– Ваш папа – военный, и вы не в одном интервью рассказывали, что он с семьёй много ездил по гарнизонам, меняя места службы. Как возникает тяга к чтению в условиях, когда при переезде дают один контейнер на всю семью, и книги в него обычно уже не входят?

– Элементарно: в любом гарнизоне был и есть Дом офицеров, а в нём обязательно библиотека. Может быть, конечно, нам повезло, но, когда я начал много читать, где-то лет в десять, папа служил в Беларуси. В лесу стояла дивизия, прямо отдельный военный городок – до ближайшей деревни километра два, по-моему. И там была библиотека, подобной которой я не нашёл потом, когда папа вышел на пенсию и семья вернулась в Москву. Школьная – вообще отстой, районная… Собрание во Дворце культуры «ЗИЛ», куда я записался, ещё можно было как-то сравнивать. Но там было очень много народу, и книги, которые хотелось прочитать, приходилось ждать. А в Доме офицеров практически вся библиотека была в моём распоряжении. Там была масса книг, которых в той же Москве было не найти днём с огнём.

– Интерес к писательству тоже отсюда вырос?

– Вы знаете, тогда же не было видеомагнитофонов, не было возможности посмотреть фильм. Он прошёл по телику, а в следующий раз его покажут через год в лучшем случае, если вообще покажут. Поскольку у нас отцы служили не только в Беларуси, но и в Венгрии, и в Германии, фильмы смотрели разные. И был очень популярен жанр пересказа. Естественно, при этом появлялись подробности, которые я потом в этих фильмах не находил. Яркий пример – мужик вернулся откуда-то из-за границы и на пикнике рассказывает папе и его сослуживцам: «Фильм вообще офигенный! Герой дерётся с таким амбалом, бьёт ему! А там самолёт, и он его в конце под пропеллер загоняет!» Лет через пять я посмотрел фильм «Индиана Джонс: в поисках утраченного ковчега». Естественно, я тоже пересказывал ребятам кино. Возвращаясь к Дому офицеров: у нас фильмы менялись каждый день. Когда я приехал в Москву и выяснилось, что в ближайшем кинотеатре один фильм идёт неделю… Увезите меня отсюда! Получилось так, что я смотрел больше фильмов, чем все мои сверстники вместе взятые, и некоторые из них тоже пересказывал.

– Почему-то не смог найти в интервью, в каком роде войск служил ваш отец: сложилось ощущение, что в авиации. Так ли это?

– Нет, папа у меня ракетчик. Причём по первой специальности пэвэошник, а заканчивал службу уже в ракетном дивизионе при мотострелковой дивизии. Служил в основном в Западном военном округе. Так исторически сложилось, что это Беларусь. Кстати, мы родились в одном роддоме с Чубайсом, только он гораздо раньше – его отец тоже служил в Печах, это город Борисов под Минском. Знал бы, я бы его там встретил (смеётся. – Авт.). Собственно, и я должен был там служить, но Беларусь стала отдельным государством. Вышло так, что я первый за четыре поколения, кто не пошёл на военную службу. Человек с надломленным самосознанием, как говорит один мой хороший знакомый.

– Что пошло не так?

– Стало понятно, что взят курс на раскол [Советского Союза]. Мы в то время жили неподалёку от МИФИ – Московского инженерно-физического института. В общем-то, у меня всё нормально с точными науками, и мама очень хотела, чтобы я туда поступил. И я туда ходил, даже сдал пару экзаменов. Но, видимо, раздолбайская часть натуры взяла верх. Экзамены в МИФИ у нас принимали раньше, чем у всех остальных, поскольку мы учились на подготовительных курсах. Два из них уже прошли, и одноклассник, с которым мы сдавали вместе, предложил: «Поехали в МАИ, мне там очень нравится, а сегодня там день открытых дверей».

Надо понимать разницу: МИФИ – это один из ядерных научных центров. Там строгий режим: пропуск с отметками, по которым охранники понимали, куда тебе можно, а куда нельзя. Ты в принципе не мог попасть не в тот коридор или не в тот кабинет, потому что они все были заперты и там сидела охрана, в некоторых случаях вооружённая. Если же ты случайно заходил не туда, тебя в лучшем случае ждал серьёзный разговор. А тут приезжаем в МАИ – там студент на входе сидит. Спрашиваем: «Пройти-то можно». Он: «Да пожалуйста». Естественно, там тоже были закрытые кафедры, но общее ощущение было другое. А тут ещё день радостный и солнечный, девочки-абитуриентки приехали посмотреть, как сюда поступить. И я на выходе говорю другу: «Спасибо, ты указал мне направление». На обратной дороге зашёл в МИФИ и забрал оттуда документы, а на следующее утро поехал и отдал их в МАИ. А друг в итоге закончил МИФИ.

– После учёбы были работа в бизнесе и первая книга из серии «Тайный город», рукопись которой вы предлагали шести издательствам и потом год дорабатывали. А как вообще возникла идея её написать?

– Это достаточно долгий рассказ и не очень интересный. Не было такого, чтобы я проснулся, а мне уже всё приснилось. Получилось так: у нас на факультете был сильный студенческий театр. А студенческий театр – это сами придумываем, сами пишем, сами ставим и сами играем. Я этим увлёкся. Правда, в основном сочинял, а играл на подхвате. Но, чтобы сочинять, нужна почва, фундамент. Ставить можно всё, что угодно: какой-нибудь смешной анекдот, подсмотренную где-то жизненную сценку, образ человека. У меня половина образов из «Тайного города» – это люди из метро. Едешь и обращаешь внимание на простые сочетания – плащ, кепка, брюки, ботинки, лицо, которые в сумме дают что-то такое, что начинаешь сидеть и думать, что под всем этим таится. Институт я закончил в 1996 году, от театра отошёл, но эта привычка осталась. Тогда фэнтези было на подъёме, и я начал работать над этими образами, которые уже стали семьями: кто-то, может быть, гномов напоминает, кто-то других существ. Потом стало скучно: с гномами всё понятно, есть сложившееся представление о них. Я стал целенаправленно смотреть в мифологии, кто есть ещё. И жена предложила: «Попробуй что-нибудь написать».

Закопался, начал работать, а потом пошёл по книжным магазинам читать аннотации, которые тогда в основном печатали на задней обложке, на четвёртом форзаце. И помню сценку с недоумевающими продавщицами: длинная полка, я по очереди вынимаю книжки, читаю аннотации и ставлю их на место. Наверное, процентов пятьдесят были стандартными: карта, на ней какой-нибудь Ынгарский континент, Чёрные болота, Империя жёлтых ситхов и прочее в том же духе. Я книге на десятой сломался и понял: плодить что-то подобное просто стыдно. И решил: Москва – большой город, который можно так же поделить.

– В одном интервью вы говорили, что следите за тем, чтобы в фанфиках по «Тайному городу» соблюдался канон вселенной. Это касается только официальных сборников рассказов или также и творчества поклонников в Интернете?

– В случае с Интернетом я бы, наверное, только этим и занимался, что сидел бы и редактировал фанфики. Речь тогда шла только о сборниках, о тех произведениях, которые оказывались напечатанными. Они проходили отсев ещё на этапе конкурса. Те, которые не соответствовали вселенной, мы, жюри, не влезая в творческий процесс, либо просили авторов переделать, либо отбрасывали. Если авторы соглашались, их произведения попадали в основной этап конкурса. Поэтому то, что напечатано в сборниках, – это канон. За это я несу ответственность. А то, что в Интернете, – упаси господь.

– Вопрос не про fanfiction, а скорее про источники вдохновения – идея «Тайного города» с потусторонними силами, живущими в Москве, напоминает концепцию настольной игры Vampire: The Masquerade с кланами вампиров, которые сосуществуют с людьми. Совпадение?

– Это случайность. Поверьте мне, взять чужую вселенную, переделать и замаскировать – это дело даже не пятнадцати минут.

– С другой стороны, «Императоров иллюзий» и «Линию грёз» у Сергея Лукьяненко тоже можно назвать фанфиками по компьютерной игре Master of Orion, имеющими право на существование как самостоятельные литературные произведения. Почему нет?

– Кстати, когда я ездил по издательствам с рукописью первого «Тайного города», Николай Науменко из «АСТ» мне на прощание сказал: «У нас там книжный магазин у входа, зайдите и купите книгу Сергея Лукьяненко «Ночной дозор». Я взял и прочитал, понял, что у меня всё совершенно по-другому, успокоился и продолжил работать.

– Если «Тайный город» – это городское фэнтези, мистика в современном антураже, то «Анклавы» – киберпанк с могущественными корпорациями и прочими атрибутами жанра. Сегодня в соцсетях популярно видео с публичной лекции президента «Сбербанка» Германа Грефа об исчезновении множества привычных профессий, есть ежегодные доклады Всемирного экономического форума о глобальных рисках, которые тоже рисуют не самую радужную перспективу. А на что вы опираетесь, когда рисуете довольно мрачную картину будущего?

– И на перечисленное, и на работы футурологов. Как появились «Анклавы»? Если вы помните, был в своё время такой период – Миллениум, все были поражены магией числа 2000. Только и разговоров: вот сейчас придёт двухтысячный год, будет новое тысячелетие. Понятно, что оно наступило только в следующем году, но 2000 выглядит красивее, чем 2001. Все были этой магией поражены, и я в том числе, появилось огромное количество работ, посвящённых будущему. И я читал их, мне было интересно. И интересно до сих пор. Но в какой-то момент про большую часть книг и статей, которые я читал, подумалось: «Нет, не так, вы путаете». Потому что есть, к сожалению, такая вещь, как сумма технологий, если использовать один старый речевой оборот. Когда она становится очень большой, одному человеку трудно с этим разобраться, увязать всё. Та наука наук – философия, которую древние греки придумали для того, чтобы связать все свои открытия и изобретения воедино и определить дальнейший путь, – уже не работает. Проблема в том, что нужен человек, который всё сведёт в одну кучу. А это практически нереально, потому что наука шагнула так далеко вперёд, что для того, чтобы разобраться хотя бы в одном направлении, нужно потратить изрядное время. И я понял: многие футурологи грешат тем, что они рассказывают только о своей области, о том, что их область, понятное им направление, ждёт через десять, сто лет. Поэтому я и сказал: нет, всё не так. В итоге появились «Анклавы» – моя попытка хотя бы примерно предположить, что будет через сто лет.

– Почему в войне между Китаем и Россией, которая произошла за это столетие во вселенной «Анклавов», ядерный удар для создания непроходимой полосы нанесли именно по Иркутску?

– Я смотрел на карты. Идея была в том, чтобы, используя выражение из области военной стратегии, отсечь противника. Есть такое понятие – возможная стратегическая оборона. Когда ты понимаешь, что эту территорию никак не защитишь. Я прикинул, что, если китайцы попрут, до Иркутска мы их вряд ли удержим: у них достаточно хорошее поле для манёвра, у нас – нет. И, соответственно, отсечку надо делать по этой линии.

– «Московский клуб», первый из «Анклавов», опубликован в 2005 году на волне интереса к фантастике, ещё не скатившейся к рассказам про попаданцев. Чем её можно объяснить?

– Сейчас интерес к будущему, причём именно к недалёкому, возник потому, что человечество даже не на развилке, а на переломе. Сумма цифровых технологий достигла того уровня, когда мир, вся цивилизация, может шагнуть в следующий этап. Но все боятся этот шаг сделать – никто не понимает, куда мы в итоге придём. Потому что мы осознаём, что следующие общественные отношения будут отличаться от тех, к которым привыкли все, даже молодые ребята, выросшие в цифровую эпоху.

– Не идёт ли речь о том, что люди меняются биологически? Та же склонность больше потреблять аудиовизуальный контент и меньше читать, из-за которой задействуются и развиваются другие доли мозга?

– Аудиовизуальный контент, к которому мы сейчас скатываемся благодаря той же самой Сети, – это примитив. Я просто достаточно давно в Сети, становление и развитие Интернета в России происходило на моих глазах. Маленький пример, и это не реклама, – сайт РБК. В первые годы, когда они появились, их материалы были практически такими же, как газетные и журнальные статьи, к которым мы привыкли, – достаточно большие, минимум на три экрана. Всё потому, что мы привыкли так читать и получать информацию. Сейчас заметка – максимум два-три абзаца. Более того, мне говорили не в одном СМИ, что очень нужны специалисты по заголовкам. Человека, который умеет в заголовке передать всё содержимое статьи, берут куда угодно.

– Но есть сайт «Батенька, да вы трансформер», посвящённый трансформации в широком смысле слова, в том числе социальной, и он специализируется на длинных текстах, которые пользуются большой популярностью. Как с этим быть?

– Сейчас, кстати, большие романы XX века переживают второе рождение, потому что они интересны второй волне читающих людей. И я слышал не от одного издателя, что к толстым романам возвращается интерес, но, естественно, не в таких количествах, как раньше, когда заставляли читать. А читать надо заставлять в том числе. Кто-то, конечно, будет делать это из-под палки, а кто-то втянется. Это нормально. Педагогика в том и состоит, что надо кого-то заставить.

– А золотой век научной фантастики, судя по книжным магазинам, уступил место современным романам, в которых будущее представлено куда более мрачным. Из-за чего, по вашему мнению, произошла смена парадигмы?

– В пятидесятых годах, когда писали наши и американские классики фантастики, было два варианта будущего, каждый из которых при том или ином векторе развития мог стать единственным. На самом деле единственным стал третий вариант. Классическим американцам вроде Азимова или Саймака, я думаю, даже в голову не могло прийти, что выродится та модель капитализма, к которой они привыкли: модель фронтира, Дикого Запада, где человек мог в одночасье разбогатеть и при этом стать полезным обществу. Она выродилась в злые корпорации, которые стали олицетворять наше будущее через десять-двадцать лет. Возникает более безрадостное будущее не романтического фронтира, а киберпанка: нищета, перенаселённость и дальше по списку. Сейчас всё чаще ещё жёстче – антиутопия, приближающаяся к Герберту Уэллсу с его разделением на элоев и морлоков. Как логическое развитие капиталистического общества – почему нет?

– Или посткапиталистического…

– О терминах можно спорить сколько угодно. Но, глядя на то, что происходит вокруг, можно констатировать, что в конечном итоге победил Оруэлл со своим «1984». Сейчас мы живём в его мире.

– А не в «Дивном новом мире» Хаксли – обществе потребления?

– Нет. Общество потребления – это уже вчерашний день. Если посмотреть на существующие тренды, всех как раз уговаривают снижать потребление тем или иным способом: поменьше квартира, отказ от личного автомобиля, самокат вместо велосипеда, который больше места занимает, одни джинсы и одни кеды зимой и летом. Сейчас мы живём в «1984», хотя нас и убеждали, что Оруэлл писал о современном ему Советском Союзе. Но современный Оруэллу Советский Союз – это «Скотный двор», а «1984», в общем-то, о финале капитализма. Все три его постулата работают сегодня на 100%. Война – это мир: если мы сейчас прекратим все войны, экономика рухнет. Свобода – это рабство: попробуйте сказать человеку, который взял ипотеку или должен выплачивать образовательный кредит, что он свободен. Незнание – сила: управлять людьми, которые не понимают законов происходящего, намного проще, чем умными людьми. Посмотрите на то, что происходит с образованием, причём не только у нас – тренд на знание только того, что тебе нужно. Комплексной картины мира нет, ты знаешь в лучшем случае какой-то кусочек, а остальной жёсткий диск можно заполнить вообще всем, чем угодно. Отсюда отсутствие критического восприятия. Ребята, мы в Оруэлле, нравится вам это или нет.