Преодоление «великой литературы»

Независимое издательство Ad Marginem Press существует с 1993 года. Название его с латинского переводится как «По краям», что соответствует философии издательства. Специализируется оно на текстах, которые плохо попадают под традиционные классификации жанров. Александр Иванов, глава Ad Marginem, будучи в Иркутске на книжном фестивале, рассказал о том, куда движется современная мировая литература и почему в «низких» жанрах мы можем увидеть настоящую литературу. Монолог Александра Иванова специально для газетного жанра был разбит вопросами, чтобы было удобнее воспринимать информацию.

– Само место художественной литературы что в мировом, что в русском контексте нестабильно, меняется, – считает Александр Иванов. – Есть такой замечательный роман сицилийского писателя Джузеппе Томази ди Лампедуза, дважды переведённый на русский язык. В первом переводе он называется «Леопард», а во втором – «Гепард». Действие романа происходит в середине 19-го – начале 20-го века. Один из героев говорит своему дяде, главному герою романа: «Знаешь, если ты хочешь, чтобы всё осталось по-прежнему, нужно всё поменять». Это парадоксальная, но очень мудрая фраза. Для того, чтобы сам дух, сам смысл какого-то явления остался, оно должно всё время меняться. И зачастую довольно радикально. Еесли говорить о русской литературе, как я её вижу сегодня, может быть, одна из её проблем состоит в том, что она недостаточно меняется. Это большая проблема стран с великой литературной традицией, таких как Франция, Германия или Россия. Но при этом проблему во многом удалось решить англо-американской литературе, которая тоже имеет великую традицию. На мой взгляд, ни французам, ни немцам, ни русским справиться до конца с проблемой перемены отношения к своей классике не удалось.

– Это означает, что любой современный писатель в чём-то наследует классику?

– Когда я сегодня читаю русские романы, например Прилепина или более молодых авторов, мне бросается в глаза, что романы очень часто вынужденно или осознанно стараются следовать некоей традиции или пониманию, что такое русская литература, что такое быть русским писателем. Или что такое вот эта самая «русская литературная идентичность». Очень часто, особенно в ранних романах, Прилепин старался быть на одном уровне со своими великими предшественниками, такими как, например, ваш земляк Валентин Распутин. И многие сцены его романа «Санькя», который выходил в Ad Marginem, по своему настроению буквально повторяют многие сцены Распутина. Скажем, сцена похорон отца похожа на очень многие сцены в «Прощании с Матёрой». Это же касается и других современных писателей. Сейчас у Прилепина другая ситуация, его последний роман «Обитель» – это новый подход к традиции, и я думаю, что особенно удачно это поняли его французские издатели. На французском роман вышел несколько лет назад под названием «Архипелаг «Соловки». Они поняли, что в этом романе Прилепин так или иначе выражает своё отношение к творчеству Солженицына и пытается во многом опровергнуть его, противостоять ему – и не только ему, но и Шаламову с его лагерной прозой. Все примеры, которые я привожу, связаны с отношением современного русского писателя, в частности, например, Прилепина, к литературе предшествующих эпох.

Вот этой негативной или позитивной зависимости от традиции редко кому удаётся избежать, даже такому авангардному писателю, как Сорокин. Он сам эту зависимость конструирует. От советской литературы, от советского литературного канона середины и второй половины 20 века. И вот эта зависимость делает позицию современной русской литературы довольно слабой.

– Что плохого в том, чтобы наследовать от мастеров прошлого?

– Как мне кажется, и не только мне, по-настоящему эффективное творческое отношение к традиции предполагает не столько следование ей, сколько зачастую её опровержение, конфликт с нею и противоречие. Очень часто, и мы это знаем по своим психологическим отношениям с родителями, наследование от родителей выглядит как противостояние им, конфликт. Оказывается, что разрыв может быть формой глубинного продолжения традиции. Поскольку мы издавали и переводную литературу тоже, мне интересно посмотреть, что происходит в литературе Франции или Германии, где тоже очень сильна функция наследования. Там молодым писателям тоже довольно сложно, потому что большая традиция предполагает определённый читательский стереотип. Если ты пишешь на языке Льва Толстого, Достоевского и Чехова, то тебя волей-неволей с ними будут сравнивать, и понятно, что чаще всего это сравнение окажется не в твою пользу. И то же самое происходит во Франции и в Германии. Но там начался в 1980–1990-х годах очень интересный процесс.

Дело в том, что место, где существует сегодня серьёзная литература, мигрирует, мутирует. Ещё 40–50 лет назад было более-менее понятно, что серьёзная литература даже по жанру в целом определённая. Это психологическая драма. Есть драма характеров, драма переживаний. Вот если это есть, то мы имеем дело с серьёзной литературой. Обычно такая литература получает наиболее престижные литературные премии: The Man Booker Prizes в Англии или Prix Goncourt во Франции. Всё остальное относится скорее к территории жанровой литературы. Жанры умножаются, имеют своих сторонников, но не претендуют в глазах читателей на то, чтобы считаться серьёзной литературой. И в СССР к жанровой литературе было отношение как к литературе второго ряда. Я могу сказать, что сегодня у нас по-прежнему есть довольно скептическое отношение к жанровой литературе. Оно меняется, появляются продуктивные работы с жанрами, но пока есть различие между ними. Жанровая литература считается литературой для того, чтобы убить время… А серьёзная литература занимает отдельную нишу.

Так вот, во Франции и в Германии очень многие молодые писатели стали ориентироваться именно на жанровую литературу. Стали искать себя в жанре авантюрного романа, детектива, фэнтези. И оказалось, что в этом плане в жанровой литературе самые интересные события последние 100 лет происходят в англо-американской литературе. Можно сделать такой вывод: самые успешные современные французские, немецкие авторы и вообще авторы из Центральной и Восточной Европы ориентируются на англо-американскую жанровую литературу. Это касается таких писателей, как Кристиан Крахт в Германии или Мишель Уэльбек во Франции. Они подчёркивают, что по происхождению их стиль, поэтика относятся скорее к жанровой литературе англо-американского типа, нежели к национальной литературе Франции или Германии.

– Получается, серьёзные писатели осваивают «низкие» жанры?

– Это очень интересное явление. Оказывается, что сегодня в условно «низких» жанрах и происходят главные события литературы. И в этом смысле все премии, которые получают наши писатели, зачастую промахиваются мимо того естественного читательского интереса, который, например, сопровождает жанр русских боевиков, расцветший в девяностых, двухтысячных годах. Эти жанры боевиков обслуживают огромную социальную группу людей, занятых в системе охранных предприятий. Именно сериальный боевик про Бешеного и охранник в чёрной форме – они просто неотделимы друг от друга. Это говорит о том, что эти авторы нашли свою аудиторию, а эта аудитория подняла их до высот литературных звёзд, литературных миллионеров даже, если говорить об их доходах. И в этом нет ничего стыдного, это факт, на который профессиональный писатель, безусловно, ориентируется. èèè

Для Акунина именно исторический детектив был тем жанром, который он выбрал, будучи высокообразованным человеком, переводчиком, много лет проработавшим в журнале «Иностранная литература». Он выбрал его, ориентируясь на англо-американскую традицию исторического детектива. И стал одним из самых популярных писателей. Всё это, на мой взгляд, говорит о том, что поворот к жанру, к комбинации жанровой и «высокой» литературы, инкорпорации, включению жанровой литературы в «высокую» литературу – это сегодня такой «тренд дня». И самые успешные романы, на основе которых создаются знаменитые американские сериалы, используют этот динамизм, очень яркие диалоги, характеры, взятые из жанровой литературы. Если кто-то читал роман Донны Тартт «Щегол» – это хороший пример того, как в современную литературу проникает киноэстетика и как сама динамика сериального кино влияет на поэтику, на стиль автора в случае романа. Где его расположить, непонятно: то ли в жанре «высокой» литературы, то ли в жанровой.

«Роман размыкается в сторону нон-фикшн»

Около 15 лет назад писатель Мишель Уэльбек в одном из интервью сказал, что современный роман представляет собой синтетическое, многофунциональное, многоцелевое единство. В современном романе, как говорит Уэльбек, чтобы он получил успех и интерес публики, должны быть и литература, и философия, и искусство, и наука, а также просветительские и дидактические моменты.

– Роман должен быть таким синтетическим явлением, мы должны от произведения получать не только эмоциональную подпитку (то, что можно назвать классическим романом 19-го века), – говорит Александр Иванов. – Мы можем не только воспитывать и в каком-то смысле культивировать свои чувства, что даёт, безусловно, любая литература, поэзия и проза, но и получать какую-то информацию о философии, искусстве, науке, географии. Очень часто, например, рекомендации по чтению того или иного романа сегодня сопровождают гиды по какой-то стране. Это передаёт вам некое настроение, добавляет другую глубину вашему восприятию этой страны и образа жизни людей, которые там живут. То есть литература размыкается из собственно литературной традиции в сторону различных жанров нон-фикшн. Самое интересное, что, на мой взгляд, в последние десятилетия происходит в мировой литературе, – это то, что находится не просто между жанрами высокой и низкой литературы, а между типами опыта, который мы получаем от чтения той или иной литературы. Наряду с вымыслом и художественным воображением мы включаем в восприятие прозы те же самые ресурсы, которые позволяют нам читать литературу в жанре нон-фикшн. Я имею в виду литературу, в которой документальность, фактичность преобладают над вымыслом.

Например, одна из самых обсуждаемых и самых влиятельных фигур мировой литературы последних 20 лет – немецко-британский писатель В.Г. Зебальд. В последние годы он активно переводится на русский язык. Его проза такова, что вы не можете отделить в ней документальное повествование от вымышленного. Это такая полудокументальная, полувымышленная проза. Это необычный жанр, потому что вроде бы никаких сюжетных коллизий в текстах Зебальда не происходит… Даже наоборот: он пользуется приёмами зума, наезда и очень детального описания каких-то внешних реалий. Например, его знаменитый роман «Аустерлиц» начинается с почти 20-страничного описания железнодорожного вокзала в Антверпене. Это бельгийский город, вокзал в котором был построен в эпоху самого расцвета британского колониализма. И вот этот колониальный стиль, знакомый нам по романам Жюль Верна и способам использования экзотичных реалий африканской, азиатской жизни в контексте европейской культуры… Такими образами богата и русская история, в частности и в Иркутске они встречаются. Потому что Иркутск – это как раз место встречи европейской и азиатской цивилизаций, движения российской цивилизации на восток. Читая такие романы, вы находитесь в положении читателя, который разделяет с автором его меланхолию, чувство уходящего времени и различные следы, связанные с этим временем, героями и жертвами которого мы все являемся. Это очень интересная проза, она не просто для чтения, но она оказала огромное влияние на современную литературную сцену, на современные литературные традиции.

– Есть примеры современных писателей, которые имеют ориентацию на Зебальда?

– Я назову два имени. Немецко-украинская писательница Катя Петровская, роман которой по-немецки называется Vielleicht Esther (на русском – «Кажется, Эстер»). Сейчас он переводится на русский, уже переведён на украинский. Катя из Киева, 15 лет назад она вышла замуж за немецкого художника, уехала в Берлин и там выучила немецкий, написала роман по-немецки, посвящённый жизни своей семьи. Это еврейская семья из Киева, история драм, семейных трагедий. И роман стал мировым бестселлером, что очень интересно и необычно. Так быстро выучить язык! Понятно, что ей понадобился редактор. Роман вышел на 20 языках, и европейцы признают, что это совершенно выдающееся произведение, где вот этот зебальдовский стиль в нон-фикшн повествовании, воспоминаниях о своей семье, бытовых деталях получает очень яркую выразительность… Все читающие отмечают, что отождествляют себя не столько с героями, сколько с самим стилем повествования.

Второй пример – это русская писательница из Москвы Мария Степанова, которая написала довольно большой роман «Памяти памяти», он получил национальную литературную премию «Большая книга». Сейчас роман переводится на 10 или 15 языков. Это тоже такой зебальдовский по своей ориентации роман, но он более связан с размышлениями, с рефлексией исторической памяти, с тем, что происходит с нашей памятью, с тем, почему мы забываем и как мы забываем, как из глубин нашей памяти восстанавливаются какие-то эпизоды прошлого. Там есть и семейная хроника, и попытки восстановить какую-то память о семье, и невозможность этого восстановления.

Писать на грани жанров

Александр Иванов отметил: сегодня, с его точки зрения как читателя и издателя, самое интересное в литературе связано с авторами-женщинами. «Мы являемся современниками довольно-таки мощного процесса вхождения и доминирования в литературе женщин, доминирования в положительном смысле, – сказал он. – Женщины-читательницы давно стали главными субъектами литературного процесса, потому что, по разным оценкам, от 60 до 70 процентов читателей – это женщины. Они ещё и отвечают за круг семейного чтения, именно они выбирают ту литературу, которую будут читать их дети и мужья. Поэтому от того, понравится ли та или иная книга именно женской аудитории, сегодня зависит очень многое в судьбе издателя и писателя. И много женщин входят и занимают очень важное место в современной литературе, двух я уже назвал. Ad Marginem издаёт книжки британской писательницы Оливии Лэнг. Это автор, который тоже пишет на грани художественной и нехудожественной литературы. Последняя книга – это история её путешествия по одной английской реке, в ней очень много аллюзий на литературу. Это река, в которой утопилась знаменитая английская модернистская писательница Вирджиния Вульф. Но кроме этого литературного факта там много подробностей, связанных с краеведением, биологией…

– Наверное, этот способ изложения использовался кем-то из писателей и ранее?

– Да, этот тип отношения к письму, когда вы в одном и том же тексте даёте и информацию о природе, и сведения культурного и литературного характера, и включаете какие-то биографические истории, довольно близок к целому ряду текстов поздней советской литературы. В частности, к деревенской или околодеревенской прозе. Один из моих любимых писателей позднесоветского периода – Владимир Солоухин. Я сейчас перечитываю его замечательную книгу, которую трудно назвать по жанру чем-то определённым. Она называется «Трава» и посвящена русским луговым травам. Солоухин занимает такую определённую антимодерновую позицию. Он всё время находится в том состоянии, которое со времён Ницше называется «ресентимент», или «злая память». Он говорит: в прошлом всё было лучше, а сейчас изменилось к худшему. Это почти никогда ни для писателя, ни для человека не является продуктивной позицией. Тем не менее, несмотря на ресентимент, проза Солоухина просто замечательная. Именно в позднесоветские времена он написал свои нон-фикшн произведения «Чёрные доски» – о том, как он собирал иконы, «Третья охота» – о грибной охоте… Это замечательный опыт, который соединяет русскую литературную традицию с такими текстами, как классическая книга «Уолден, или жизнь в лесу» Генри Торо, превратившего свои наблюдения за природой в настоящую естественно-научную прозу, поэму в духе «О природе вещей» Тита Лукреция Кара, например.

– Значит, классический роман умер?

– Не надо ни от чего отказываться. Просто нужно, мне кажется, отдавать себе отчёт в том, что литература всегда меняется и всегда как бы не равна самой себе. Мы можем получать удовольствие, брать какие-то знания, эмоциональный опыт от любой литературы – как от «низкой», так и от «высокой», но если мы хотим ухватить мир в современности, то нам нужно понимать эти мутации литературы в разных жанрах. Необходимо осознать, что литература живёт не только в литературных институциях типа литературных премий или в каких-то литературных журналах, издательствах. В современном мире она зачастую находится в самых неожиданных местах, где мы не ждём встречи с ней. Один из моих любимых примеров, правда, не современный, но это для меня это очень важный опыт и очень важная книга, – это книга Юрия Олеши «Ни дня без строчки», его дневники. И вот в жанре дневников, или писем, или бытовых зарисовок нехудожественного характера очень часто мы получаем невероятно сильный поэтический художественный опыт, который, на мой взгляд, может быть интереснее опыта, получаемого через традиционные жанры типа романа, повести, сборника рассказов.