оформляют медленно, вопреки здравому смыслу и объективной действительности. Как раз это неправильно.

«Кедр – это святое. При условии, что он живой»

Лукиянчук рассказывает, как его «полтора года мурыжили, не давали положительное заключение государственной экологической экспертизы на реализацию проекта». И вовсе не потому, что видели или предполагали в эксперименте по интродукции в Сибири дальневосточных и североевропейских пород деревьев потенциальную опасность для тайги. А исключительно по формальным причинам. Дело в том, что ещё в 2001 году, задолго до случившегося здесь пожара, материалами лесоустройства этот участок был определён как кедровое насаждение. Потом лес сгорел. Потом на пожарище была произведена сплошная санитарная рубка.

– В итоге получилось, что в лесном реестре участок значится гарью, а в таксации выдела – кедровыми насаждениями, – рассказывает Лукиянчук. – А кедр-то у нас, сами знаете, – святое. И это правильно. Поддерживаю. Но при условии, что кедр живой. Что он растёт. А на участке в девять с половиной гектаров, который я взял в аренду для проведения научного эксперимента, кедра нет ни живого, ни мёртвого. Потому что это расчищенная гарь.

«Я на всякий случай весь участок исползал в поисках ростков кедра: ну вдруг так повезло, что кедровки с бурундуками засеяли его кедровыми орешками, и здесь началось самовосстановление сосны сибирской, – смеётся Леонид. – Увы. Чудо не случилось. Смена пород после пожара на этом конкретном участке происходит, как везде».

Не только специалисты Шелеховского лесничества, на территории которого находится участок, арендованный Лукиянчуком, но и сотрудники министерства лесного комплекса Иркутской области прекрасно знают, что кедра на участке нет. И тем не менее на свои письма и предложения инициатор эксперимента вместо поддержки или мотивированного отказа получает чиновничьи отписки, называя их «совершенно забавными». Прочитав несколько ответов, невольно пришёл к выводу, что определяющее слово «забавные» Леонид Павлович использовал исключительно из личной деликатности.

«Лесники» с девяти до шести с перерывом на обед

Первое письмо от ещё существовавшего в то время Агентства лесного хозяйства Иркутской области, датированое мартом 2016 года, занимает аж 5 листов формата А4 и озаглавлено «Ответ на обращение».

«Агентство лесного хозяйства Иркутской области, рассмотрев Ваши предложения по развитию лесного хозяйства Иркутской области, сообщает следующее. (…) Создание твердолиственных насаждений с включением мягколиственных пород экономически затратно и нецелесообразно в связи с тем, что лесорастительные условия в Иркутской области неблагоприятны для этих пород, – сообщает Агентство по сути предложения Лукиянчука. – Основными факторами, влияющими на рост…»

Дальше авторы официального ответа примитивно, как третьекласснику, объясняют «уважаемому Леониду Павловичу», профессиональному лесоводу, как и почему растут деревья. Какое значение для них имеют почвы и климат. Делают краткое биологическое описание некоторых из предложенных им к интродукции пород деревьев, полагая, видимо, что сам он ничего этого не знает, а древесные породы для интродукции выбрал просто так, без изучения вопроса, наугад.

Читая длиннющий ответ, обратил внимание, что Леонид Павлович подчеркнул четыре строчки, в которых уместились вся суть и весь смысл «Ответа на обращение» по существу. Остальное больше походит на служебный отчёт перед вышестоящим начальством.

– Это писали не лесники, а чиновники от леса, – отвечает на моё замешательство лесовод-экспериментатор. – Нельзя быть лесником с девяти до шести с часовым перерывом на обед. Они же теперь с этими инструкциями, в которых каждое их движение регламентировано, леса-то живого не видят.

Но 2016 год был давно. Теперь уж и Агентство лесного хозяйства, формально ведавшее живыми лесами, упразднено за ненадобностью. Функции по управлению лесами переданы министерству лесного комплекса, определяющей задачей которого де-факто, несмотря на многие красивые слова, является вовсе не забота о лесных экосистемах, а превращение живого леса в древесину и получение прибыли от её реализации. Забота о лесе как о живом организме, формирующем среду нашего обитания, по инерции ещё декларируется на всех уровнях, но по факту приоритетом не является. Как раз поэтому вырубленные и выгоревшие леса у нас восстанавливаются исключительно сосной обыкновенной и чуть-чуть лиственницей. Эти породы у нас являются целевыми, предназначенными для последующего их превращения в древесину. А зачем сажать и сеять берёзу или осину, к примеру, если эти породы в Восточной Сибири считаются малоценными. Зачем государству и лесному бизнесу тратиться на восстановление погибших в огне или от болезней кедровников, если закон всё равно запрещает заготавливать кедр на древесину.

Древесина с заданными характеристиками

«Статьёй 42 Лесного кодекса РФ предусмотрено, что создание лесных плантаций и их эксплуатация представляют собой предпринимательскую деятельность, связанную с выращиванием лесных насаждений определённых (целевых) пород, – отвечает на очередное письмо Лукиянчука в апреле прошлого года теперь уже региональное министерство лесного комплекса. – К лесным насаждениям определённых (целевых) пород относятся насаждения искусственного происхождения, за счёт которых обеспечивается получение древесины с заданными характеристиками. Данная норма не предусматривает интродукции древесных и кустарниковых пород, указанных в заявлении. Заявленные породы в Иркутской области частично используются в городском лесопарковом хозяйстве, оценка перспективности выращивания заявленных интродуцированных пород в целях получения древесины отсутствует. Полное представление о конечных показателях древесины в условиях резко континентального климата можно получить только на основании длительных наблюдений и испытаний. (…) Учитывая вышеизложенное, оснований для формирования лесного участка не имеется».

Простите за длинную цитату. Я был вынужден её привести, чтобы нагляднее показать и без того очевидное для людей, способных к объективному анализу действительности. Не отдельные лесные чиновники, а вся современная система управления лесами рассматривает процесс лесовосстановления исключительно с точки зрения «получения древесины с заданными характеристиками». Если гарантия получения качественной древесины отсутствует, то и «оснований для формирования лесного участка не имеется». Даже несмотря на то что свой частный эксперимент Леонид Лукиянчук для того и затеял, чтобы обеспечить те самые «длительные наблюдения и испытания», из-за отсутствия которых, судя по ответу, он получил очередной отказ от имени регионального министерства лесного комплекса.

– Тогда я обратился в Рослесхоз, – говорит Леонид Павлович, перешагивая через очередной маньчжурский орех. – И вот теперь у меня есть наконец-то договор аренды. Есть положительное заключение государственной экологической экспертизы на представленный проект освоения лесов. Ну и орехи, и дубы, и вязы с ясенями – вот они. Как видите, начали на новом месте осваиваться. Очень надеюсь, что им здесь понравится.

– А много их здесь сегодня уже растёт? Вот если поштучно…

– Пока меньше, чем планируем. Не всю территорию засадить успели. Но уже держатся корнями за сибирскую землю более двух с половиной тысяч интродуцентов. Три вида дуба, в общей сложности их несколько сотен штук. Больше всего орехов – около полутора тысяч, ещё около тысячи лип. Ну и по мелочи – бархаты амурские, ясени маньчжурские. Калина обыкновенная. Калина – она наша, родная, но занесена в Красную книгу Иркутской области, поэтому… О-о-о! – Лесовод хотел что-то ещё рассказать о калине, но неожиданно встал на колени, приподнял с земли тонкий прутик. – Что же ты улеглась-то? Поднимайся. Жить надо стоя… Это липа. Мы высадили её в прошлом году, и первую зиму саженцы пережили легко. Бархатам и ясеням труднее. Им на этом участке не климатит. Будем разбираться, чего именно не хватает этим породам для нормально роста в наших условиях. Дубы и орехи чувствуют себя пока неплохо.

– Леонид, вы всё время говорите «мы». Кого при этом имеете в виду? Государство принимает участие в вашем эксперименте?

– Государство? – Лукиянчук с удивлением поднимает глаза. – Мне помогают Александр Антонов и Сергей Нашатырёв. Они предприниматели, частные инвесторы проекта. Хотя правильнее сказать – меценаты, потому что не планируют получить прибыль или хотя бы «отбить» вложенные деньги.

Леонид рассказывает, что его друзья профессионального отношения к лесу не имеют и интереса к древесине не испытывают. Один занимается продовольствием, второй программист. Но они уроженцы Иркутска. Они любят лес живой, а не срубленный. И хотят, чтобы он оставался живым. Потому и вкладывают в проект не только личные деньги, но и личное время, личный труд, собственноручно сажая деревья.

– А государство… Шелеховский лесник сюда приезжал, смотрел. Мне показалось, что ему это тоже интересно. Из министерства лесного комплекса никто ни разу не был. Некогда им, наверное. Древесиной заниматься надо. Наши посадки в случае удачи тоже могут дать очень дорогую древесину. Но это возможно только лет через сто, не раньше.

Кедровка слёту, не притормаживая, плюхнулась в крону молодого кедра, выжившего на самом краешке гари. Села не на вершину дерева, как бывает часто, а на нижнюю ветку, совсем рядышком. Очень громко и звонко протрещала, прокаркала что-то, глядя на нас из длинной хвои. То ли удачи пожелала, то ли с почином поздравила, то ли демонстративно, с сарказмом похохотала над идеей эксперимента по выращиванию дубов и маньчжурских орехов в иркутских лесах.

P.S. Когда этот материал уже был подготовлен к печати, редакция получила от Леонида Лукиянчука короткое сообщение:

– В региональном министерстве лесного комплекса заинтересовались экспериментом по интродукции твердолиственных пород деревьев. Оттуда только что звонили, интересовались, можно ли в будущем году расширить экспериментальный участок до четырёх тысяч гектаров. Новость приятная, подробности будут известны позже.