Праздник чтения «День Ч» проводился в Иркутске в третий раз, авторами идеи и организаторами были Центр немецкого языка имени Вильгельма фон Гумбольдта и магазин «Кукуля», а генеральным партнёром – Иркутская нефтяная компания. В этом году основной темой праздника стали «Визуальные искусства в литературе». В Иркутск приехал главный редактор издательства «Бумкнига» Дмитрий Яковлев из Санкт-Петербурга. Издательство специализируется на продвижении культуры комиксов в России. Дети и взрослые с удовольствием общались с автором комиксов из Берлина, обладателем главной премии Германии в области графической литературы «Макс и Мориц» Мавилом. Как добиться того, чтобы рисунок был не просто картинкой, а стал «сенрю в графике», рассказал известный московский художник-иллюстратор Виктор Меламед. Художник-самоучка, Меламед занимается иллюстрацией с 1997 года, сотрудничал более чем с 20 изданиями, в том числе работал с New Yorker, с русским Rolling Stone. В 2010 году получил степень мастера в университете Хертфордшира.

«Перед зеркалом пытаюсь сыграть роль героя»

– Как вы стали заниматься комиксами?

– Меня всегда очень интересовала эта тема, и я пробовал несколько раз в неё зайти. Но с годами я понял, что эта форма мне не близка как художнику. Мне как раз интересно, чтобы зрителю было сложно продираться сквозь картинки, интересно научиться останавливать его взгляд. Я как иллюстратор, как художник отдельной картинки всю жизнь учился тому, чтобы сдерживать внимание зрителя. А в комиксе оно должно плавно литься, перетекать из картинки в картинку. Я это осознал, перестал туда рваться. Сейчас я работаю над книгой, это не комикс, а что-то вроде графического романа. Эта книга будет устроена как трейлер несуществующего фильма. Отдельные картинки, пространство между которыми зрителю придётся заполнять самому. Ближайший аналог, который можно назвать, – книги Томаса Отта, где часто большие паузы между отдельными листами, где каждый лист не раздроблен на отдельные кадры. И зрителю приходится многое выдумывать самому. Я хочу пойти ещё дальше в этом направлении и сделать эти паузы ещё больше, чтобы вся история стала понятна, когда ты пролистаешь всю книгу. Моя задача будет заключаться в том, чтобы разные зрители составили свою историю по картинкам.

– В одном из интервью вы сказали, что портрет – это исследование, и на него надо смотреть как на неодушевлённый инопланетный объект.

– Суть в том, что, когда ты рисуешь портрет, возникает очень много стереотипов. Например, ты думаешь: «Это мужчина, надо нарисовать его более мужественным». Это очень опасно, потому что ты упускаешь то неожиданное, уникальное, что этому герою, прототипу присуще. Очень важно отказаться от всех этих знаний. Нужно не входить в портрет со знаниями, а выходить из него со знаниями. Ты смотришь не причисляющим, а изучающим взглядом. Это то, чему я учился очень долго и пытаюсь учить своих студентов.

– У вас всегда получается этого добиться, побороть стереотипы?

– Я стараюсь. Если вы видели мою книжку с портретами музыкантов, то там их 111. На самом деле, я нарисовал их под тысячу, а отобрано было только 111 – как раз те, что устраивают меня. В них мне удалось уклониться от стереотипов и найти новый ход. Моя задача как портретиста – найти для каждого героя новую эстетику, новый визуальный ход, который позволит мне о нём рассказать новым языком. Это действительно очень сложно. Я не даю себе простыми путями ходить. Поскольку портреты часто сделаны за день, а то и быстрее, я не всегда делал их с полной отдачей. Некоторые удачны, потому что сделаны быстро, некоторые – потому что медленно. А какие-то удались, потому что я с этой темой провёл много времени. Это очень эмоциональная история для меня. Я всегда стараюсь пропустить переживание через себя, ведь это портрет. Перед зеркалом пытаюсь сыграть роль героя, найти с ним внутренние эмоциональные зацепки.

– Вы говорите, что графика делится на пересказываемое и непересказываемое. Это что такое? Я смотрю и считываю какую-то информацию?

– Это очень сложная тема. Всё, что я знаю про графику, начинается с этой дилеммы. Есть аспект пересказываемый. Что-то в картинке мы можем пересказать, перевести картинку с языка графического на язык слов. Но обязательно останется что-то непереводимое. Если мы научимся отделять литературу от абстракции, это и будет то, чего я добиваюсь. Если мы сможем переколлажить картинку так, чтобы в ней исчезли зацепки за знакомые нам объекты, только тогда мы сможем по-настоящему оценить все её пластические, визуальные, технические решения. Это некий важный этап в производстве картинки. Ты просто думаешь о ней с разных точек зрения и смотришь, как возникает синергия между визуальным и литературным содержанием. Понятно, что это трудно разделить, иногда это неразделимые вещи. Но думать о картинке с этой точки зрения просто помогает, чтобы её анализировать.

– Это похоже на обэриутов с их экспериментами с языком?

– Они-то как раз абстрагировали язык от пересказываемого. Они пытались увидеть текст как структуру, свободную от того, что мы привыкли в нём слышать. Действительно, оказывается, ритмическое звучание текста, аллитеративная, музыкальная составляющая в литературе – это тоже работает. Есть то, что мы можем сказать, понять, прочитать, и всё, что этому не равно. У меня есть любимая метафора чтеца: художник и поэт – это не тот, кто просто приносит читателю текст. Он читает его с некоей интонацией и в некоем антураже, есть опредёленная сценография. Это мне иногда очень помогает – и в преподавании тоже. Мы понимаем, что зритель кроме собственно текста получает ещё массу впечатлений от того, как художник себя ведёт. Мы устраняем литературную часть графики и смотрим на то, как художник себя ведёт по отношению к зрителю… Он может шептать на ухо, петь колыбельную, ходить колесом. Осознание метафоры своей роли чтеца очень помогает в выстраивании всех визуальных решений, которые тебе нужны, чтобы добиться впечатления зрителя. Это вопрос категории интонации в графике, очень важный вопрос.

– Ваши любимые люди из мира комиксов?

– Их очень много. Но прежде всего четыре М – Лоренцо Матотти, Майк Миньола, Дэйв Маккин, Мёбиус. Это очень важные для меня имена как раз из-за того, что в их работах происходит с точки зрения абстракции. Матотти на самом деле сложно читать, он тормозит чтение. Но каждую его картинку можно вырезать и ставить в золотую раму. Всё, что делают эти люди на уровне пластики, ритма, для меня всегда невиданное чудо. Есть книга, которая давно вышла в «Бумкниге», – «Священная болезнь», автор Давид Б. Она на меня произвела сногсшибательное впечатление, рассказав о становлении художника. Книга интересна не только своей историей, но и тем, как меняется по мере развития истории визуальная составляющая. Там происходит огромное развитие именно на абстрактном уровне. И заканчивается книга тем, что роль литературы снижается, а роль пластики повышается. И это прямо удивительно. Из любимых – Том Голд, я стал официальным переводчиком Тома Голда на русский язык. У него настолько ссушенная графика, что в ней появляется пространство для специфического юмора, который иначе не был бы возможен.

«Сенрю вокруг нас»

«Для меня очень важна история про сенрю, – говорит Виктор Меламед. – Однажды я пришёл к поэту Дмитрию Кузьмину с недосформулированным вопросом: «Я знаю, что вы поэт и чему-то нас, графиков, можете научить. Научите». Он долго думал, а потом сказал слово «сенрю». Это некая разновидность хайку… Но хайку – это строгое наблюдение за природой, а сенрю – это наблюдение с участием людей. Это суперкороткая, супердистиллированная ситуация, но, когда мы её пересказываем, она говорит больше, чем в ней сказано. Классический пример хайку в графике – работа Даниэла Денжера, изображающая «скорую помощь», гниющую в овраге. То, что это «скорая помощь» – и она сама погибла, как раз создаёт глубину и драматизм. Или работы Брэда Холланда, большого мастера визуальной метафоры и визуального сенрю. Сам он писал так: «Мои картинки – это книжные обложки к историям, которых я не написал и не мог бы написать, это не те истории, которые можно рассказать словами. Когда картинка рассказывает историю, она самодостаточна. Когда она пытается следовать за текстом, она становится его заложницей. Я не пытаюсь иллюстрировать. Я пытаюсь поженить картинку с текстом и надеюсь, что они будут жить долго и счастливо». èèè

– Я читала, что сенрю – это юмор.

– Изначально сенрю могли быть смешными. Когда появились в хайку люди, эти стихи стали сатирическими, юмористическими, жанровыми. На самом деле, со словом «юмор» нужно осторожно. Я очень люблю одну цитату Жванецкого. Его спросили, что такое юмор, он ответил: «Ум и чувство ритма». Применительно к графике, мне кажется, нужно говорить скорее о категории остроумия, нежели о категории смешного или комичного. В какой-то момент я объявил конкурс на бесплатное место на моём курсе, его задачей было сделать серию графических сенрю. Пронаблюдать какие-то житейские ситуации, которые в графическом пересказе становятся чуть больше, чем они есть.

У меня есть любимый пример сенрю: «Старость»: «Износилась на дужках очков резинка от трусов». Это такая литературная матрёшка, поскольку там есть и стёршаяся резинка, и трусы, и очки, и стоящий за всем этим истёршийся человек. Это, по сути, является примером многослойности и в графике: если мы нарисуем это убедительно, появится некий образ, который в картинке отсутствует. Когда мы объявили этот конкурс, я получил просто огромное количество почты совершенно удивительной. Люди благодарили за то, что мир вдруг стал для них интересным. В отечественной графической культуре не принято наблюдать, культура графического репортажа только-только входит в нашу жизнь. И люди, которые поставили перед собой задачу найти в своём окружении, мире удивительные истории, приступили к очень сложной задаче. Но, когда преодолели это, они очень быстро и эффективно повзрослели. Когда ты начинаешь разворачиваться лицом к миру, не занимаясь формальными, декоративными задачами, не пытаясь угодить какому-то воображаемому клиенту, какой-то индустрии, вдруг оказывается, что и зритель реагирует на это более бурно, и ты сам понимаешь, что происходит что-то более важное. Я надеюсь, что этот конкурс превратится в какой-то момент в книгу. У меня накопилось очень много работ, они совершенно удивительно описывают нашу жизнь. Мне кажется, что появление жанра сенрю в российской графике – это моя заслуга, я очень доволен и надеюсь, что это перерастёт в более массивные вещи, в графические репортажи.

«Поэт и график ищут остранение»

«Когда мы говорим о визуальном искусстве, нам не хватает инструментов, которые есть в самом этом искусстве для говорения о себе, – говорит Виктор Меламед. – Мы должны выйти за пределы того контекста, который искусство само предлагает, и найти новые метафоры, слова, призванные помочь обнаружить новые точки в искусстве, для которых нет пока слов. Оказывается, невозможно говорить о каких-то вещах с точки зрения навыков, или техники, или опыта, или цвета и композиции. Этого всего недостаточно. Одна из самых сильных уловок, которыми я пользуюсь, – это связка между графикой и поэзией. Есть очень хорошая книга «Поэзия. Учебник» (вышла в 2016 году под редакцией Максима Амелина. – Авт.). Мне кажется, что это одна из самых важных книжек, которые вышли на русском языке за последние годы. В ней есть очень системное описание механики поэзии, которое мне очень помогает в преподавании графики и иллюстрации. Более того, я использую это в собственном творчестве. Сейчас меня занимает длинный проект, который превратится, я надеюсь, в какое-то подобие графического романа».

История «про графику и поэзию» началась для Виктора Меламеда с картинки иллюстратора Тома Голда «Почему я оставался дома всю неделю?». «Штука, которую придумал Том Голд в своей работе «Почему я оставался дома всю неделю?», мне кажется графическим стихотворением. Обязательно посмотрите эту работу. Если вы внимательно всмотритесь и прочтёте текст, то увидите, что в этой графике есть все признаки стихотворения: изображённый на каждой из последовательных картинок домик работает как рифма. И вы видите дробление повествования на фрагменты, на «строфы». Мне кажется, что Голд интересен не только своим большим и очень специфическим остроумием, он интересен и мною любим за то, как он освобождает себе пространство для этого остроумия».

– Что сближает графику, картинку и поэзию? Что делает рисунок визуальной поэзией? – рассуждает Виктор Медамед. – Первое – малый объём. Второе – узнаваемость автора. В прозе автора узнать гораздо сложнее, чем в поэзии, а вот своих любимых поэтов мы всегда отличим ото всех остальных. То же самое касается графики. Часто случается так, что мы можем выкроить буквально квадратный сантиметр картинки и понять, кто это нарисовал. Третье – запоминаемость. Это справедливо и для стихов, и для графики. Графика въедается в память намертво, ещё лучше, чем стихи. Четвёртое – рифма. Мы действительно находим примеры рифмованной графики. Пятое – иносказание. Мы часто в графике прибегаем к метафоре. Шестое – остранение. Это очень важная вещь. Термин, сформулированный писателем, литературоведом, философом от искусства Виктором Шкловским. Он говорил, что любая форма искусства со временем автоматизируется. Мы смотрим голливудский боевик, там всё взрывается, все кричат, но мы засыпаем, поскольку знаем, как это устроено и что будет в следующую минуту. И самые радикальные движения в современном визуальном искусстве со временем превращаются в обои, как это было с абстрактным искусством. Шкловский говорит, что любой настоящий художник занимается остранением. Он делает свои вещи странными, он заставляет человека остановиться, посмотреть и сказать: «Я не понимаю, что здесь происходит, как это устроено. Это новый для меня опыт». Таким образом, художник получает возможность коммуницировать и общаться со зрителем более длительно и своё впечатление навязывать ему в полной мере, не давая быстро выйти из этой ситуации. Способов остранения может быть множество, их столько, сколько художников на свете. Поэзия, как говорил когда-то Бродский (я привожу только смысл цитаты, не дословно), – это инструмент, которым язык изучает сам себя. Смысл в том, что язык с помощью поэзии находит новые точки развития в самом себе.

Остранение часто вызывает в зрителе недоумение и даже, может быть, страх. Например, Стас Орлов, известный как Uno Moralez, рассказывает довольно мрачные и страшные истории, выполненные в эстетике 1980–1990-х годов. Его работы – это термоядерная смесь советских примет, например школьной формы, причёсок и одежды 1980-х, «Жигулей», видеоигр 1990-х и аниме. «Очень сильная интонированость вещей Uno Moralez не даёт им быть просто страшилками. Это поэзия», – уверен Меламед. А, к примеру, в работах Сэма Ваналлемерша всепоглощающий хаос подчинён жёсткому ритму, и это тоже графическая поэзия. Ритм, музыка чувствуются в работе великого Альберта Хиршфельда, изобразившего музыкантов братьев Гершвинов. «Картинка с её графической рифмой очень похожа на то, как музыкальное трио разносит инструменты по частотным уровням», – убеждён Меламед.

Осенью в свет выйдет новая книга, переведённая Виктором Меламедом. Это работа американского художника Джона Макнотона. «Макнотон – абсолютный поэт от графики, – говорит Меламед. – С одной стороны, он очень минималистичен, с другой – у него такая необыкновенная игра света, построенная на нюансах. И такая тишина, что я не знаю, какой другой художник умеет этого добиваться. Он специально замедляет время, как делают многие современные поэты, не давая нам слишком быстро перейти к следующей странице. Если вас интересует поэзия в графике, я рекомендую найти и книгу «Abstract Comics: The Anthology» – это великолепные примеры того, как можно создавать поэтический текст без текста, без какой-то внятной истории. Посмотрите работы Деррика Бедмена – это примеры такой чистой, дистиллированной графической поэзии».

По мнению Меламеда, есть ещё одна живая нить, сближающая графику и поэзию, – заумь. Если читатель увидит работы американки Инки Эссенхай, то ничего не сможет понять. Художница сознательно добивается ощущения, что на картинке что-то нарисовано, и обманывает нас. «Это такой замечательный пример зауми в графике», – говорит Меламед. Он убеждён, что в ближайшие годы в России будет развиваться опыт графического репортажа и графического романа, поэзии в графике. И мы даже увидим удивительные совместные работы литераторов и художников в том, что сейчас объединено одним словом «комикс», но не исчерпывается им.