«Кажется, что жизнь на секундочку замирает»

Голос Натальи Пахомовой летит в Иркутск через пять тысяч километров. Премьера спектакля «Возвращайся!», посвящённого 75-летию Победы в Великой Отечественной войне отложена… Вероятно, на осень. Те, кто создавал это действо, теперь собрались перед камерами и микрофонами в своих домах в Москве, Иркутске, Питере – самоизоляция. В эфире сама Наталья Пахомова, художник-постановщик спектакля Роман Вильчик (Санкт-Петербург), актёры театра «Аистёнок» Тамара Гуринович, Евгений Кириллов, Роман Бучек, заместитель директора театра по работе со зрителями Маргарита Подкорытова, заведующая литературной частью Ирина Гладких и директор театра Андрей Стрельцов. У всех ощущения от этого «9 мая взаперти» странные. Кто-то пел военные песни с малышом на балконе, а кто-то – пересматривал альбомы и плакал. У каждого своя память.

– Война – это такое горе, это всегда больно, память, которую мы должны нести всю жизнь, не приурочивая к какой-то дате, – говорит Наталья Пахомова. – 9 мая боль ощущается как-то особенно остро. Кажется, что жизнь на секундочку замирает и оставляет отпечаток в тебе глубже и глубже с каждым годом, потому что, к сожалению, уходят ветераны. Для поколения нынешних детей это уже не значит столько, сколько это значит для нас. И это, на самом деле, нормально, потому что чем дальше отодвигается событие, тем меньше воспоминаний. Как если бы мы руку порезали: она какое-то время болит, заживает, а потом проходит год-два, десять, и мы забываем. К сожалению, с поколениями происходит то же самое. Сейчас люди выходят на улицу, детей наряжают в пилотки, вешают георгиевские ленты. Мне кажется, происходит такая подмена понятий, к сожалению. Как мама я бы не хотела никогда в жизни, чтобы на моих сыновей надели эти пилотки, военную форму и отправили их на то, через что прошли мои деды и прадеды.

– Как вам в семье передали память о войне, это ощущение?

– Мне очень мало рассказывали. Так получилось, что я выросла в Польше, и меня привозили в Ленинград – к дедушке с бабушкой по маминой линии. Мы ездили смотреть на салют. Дедушка с бабушкой жили далеко от центра. Мы ехали на троллейбусе «тройка», бешено цвела сирень у Финляндского вокзала. Мы стояли на Литейном мосту с дедом, была такая традиция. И было ощущение, конечно, праздника, радости. Потом спустя годы, уже будучи взрослой, я узнала, что дедушка был отправлен в эвакуацию и начал там, как говорят, «пухнуть с голоду». Обманул военкомат, назвался фамилией двоюродного брата, он был Зайцев, стал Зоркин, тем самым прибавил себе лет, и его отправили на фронт. Он воевал на корабле «Разящий» с Японией. Когда всё закончилось, он должен был ехать домой, была большая радость, все гуляли, он опоздал на свой поезд, а поезд этот сошёл с рельс. Вот такие совпадения. Второй дедушка у меня служил на аэродроме механиком воздушных судов. Два прадеда погибли в блокаду, бабушки на заводах делали снаряды.

Наверное, правильно, что мы всё это узнавали постепенно, и правильно то, что бабушки и деды не любили про это рассказывать. Мне кажется, очень больно и страшно переживать это по-настоящему. А когда мы рассказываем, всё равно это проживаем. Даже рассказывая историю своей семьи, я это проживаю. Это близкие мне люди, а таких историй миллионы. Очень трудно говорить, потому что чем старше я становлюсь, тем больше смещается у меня отношение к тому, как это происходит у нас в стране. С одной стороны, мы дарим ветеранам цветы, но почему-то делаем это только 9 мая. И все мы знаем, как живут ветераны, в каких условиях. Проходят все эти пышные концерты, больше напоминающие открытие Олимпиады, а не чествование павших за Родину. Мне страшно, что такое смещение происходит, я люблю свою страну и рада, что у меня есть возможность жить в России. Но, наверное, Россия так хитро устроена, что всё у нас с каким-то перекосом. Фотографирование детей в военной форме, конкурсы строя и песни в школе – это в какой-то перекос мы ушли.

– Какая вы сейчас, какой вы пришли к 9 мая 2020 года?

– Если говорить конкретно о празднике Победы, конечно, с каждым годом я узнаю что-то новое, какую-то новую информацию, потому что сейчас издаются дневники, есть доступ к каким-то книгам, которые раньше нельзя было прочесть. Это, с одной стороны, делает меня взрослее, может быть, жёстче. А с другой стороны – очень не хочется терять то состояние детства, той сирени, когда тебя дедушка держит за руку, хочется всё-таки подольше для кого-то быть маленьким. У меня уже нет дедушек, у меня осталась, к сожалению, только мамочка моя. Это единственный человек, для которого я еще ребёнок.

– То, что у каждого есть «твой взрослый», для которого ты ребёнок, перекликается с этой щемящей темой Победы, через эти простые вещи можно понять страх войны. Как шёл путь к спектаклю «Возвращайся!», почему он поставлен был именно в Иркутске? Была ли тема войны вами раньше затронута, или это первый опыт?

– Это мой четвёртый спектакль, посвящённый Великой Отечественной войне. Первый был в институте – диплом по рассказу Кира Булычёва «Можно попросить Нину?». Второй в Петрозаводске – спектакль по притче Исаака Башевис-Зингера «Коза Злата». Там была история о том, как люди разных национальностей оказывались заперты в бункере и рассказывали сказки погибшему мальчику Аарону, персонажу притчи Зингера. Рассказывали на разных языках, но сказки мы выбирали настоящие. Например, во французской сказке есть злодей Адольф, в испанской сказке была высшая раса… Весь спектакль шёл на разных языках, и только в конце приходил русский солдат и рассказывал «Курочку Рябу»… Это был очень камерный спектакль, всего на 30 человек зрителей. И происходило какое-то единение между людьми, когда ты начинаешь понимать тот язык, который не понимал. Ведь рассказывали и немцы за стенами бункера свою сказку, как они пришли к этой войне, потому что один человек продал душу за деньги. Есть у Вильгельма Гауфа сказка «Холодное сердце», в народных немецких сказках тоже используется этот сюжет. И не только в немецких.

Третий спектакль был в Краснодаре, делали мы его с Романом Вильчиком, художником спектакля «Возвращайся!». Спектакль назывался «Другими глазами войны», он был посвящён животным Великой Отечественной войны, которые воевали рядом с человеком. В основном это собаки, но были и верблюды, и мыши противотанковые, и лошади. Нам хотелось показать, что эта мясорубка втягивала и тех, кто не имеет права голоса. Мы ставили спектакль о том, что люди не спросили своих братьев меньших, хотят ли они идти на эту войну или не хотят. Поскольку животные не разговаривают, мы не можем сказать, что они понимают и чувствуют. Но я, как владелица овчарки, знаю, что у овчарки к концу жизни словарный запас – как у пятилетнего ребёнка. И то, что на эмоциональном уровне собака чувствует все переживания, помимо того что она существует ещё и в системе условных и безусловных рефлексов. Это такой момент, по поводу которого в Краснодаре возникли двоякие суждения. Кто-то нас поддержал, а кто-то говорил: «Что вы тут про собачек? Вы кощунственно относитесь к памяти умерших солдат». Но это тоже живое существо, были собаки-минёры, собаки-сапёры, собаки-санитары… Эти животные бок о бок прошли всю войну, спасли кучу человеческих жизней. Наверное, стоило бы про это почитать и ознакомиться с дневниками кинологов, для которых животные были как дети.

«Война – это не парад»

Изначально Наталья Пахомова хотела поставить в Иркутске спектакль о дельфинах. Однако не нашла достаточно информации. Роман Вильчик был родоначальником идеи о том, что главным, или сквозным, героем может стать мотылёк – или существо, которое на войну смотрит откуда-то сверху, со стороны.

– И, наверное, вот из этой идеи подсознательно мой мозг проассоциировал тему с аистами, – говорит Наталья Пахомова. – На Байкале гнездятся редкие чёрные аисты, и театр называется «Аистёнок». Аистёнок – это что-то такое маленькое, ребёнок, который взрослеет, наблюдает за всем происходящим и ничего с этим не может сделать. Он не может никак ситуацию повернуть ни в одну сторону, ни в другую. Но это его меняет. Несмотря на то что в спектакле есть птица, которая пролетает через всю войну, это не птица, а всё-таки аллегория. Это человек, который повзрослел, изменился. Каким он будет дальше, как он будет жить с этим знанием – это сложный вопрос, открытый. Несмотря на то, что ценз стоит «12 плюс», это достаточно жёсткие, достаточно страшные вещи, про которые не говорят с детьми. Не говорят про концлагеря, не говорят, какое это было горе. Не показывают в такой близости, что это такое: вот только ты жив и радовался, а потом за секунду расстреляли всю деревню. У меня ещё сложное отношение к эмоциональной правде в таких спектаклях, потому что на меня в последнее время очень негативно действуют наши фильмы про войну, где чистые танки, чистые ногти у актёров, все нарядные, красивые бегут в атаку. Мне кажется, это такая большая ложь, которая возводит этот ужас во что-то такое, говоря современным сленгом, «прикольное», как в компьютерной игре. Такая полуправда получается, а в спектакле не хотелось этого, хотелось другого. Пусть лучше будет больно зрителю сейчас, пусть он прочувствует это. Каждый из нас делает вклад, пусть и небольшой, в то, чтобы эта война не повторилась.

– Что легло в основу спектакля? Истории полностью придумывались, заимствовались? Как происходил процесс создания?

– Есть «Чёрная книга», созданная под руководством Василия Гроссмана и Ильи Эренбурга. Она собрала воспоминания людей, переживших концлагеря. Есть в спектакле и личные истории. И в основном это реальные истории, не выдуманные. Выдуманная только, наверное, семья, с которой всё начинается. И то, мне кажется, они были и они жили. А так – это правда, это всё было в реальности. Я не считаю, что детям об этом знать рано. Да, это больно, это юному зрителю непривычно, может быть, даже в чём-то на это смотреть будет неприятно. Но это очень важно в этот момент времени, наверное. В переходном возрасте, как мы его называем. С детьми можно поговорить как со взрослыми людьми, не делать из этого какой-то красивый фантик.

Мы делали спектакль, чтобы показать, что война – это не парад, не салют, это в первую очередь огромное горе, поглощающее всех и вся и не делающее различий. Ты мог бы быть прекрасным человеком, за тобой могло быть великое будущее, ты мог быть прекрасным учёным, ты мог изобрести машину времени, но эта мясорубка сминает всё без разбора. И про это надо говорить, потому что наши дети должны соприкасаться со всем этим. А театр – это такой элемент живого эмоционального воздействия. Актёрского. И он очень важен. Ребятам-актёрам безумно сложно, сколько ролей каждый играет в спектакле, я не считала. Там разные судьбы, такой клубок судеб. В этой сцене я один персонаж, в следующей – другой. Переключаться действительно непросто. Но необходимо, чтобы с помощью их эмоционального воздействия, их переживаний, их ассоциаций юные зрители могли почувствовать для себя что-то важное, чтобы не повторить это в будущем.

– Как вы ориентируетесь на уже известные работы, например на «20 дней без войны», «Проверку на дорогах» Алексея Германа?

– На самом деле, какой-то наш опыт личностный, информационный никуда от нас не денется. Стараться создать что-то похожее – наверное, про это не думаешь. Если ты делаешь спектакль на тему, которая тебя волнует, ты её передаёшь так, как ты её можешь передать, а не как кто-то другой. Но мы, конечно, что-то откуда-то взяли, потому что невозможно от этого опыта абстрагироваться. Даже, может, какая-то цитатность присутствует. Может быть, есть то, что мы смотрели когда-то давно. Смотрели что-то в детском возрасте, оно запало, а сейчас ты думаешь, что сам придумал. Но какого-то подражательства нет, мы все взрослые люди, и у театра кукол есть свои выразительные средства, отличные от фильмов. Каждый создаёт произведение так, как он чувствует.

Роман Вильчик:

– В вопросе приведены фильмы, а театр и спектакль – это живой организм, в который режиссёр с художником приносят частичку себя каждый, а потом своё приносят актёры. Тут нельзя сказать, что мы на кого-то ориентировались. Все принесли по кусочку, и в итоге получилось то, что получилось. Тут, мне кажется, другие принципы работают. Ну не знаю, может, в кино, конечно, так. Но мне кажется, не в отечественном.

«Спектакль как глоток воздуха»

Любой спектакль – это не только актёры, это огромный пласт работы столярных мастерских, конструкторских, работа бутафоров, пошивочного цеха. «Вот их вклад был колоссальный. В те сроки, в те условия, в которые они были поставлены, – говорит художник-постановщик Роман Вильчик. – Это, можно сказать, тоже какой-то такой подвиг». Перед командой стояла задача – сделать так, чтобы сценография работала на движение, трансформацию, идею спектакля, и при этом всё это должно было быть достаточно простым в изготовлении. Главный герой спектакля – аистёнок, который летел на юг, к счастью, но его перемолола война. И он побывал и в Ленинграде, и под Ярославлем – на заводе по производству снарядов, и в Сталинграде… Он, как дух, присутствовал и в концлагерях при Холокосте… «У нас было много постановочных проблем с Наташей, мы рефлексировали, однако то, сколько ребята-актёры привнесли своего, – это ценно. Женя, например, приходил и в мастерских работал. Очень много людей трудилось над спектаклем. Очень помогли в этом проекте монтировщики, которые были не только монтировщиками. Володя Димаков, например, подключился в выходные дни делать механику. Это действительно было такое вложение, наша победа была нормальная». (Евгений Кириллов – актёр, Владимир Димаков – звукорежиссёр театра. – Авт.) Ни художник, ни режиссёр, ни актёры сейчас не знают, что получилось: спектакль заживёт своей жизнью уже у зрителя. Однако внутренние ощущения у каждого свои. Насколько они верные – покажет время.

Евгений Кириллов:

– У меня, кажется, начал умирать мой внутренний ребёнок, и это очень плохо. Но с этой постановкой во мне и правда что-то перевернулось. Девятое мая – мой самый любимый праздник. Девятое мая и Новый год только. Я не знаю, как так получилось, но я с детства сам надевал пилотки, пел песни, плясал. Так было всегда. А когда я был подростком и ближе к моему сегодняшнему возрасту, мы выходили на улицы города, шли в «Бессмертном полку», хотя у меня нет близких родственников, которые находились на фронте. Я думал, как у меня пройдёт этот праздник первый раз дома, если я вообще не выйду на улицу, только в магазин. Но на это 9 Мая всё было по-другому. Привычные песни – «День Победы», «Щербатый месяц», «Синий платочек» – я не смог слушать. Я просто выключил всё, потому что я услышал «День Победы» – и у меня просто потекли слёзы. Всё поменялось внутри. Мне кажется, люди уходили ведь на фронт, не крича: «За Родину!», они уходили за семью свою, за своих родителей кто-то… Как мой персонаж в спектакле – был маленький мальчик, бежал за папой, думал, что это здорово: «Все идут на войну, и я пойду, я мужик, я докажу!» Внутри меня что-то поменялось, и этому способствовал спектакль, эта работа.

Тамара Гуринович:

– Для меня этот спектакль был как глоток воздуха. Перед этим я три месяца ни в чём не участвовала ввиду своего возраста. А здесь меня, слава богу, заняли. И этот глоток воздуха я полностью вдохнула. Я считаю, что мы выложились полностью, так и на самом деле было. Было очень тяжело и морально, и физически. Но мы старались, старались изо всех сил. А что получилось в финале – трудно сказать нам самим, это уже пусть скажут зрители, режиссёр, художник. Но спектакль у нас получился, я считаю, очень хороший. Это нужный спектакль.

Роман Бучек:

– История, которую здесь поставили ребята, – это большой пласт, у которого есть и мирная жизнь, и жизнь военная. Есть жизнь лагерная, есть жизнь героическая. Очень трудная задача – всю историю постараться поместить в спектакль… Это трудно. Зачем это нужно? Для того, чтобы люди, которые будут смотреть, поняли, что такое война. Это касается вообще всех людей, не только тех, на которых напали, но и тех, которые нападают. И среди них тоже есть люди, которые повели себя вопреки приказу, не стали спасать всех, а спасли только двух детей. Мы сейчас празднуем День Победы, это очень круто, что наш народ смог победить такого большого врага, как Рейх, нацистская Германия. Но поверьте мне, и на той стороне было дофига ребят, которые не хотели воевать. И это всё очень сложно, сама по себе работа сложная, сложная эмоционально. Она непростая и технически: мы очень многое – от 1941-го до 1945 года – должны были показать… Молодцы ребята. Это спектакль не про Победу далеко. Это спектакль про войну, про её уродство, про её вываливание мяса и про то, что я бы не хотел, чтобы со мной случилось так, с моими близкими.

«Есть театры разной степени смелости, и хочется сказать спасибо иркутскому театру за смелость говорить о таких вещах и прежде всего Андрею Сергеевичу Стрельцову как директору, – сказала Наталья Пахомова. – Спасибо главному режиссёру Юрию Анатольевичу Уткину за творческий обмен, очень долго в Иркутск нельзя было приехать, и кого только не звали… Спасибо мастерским, ребятам-артистам за смелость, что решились протащить через себя предложенный непростой материал… Интересно посмотреть, как спектакль будет воспринимать зритель. Конечно, хотелось бы, чтобы он увидел этот спектакль вживую, потому что мне кажется, что экран, запись, трансляция убьют всё то, что туда заложено и что ребята там проживают».

Премьера спектакля «Возвращайся!» состоится сразу же, как только театру будет разрешено принять первых зрителей после самоизоляции, сообщил директор театра Андрей Стрельцов. Он рассказал, что ситуация с карантином сподвигла театр искать новые онлайн-форматы, развивать YouTube-канал, «Инстаграм». «Это неплохо, но не надо забывать, что это всего лишь один из инструментов театра. Всё равно театр – это искусство здесь и сейчас, я глубоко в этом убеждён,– сказал Стрельцов. – Приходит зритель, работают артисты, происходит магия между ними, и тогда получается настоящий спектакль. Театр в онлайн полностью, дай бог, никогда не уйдёт. Но мы должны гармоничным образом присутствовать в этом пространстве, чтобы быть в тренде, чтобы люди видели нас и возникало желание прийти в сам театр».