Ну да, прилетает пока ещё по привычке небольшая стайка полевых воробьёв в кормушки. Чуть перекусят – скорее от лени или для забавы, чем от голода. И чирикают влюблённо на густой ирге по соседству. Понятно: снега-то в садоводстве практически не осталось. Сухая трава, бурьян с семенами теперь на поверхности. Естественного птичьего корма вокруг прибавилось. Причём не только зёрнышек, но и козявок долгожданных с каждым днём просыпается и на свет белый выползает и вылетает всё больше. Сам, слава богу, нынче пока ещё не встречал, но читал в новостях, что клещи, к примеру, и людей, и собак покусать уже успели. Зато бабочек довольно крупных, кирпично-красных с чёрными и белыми пятнышками на крыльях, собственными глазами видел уже и на дачном участке, и в лесу на солнечной полянке. А ещё мухи-журчалки появились и какие-то другие крылатые насекомые, названий которых я не знаю. Поэтому и потеряли свою актуальность для пернатой мелкоты семечки и хлебные крошки в птичьей кормушке.

Кроме воробьёв в кормушке и рядом с ней несколько раз в день продолжают появляться два вида синиц: большие, это которые с жёлтой грудью, и гаички – маленькие светло-серые пушистые шарики. Правда, их стало гораздо меньше, чем зимой было.

Почти ежедневно, но ненадолго, буквально на минутку-другую, прилетают под мои окна дятел-сосед и его супруга. По очереди. За годы знакомства я ни разу не видел их вместе. При этом возникло стойкое ощущение, что прилетают они не столько за пищей, сколько чтобы просто поздороваться или как минимум проверить состояние своих владений. Он и она ведут себя одинаково. Прилетев, в первую очередь громко и обрывисто прокричат под окном традиционное приветствие. Потом наскоро обследуют все щели в местах крепления и состыковки деревянных конструкций, в которые поползни всю зиму семечки про запас прятали. И только потом заглянут в кормушку. Из вежливости съедят по нескольку подсолнечных семечек – и дальше по своим делам весенним.

А вот снегирей, которых нынче было особенно много на стыке февраля и марта, теперь в кормушках совсем не вижу. Крохотные чечётки в малиновых шапочках и манишках, такие лёгкие, что их даже самый пушистый снег легко держал на поверхности, будто вместе со снегом растаяли. Улетели куда-то сойки – самые крупные из моих зимних столователей. Даже лихого ямщицкого посвиста поползней-акробатов уж несколько недель совсем не слышно. Опустел участок. Исчезли птицы. О них остались воспоминания и фотоснимки.

Это нормально, что многих своих зимних соседей мы перестаём видеть весной. Пережив рядом с человеком и даже при его поддержке голодное зимнее время, птицы улетели в леса к традиционным местам своего гнездования, где и «самоизолируются» от людей.Так диктует им инстинкт самосохранения: в период размножения от чужих глаз в глуши таёжной прятаться.

Впрочем, объективная жизненная ситуация даже инстинкты постепенно меняет. Ещё в 60–70-х годах прошлого века читал я, что в период гнездования столь привычная горожанам большая синица становится необычайно осторожной, скрытной. Улетает из городов в лесные дебри и ведёт себя столь осторожно, что случайно увидеть её там мало кому удаётся. Действительно, в своё время мне довелось довольно много побродить по летней тайге с рюкзаком. Разных птиц видел, но больших синиц в лесу вспомнить не могу. Однако в последние десятилетия всё больше этих желтогрудых пичуг даже летом встречается не только в ближайших пригородных лесах, но и в городских парках. Главное условие – наличие старых деревьев с дуплами или искусственных синичников. Даже в густых ветвях, но под открытым небом синицы гнездо устраивать не станут. Вычитал где-то, что некоторые виды синиц скорее на заброшенную мышиную норку согласятся, чем жить без стен, без крыши. Им нужна хотя бы ниша подходящего размера, пусть даже антропогенного происхождения. Соседством с людьми они тяготятся всё меньше. Прошлой весной и у меня на дачном участке большие синицы поселились в скворечнике. Не просто поселились, а захватили скворечник, победив в двухсуточной войне полевых воробьёв, претендовавших на это жилище. У того скворечника и сейчас уже крутится и подолгу распевает монотонные песни большая синица. То ли от воробьёв его охраняет, то ли просто предупреждает весь окружающий мир, что он (или она?) первым захватил скворечник, и теперь «место заколочено».

Махоньким синичкам-гаичкам и шустрым поползням для гнезда тоже обязательно нужны стены и крыша, то есть естественное или искусственное дупло.

Гаички – птички довольно осёдлые. К дальним путешествиям они не склонны. Для гнездования часто выбирают заболоченные участки с большим количеством больных и погибших деревьев, потому что в них часто образуются дупла. По тем же причинам любят селиться в пойменных зарослях, где много ольхи, черёмухи, ивняка. А близко ли человеческое жильё – дело второе, не самое важное. Люди гаичек обычно не обижают, поэтому и они на людей особого внимания не обращают.

Поползень, если судить о нём по его поведению, и вовсе считает царём природы себя, а не человека. Если ему понравится дупло на высоком дереве, будет жить в нём из года в год хоть в тайге, хоть в городском парке или в деревне. И даже если вокруг много деревьев повырубают люди, всё равно будет жить до последней возможности. Главное, чтобы дупло было на высоте хотя бы метров двух, а ещё лучше – от четырёх до восьми метров. Так утверждают орнитологи. Клюв у поползня относительно размеров его тела выглядит мощным и крепким. Но не настолько, чтобы выдолбить дупло самостоятельно, как умеет это делать дятел. Поэтому пичуга, умеющая свистеть по-ямщицкому, нередко занимает заброшенные дупла дятлов. Обычно – заброшенные. Хотя… Дело в том, что поползень умеет строить. Заняв дупло, он первым делом подгоняет вход в него под свой персональный размер. Уменьшает, обмазывая толстым слоем глины или какой-то «специальной» грязи, которая после высыхания становится крепкой, как бетон. Её даже дятел раздолбить не в состоянии. В литературе описываются случаи, когда припоздавший после долгой отлучки дятел возвращается к своему дуплу, намереваясь продолжить род, а там – опа-на! Дырочка-то стала маленькой. Долбанёт несколько раз клювом, чтобы вернуть жилище в исходное состояние, и понимает, что скорее сотрясение мозга получит, чем «дверной проём» расширит. И всё. Наше вам с кисточкой.

Снегири в отличие от синиц и поползней путешествуют чаще. Тех, что селятся в самых северных широтах, и вовсе можно отнести к перелётным. Они улетают далеко на юг. Но живущие у нас, в Восточной Сибири, на юг не улетают, а лишь откочёвывают от мест своего гнездования поближе к людям.

Летом снегирей увидеть трудно. Я ни разу не видел. И, как понял из литературных источников, не столько потому, что они становятся менее яркими, сколько потому, что в качестве гнездовий они предпочитают участки леса с самым густым подлеском, в которые человек забредать не любит. Чем гуще – тем лучше. А дупла снегирям не нужны. И лес в местах гнездования может быть любым, хотя в наших краях предпочтительнее всё же леса хвойные, особенно ельники.

Сойки в зависимости от мест обитания бывают и осёдлыми, и кочующими, и перелётными. Наши, скорее всего, осёдлые. По крайней мере, летом я встречал соек в ближайших лесах. Поэтому не думаю, что с моей кормушки они улетели куда-то далеко-далеко. Скорее всего, строят сейчас гнёзда неподалёку, а к зиме вернутся обратно. Может быть, ещё и с молодым потомством.

Самый дальний весенний путь, как я представляю, предстоит сейчас проделать чечёткам – симпатичным пёстреньким крохам в малиновых шапочках и манишках. Они птицы северные. Гнездятся вплоть до тундры. Где находятся гнездовья «моих постояльцев», не представляю. Прошло уже, пожалуй, недели три, как они покинули мой участок. А вот добрались ли до мест своего традиционного гнездования – не знаю. Пусть у них всё будет хорошо.