– Банальный вопрос: как встретили день рождения в условиях самоизоляции?

– Вдвоём с супругой. Необычно, но общались со всеми друзьями и знакомыми через Интернет, по телефону, посредством других видов связи.

– Одно из самых заметных для других событий прошедшего года – то, что вы сыграли роль Сталина в монгольском фильме про маршала Юмжагийна Цэдэнбала. В театре играли Бориса Годунова – сложно ли браться за, мягко скажем, неоднозначных исторических личностей?

– В прошлом году было много других событий: спектакли, всё, что связано с хоккеем с мячом, концерты, которые я режиссировал. Жизнь бурная, чем и интересна. Роль Сталина была интересна как опыт – театральный актёр попробовал себя в кино. Бориса Годунова я играл не в том спектакле «Царь Фёдор Иоаннович», который сейчас идёт, а в давнишней постановке. Тогда была смена состава, омоложение, и мой учитель Виталий Константинович Венгер торжественно вручил мне свою роль со всеми пометками и заметочками. Кстати, мне это очень сильно помогло. Работа была захватывающей: актёру всегда интересно сыграть историческую личность, подойти к этой теме.

– Какое перевоплощение ради роли было непростым?

– Вряд ли образы можно делить на любимые или нелюбимые – артисты всегда говорят, что все роли любимые, большие или маленькие. Для меня важный этап – то, как я играл Ленни в спектакле «Люди и мыши». Очень долго готовился к роли, сама подготовка к спектаклю проходила необычно. Кто-то говорит, что за два часа приходит и настраивается на выступление, кто-то появляется за пять минут, рассказывает анекдот в гримёрке и идёт играть. Я, когда готовился к этой роли, за сутки-двое до спектакля отключался от мира, уходил в себя. Мы очень много работали над Ленни с режиссёром Сергеем Григорьевичем Болдыревым. Потом были этапы, когда играл женщин – Анджелику в «Бедном Пьеро», например. Тоже хороший опыт. Любому актёру всегда интересно почувствовать себя в разных ипостасях, всё время быть в поиске, расширять актёрский диапазон, чтобы он давал возможность сыграть и Годунова, и Ленни, и Сталина, и служанку Анджелику. Удачно в итоге получается или нет, решает зритель.

– В одной статье про вас рассказывали, что вам ещё в школе удавались копирование, подражание, пародирование. Первый такой опыт вспомните?

– Честно говоря, я и сейчас очень люблю жанр пародии. Не скажу, что это у меня получалось и получается безупречно, есть подлинные мастера. Но я рассказывал журналистам, что несколько лет в школе у меня была кличка Яшка-клоун, потому что я действительно мечтал стать клоуном в цирке. Из чего возникали подражание и пародии: у родителей, к примеру, был маленький проигрыватель, который я включал и «пел» под него, открывая рот. Неважно, кто при этом пел на записи – женщина или мужчина. Но первое, что связано с театром, началось ещё тогда, когда я был совсем маленьким. В четыре или пять лет у меня была замечательная игрушка – марионеточный Буратино, которым можно было управлять пальцами. И вот я усаживал родителей, ставил два-три стула, накрывал покрывалом, прятался за них и пытался за куклу говорить разными голосами. Тогда, наверное, и зарождалась любовь к лицедейству.

– Интересно, откуда возникло желание стать клоуном? Карандаш как образец для подражания во времена вашего детства – уже поздновато, остаются Никулин с Шуйдиным, Олег Попов, Енгибаров…

– Леонида Енгибарова, к слову, даже посчастливилось увидеть вживую – был вечер в Иркутской филармонии. А цирк я любил с детства, он всегда был для меня праздником. Позднее, когда я дорос до того возраста, что уже можно было ходить в театр, мы с мамой, завзятой театралкой, чаще ходили в музкомедию, а не в драму. Потом так сложилось, что мамина подружка тётя Тоня Минина, с которой они выросли в одном дворе на улице Декабрьских Событий, работала парикмахером в драматическом театре и проводила маму на спектакли, на сдачи. Меня, естественно, мама брала с собой. Тогда я в очередной раз переключился: после цирка был музыкальный театр, а после музкомедии пришло увлечение драматическим искусством. Когда я в 1972 году поступил в Иркутское театральное училище, выбор был сделан в пользу драмтеатра.

– Как-то вы делились с журналистами, что планировали поступать на юридический факультет после серьёзного разговора с отцом, но всё-таки остались в театральном училище. Чем юриспруденция привлекла?

– Привлекал образ следователя. В журнале «Наука и жизнь» была страничка, где надо было решать логические задачи от инспектора Варнике, который расследовал дела. Затягивало невероятно. А как я собирался поступать на юрфак… Отучился год в театральном и, поскольку там не было военной кафедры, в 1973-м ушёл в армию. Вернулся в 1975 году. Мой папа был серьёзный такой человек – ветеран Великой Отечественной, инженер, заслуженный рационализатор, обладатель золотых медалей выставки достижений народного хозяйства. И вот он сказал: «Ладно, хватит ерундой заниматься – давай поступай в университет». И я подал заявление, сдал два экзамена на юридический факультет. Шёл по городу, встретил своего однокурсника Женьку Казакова. Он спрашивает: «Что делаешь?» «Да вот, – говорю, – на юрфак поступаю». Он: «Пойдём-ка зайдём в училище на пять минут». Ну вот, уже 45 лет как зашёл.

– То есть нельзя сказать, что вы стали бы юристом, судьба вас вела по актёрскому пути безо всяких «если»?

– Да, бывает такое в жизни. Судьба удивительным образом свела меня с однокурсником, так что я вернулся в театральное училище.

– Многие знают вас и в другой ипостаси – как бессменного комментатора матчей по хоккею с мячом. Известно, что в детстве вы, не имея телевизора, обязательно слушали спортивные репортажи по радио. А как стали их ведущим?

– Само собой, в своё время слушал по радио Льва Перминова – великого иркутского журналиста и комментатора. Николай Озеров и Вадим Синявский были моими кумирами, у которых я, можно сказать, учился. Лет 20 назад Леонид Гунин, который работал на телевидении, предложил попробовать прокомментировать матч. Пришёл на студию, включили запись без звука. Сейчас, конечно, с ужасом вспоминаю тот момент. Тем не менее попробовал и потихонечку втянулся. Причём штука в том, что обе профессии очень схожи.

Как только актёр скажет, что он всему научился и всё умеет, можно завязывать с ремеслом. То же и у комментатора. Я не кокетничаю, когда говорю, что учусь каждый раз, потому что лучше других знаю свои ошибки, понимаю, над чем работать, к чему стремиться и идти вперёд. Обе профессии очень творческие, в обеих очень много импровизации. Когда смотришь матч, ты не знаешь, как будут развиваться события, на заготовках далеко не уедешь. Поэтому нужны импровизация, какой-то поиск. Пусть не обойдётся без ошибок, но не ошибается только тот, кто не работает.

– Есть какие-то секреты комментаторского мастерства помимо импровизации, природного тембра голоса и поставленной сценической речи?

– Ничего нельзя делать с кондачка. В театре, естественно, перед репетицией я читаю пьесу и литературу, связанную с ней и моим персонажем, думаю над этим, размышляю. Так и здесь: готовлюсь к матчу, подбираю статистику, какие-то интересные выписки, мысли по этому поводу. Естественно, при этом я должен следить за ходом игры. Но без домашних заготовок не обойтись: если по ходу матча я говорю полтора часа, то информации должно быть на пятнадцать часов. Есть ещё один секрет, ещё одна интересная деталь. Хоккей – это своего рода отдушина. Если возникают какие-то проблемы в театре, я на него переключаюсь. И наоборот: если тяжело переживал матч, наши проиграли, что-то у тебя не получилось– начинаешь анализировать произошедшее и, чтобы самого себя критикой не сожрать, идёшь в театр, окунаешься в другую работу. Эти переключения очень помогают абстрагироваться от возникающих проблем. Главное – везде успевать.

– Если не ошибаюсь, вы не только профессиональный комментатор матчей по бенди, но и заядлый болельщик, который не ограничивается хоккеем с мячом?

– Да, я спортивный болельщик с 1963 года. Господи, в этом году, получается, уже 57 лет, как папа впервые привёл меня, восьмилетнего пацана, на хоккейный матч. Когда я учился в десятом классе, в школу пришёл тренер по лёгкой атлетике Игорь Иванович Бражник. Наш класс построили, он выбрал человек десять. Так я начал заниматься спринтом на центральном стадионе «Труд», за год набегал на какой-то разряд даже. Однако поступил в театральное училище, а учёба в нём и серьёзные занятия спортом – это две несовместные вещи. Сколько раз встречались мы с Игорем Ивановичем, он всегда говорил: «Жалко, что ты ушёл. Мог бы добиться каких-то результатов». Но если со спортивной карьерой не сложилось, то болельщиком я был всю жизнь. Папа приучил. Он вообще был удивительным человеком – фронтовик, в 18 лет ушёл на фронт, дошёл до Берлина, награждён орденом Славы III степени, другими боевыми наградами, а в мирное время удостоен ордена Дружбы народов. Так получилось, что ещё год после окончания войны он служил в Германии и был там капитаном футбольной команды целого военного округа. Я в своё время тоже в футбол играл, но на мальчишеском уровне – с нами на стадионе «Вымпел» на Депутатской занимался Николай Опалев, которого все называли дядей Колей. Так что я занимался футболом и лёгкой атлетикой, в шахматы играю. И со спортом всегда был связан как болельщик. Отсюда возникла и любовь к хоккею с мячом, которая привела в комментаторскую кабинку.

– У вас, как у болельщика, не возникает ощущение, что хоккей с мячом потерял прежнюю популярность, как тогда, когда в девяностых матчи «Сибсканы» собирали по 30 тысяч зрителей?

– Да, я как-то в репортаже об этом говорил. Конечно, надо понимать, что время сейчас другое. Да, была эпоха «Сибсканы», народной команды, но хоккей с мячом и сегодня, слава богу, жив, пусть в других формах и других количествах. Конечно, обидно, когда пятьсот человек приходит, но есть матчи, которые собирают три, пять, шесть тысяч болельщиков. Самое главное, о чём я тоже говорил в каком-то репортаже, что в те годы, когда мы болели за «Локомотив», иркутская команда никаких медалей не выигрывала и в основном боролась во второй части турнирной таблицы за девятое-десятое места, но мы чувствовали, что у хоккеистов есть азарт, желание играть. Как сегодня хоккеисты играют, видно сразу – болельщика не обманешь. Поэтому интерес угасает у многих людей. Но будем надеяться, что пандемия коронавируса закончится, и всё будет нормально и в хоккее с мячом. У него всегда были, есть и будут свои поклонники. Конечно, к прежним временам уже не вернуться. Но таковы реалии жизни: зачем молодёжи выходить из дома и мёрзнуть на стадионе, когда появился Интернет, где можно смотреть всё, что захочешь, не выходя из дома.

– Но может ли телетрансляция передать атмосферу стадиона, на котором идёт живой матч?

– Другой хоккей приходит – много строится крытых ледовых дворцов для того, чтобы болельщикам было удобно. Но любовь-то остаётся у многих людей. На ретроматч «Байкал-Энергии» с «Водником» (в феврале 2020 года состоялся на льду «Труда»: две команды сошлись в память о полуфинале чемпионата России 1998-1999 годов, в котором «Сибскана» обыграла архангелогородцев. – Авт.), который собрал семь тысяч человек, пришли болельщики, до того почему-то переставшие ходить на хоккей с мячом. Видимо, пришли вспомнить те годы, когда не пропускали ни одной игры, привели друзей. И это очень важно: если человек пришёл на хоккей один раз и придёт второй и третий, то он становится болельщиком.

– Честно говоря, на хоккее с мячом я был только один раз – на финальном матче чемпионата России в марте 2016 года, когда наши играли с «Енисеем». Но прекрасно могу понять ту атмосферу, которая привлекает болельщиков.

– Это цепляет, конечно. Хоккей с мячом – очень эмоциональный вид спорта. Я – серьёзный взрослый мужчина – не стесняюсь того, что слёзы бежали из глаз, когда наши выиграли Кубок России, а затем завоевали серебряную медаль чемпионата страны. Человек ради эмоций идёт на спектакль или на стадион. В этом вся прелесть и спорта, и театра.

– Вы за тем же выходите на сцену или в комментаторскую кабинку?

– Конечно. Разве что виды эмоций разные. Вообще, зачем, на мой взгляд, человек приходит в театр? Кто-то говорит: он в ходе спектакля что-то познаёт, потом выходит, думает над этим, размышляет. Мне кажется, что человек приходит в театр, чтобы вместе с актёром в течение двух часов попытаться прожить и прочувствовать жизнь того человека, которого артист представляет на сцене. Так же и на хоккее. Болельщик, который приходит на матч, может быть, сам не особо умеет играть в хоккей, но в нём разбирается, видит все нюансы игры высоких мастеров, наблюдает за ней со знанием дела и получает удовольствие.

– Можно сказать, что это следствие эмпатии, способности к сопереживанию, которая заложена в человеке от природы?

– Безусловно. Сейчас мы сидим все по домам на карантине, но человеку это не свойственно – он живёт общением. Лично для меня и театр, и хоккей, и мероприятия вроде благотворительных аукционов и вечеров, которые я провожу, – это прежде всего встреча с людьми. И если после этого, как от любой работы, возникает усталость, то она радостная.

– Доводилось слышать от тех, кто причастен к миру симфонической музыки, опасения, что после пандемии на концертах может быть существенно меньше слушателей, а на спектаклях – зрителей, потому что люди будут опасаться массовых сборищ. Справедливо ли это?

– Я скажу такую вещь: в Иркутске – городе, в котором 600 тысяч человек, – всегда аншлаги на спектаклях. Есть категория людей, которых мы называем театралами: они даже не разумом, а на уровне подсознания понимают, что без театра жить не могут. Да, сейчас идут онлайн-спектакли, но экран монитора или телевизора никогда не заменит живое общение зрителя с актёром. Так что народ будет ходить в театр. Конечно, у какого-то процента людей страхи возникнут – это естественный процесс. Как в случае с «Сибсканой», о котором мы говорили: те годы уже не вернуть. Может быть, не будет того паломничества в театр, когда каждый день аншлаг. Но он будет жить, как продолжает жить хоккей с мячом. Пока мы не знаем, как и когда закончится пандемия. Но, сколько бы ни прошло времени, человек всегда будет тянуться к общению. А общение – это театр, это концерты, это музеи и всё то, что мы называем массовыми сборищами.

– Возвращаясь к дню рождения и 45-летию служения театру: сегодня остались какие-то роли, которые вы хотели бы сыграть?

– Никогда не отвечаю на этот вопрос. Наши учителя всегда нам говорили, что настоящий актёр должен быть как пластилин, из которого можно что-то вылепить. Есть режиссёр, который видит нас в каком-то образе. Как бы я ни хотел кого-то сыграть, это будет исключительно субъективное желание, а не объективная реальность. Режиссёр решает, подхожу я на роль или нет. Мы, актёры, – зависимые люди и все находимся в его руках. Если всё совпадает – пьеса, работа режиссёра и талант актёра, то приходит успех.