Егунов обладал артистическим талантом, отличительными чертами которого были необыкновенная органика, естественность игры, переводившие его манеру ведения роли в мозаичное и яркое сценическое полотно. К сожалению, сегодня немногие могут сказать о том, что видели его в образах Хлудова в спектакле по пьесе Булгакова «Бег», Александра Адуева в «Обыкновенной истории» Гончарова, но воспоминаний зрителей старшего поколения об этих ролях осталось немало.

И всё же главный талант Егунова заключался не столько в его актёрском даре, сколько в человеческих качествах. Скромный, обаятельный, он всегда был душой компании, из каких бы выдающихся личностей она ни состояла. С земляком Евгением Евтушенко (оба со станции Зима) всякий раз, когда их сводила судьба, наговориться не могли. Вспоминали своё довоенное детство, уличные бои на палках летом, катание с горок зимой. Но не только землячество было поводом для задушевных бесед. Поэт и актёр много говорили о творчестве, о судьбах людей, живших рядом с ними, о тех, кто состоялся, а кому было суждено погибнуть от ножа в уличной драке. О своих воспоминаниях из детства Евтушенко снял фильм «Детский сад». Из иркутских актёров, кому Евгений Александрович дал в нём роли, первым был Виктор Егунов.

Его коммуникабельность славилась универсальностью. Завсегдатай Дома актёра, как-то Егунов пришёл на встречу с актёрами театра «Современник», приехавшими в наш город на гастроли, со многими познакомился с маху, без лишних слов и представления собственной персоны народного артиста. Подолгу сидел за одним столиком с Мариной Неёловой, Михаилом Жигаловым, Ниной Дорошиной. Конечно, выпивали, но это было не главным, важными становились разговоры об общей профессии. Эти беседы затягивались далеко за полночь, и частенько художественный руководитель «Современника» Галина Волчек приезжала на служебном автобусе к Дому актёра, чтобы забрать своих актёров в гостиницу.

Главные роли Егунова остались в далёких 60–70-х годах прошлого века, и, как казалось, к ним он не стремился, довольствуясь эпизодами, которые играл мастерски, с филигранностью, достойной огранщика серого алмаза, из которого в руках мастера получается сверкающий бриллиант. В конце 1990-х годов он сыграл роль Фомы Опискина в спектакле «Село Степанчиково и его обитатели» по Достоевскому. Это была его роль, он и сам иногда походил на Фому, который мог пророчествовать и поучать, не очень различая, где на ходу придумывает трактат, а в каких местах он становится итогом его жизненных наблюдений.

Как мог гневаться Егунов в этом образе, как изумляться и краснеть от «невольно» нанесённой обиды! Никакой игры, никакого вживания в роль – это была сама жизнь, вернее, её закат, когда не хватает сил, чтобы видеть, слышать, адекватно реагировать на поступки людей, окружаемых его обожанием или ненавистью. На протяжении всего спектакля герой Егунова светился счастьем от осознания превосходства собственного «я» над обитателями усадьбы. Опискин актёра не был стариком, новые приливы сил давали ему тепло и любовь, которые казались искренними. В финале, когда Фома-Егунов начинал понимать, что в нём разочаровались, готовы выгнать из дома за ненадобностью, он начинал увядать на глазах зрителей и вновь возрождаться, сообразив, что сумел-таки перехитрить здравый смысл, вновь затуманил взоры прозревших было жителей села Степанчиково. В этом спектакле Егунов был настоящим манипулятором человеческого сознания: руководствуясь низменным, взывал к высоким устремлениям, ханжествовал и хамил, восставал против злой неблагодарности и издевательств над собственной старостью, боясь остаться брошенным и забытым.

В роли Опискина и предшествующей – Калошина в спектакле «Воронья роща» – Егунов создавал трагикомические образы. Да, его герой по пьесе Вампилова был смешон, но страх, отчаяние, непонимание ситуации делали его по-настоящему трагичным. Кто это – метранпаж!? Калошин решил притвориться больным, но настоящий приступ поразил его сердце, и, словно король Лир, он начинал делить имущество, благословлять жену на новый брак. Режиссёр спектакля Изяслав Борисов говорил, что во время работы он постоянно восхищался Егуновым, в его театральной практике редко встречались актёры подобной силы таланта.

Как-то Виктор Пантелеймонович рассказывал об игре подсознания, произошедшей с ним во время выступления в роли Ленина. В двух спектаклях театра он создавал этот образ, был востребован в выступлениях на различных конференциях и прочих партийных собраниях. В случае, о котором он рассказывал, профессиональная память победила в нём человеческий страх: «Сижу как-то на телевидении, готовлюсь к передаче. Неожиданно подходят ко мне два полковника и женщина-подполковник.

– Мы из Читы, к нам из Москвы приезжает высший командный состав на конференцию округа. Нужно выйти и прочитать речь Ленина на третьем съезде комсомола. Завтра самолёт, конференция послезавтра.

– Но я не выучу текст! – протестую я.

Они подумали-подумали и говорят:

– Хорошо, можно записать текст на магнитофон. На сцене только рот открывать будешь.

На том и договорились. Прилетаем – и сразу в Дом офицеров. А там, как выясняется, аппаратуры нет, динамиков тоже нет. Что делать? Поехали в гостиницу, там я максимально сократил текст, написал его крупными буквами на ватмане. Договорились, что на сцене поставят трибуну с бортиком (чтобы бумагу видно не было), я прочитаю текст, только настольную лампу поставить надо.

На репетиции пристроил лист на трибуну, поставил лампу, рассказал, как освещать сцену, когда выключать свет, и начал гримироваться. По сценарию ровно в десять утра на сцене должен появиться Ленин. В темноте выхожу, звучит: «Ба, ба, ба…» Врубают свет. Ленин!

В лучах света ничего не вижу, из текста помню только слово «товарищи». Вижу, на четвереньках к трибуне ползёт полковник, начинает проверять розетки, шнуры, застревает где-то у меня под ногами. Аплодисменты затихают… Ужас! «Меня же расстреляют, – думаю, – дай хоть «Товарищи!» скажу». Не успел произнести первое слово, как начал различать на бумаге какую-то строчку, потом отдельные буковки. Текст начал восстанавливаться из внутренней памяти. В экстремальной ситуации человек может мощно концентрироваться. Очевидно, у меня была именно такая ситуация. Я вспомнил и произнёс весь нужный текст. Свет погас, я вышел за кулисы – и упал в обморок…»

Виктора Пантелеймоновича в театре называли «Тятей». В преклонном возрасте он стал отцом и успел вырастить дочь. А ещё он был отцом мальчика и девочки от разных жён. Эти дети, повзрослев, подарили ему внуков. Он умудрился ни с кем не поссориться, собирал семью в полном составе, поделив своих любимых на старшую, среднюю и младшую жену. Конечно, он был не калифом, содержавшим гарем, а просто увлекающимся человеком, умеющим влюбляться до головокружения, любить преданно и беззаветно. Казалось, на сцене он должен был играть счастливых людей, как его Счастливцев в спектакле «Лес» по пьесе Островского. Этот герой был актёром-комиком, нищебродом, но до чего же жизнелюбивым, верным театру и своей профессии человеком, который веселил публику и от всего сердца дарил ей частицу счастья.

К сожалению, таких ролей у актёра было немного, и самыми лучшими были те, в которых он играл одинокого, заброшенного человека. Последней и лучшей его работой в театре стал старый эвенк Еремеев в спектакле «Прошлым летом в Чулимске» по пьесе Вампилова. Охотник, вышедший из тайги, чтобы похлопотать о пенсии. Что он может сделать среди людей, которым не до старика, которые живут в страстях со звериным оскалом. Посмотрел эвенк-Егунов на них, раскурил трубку, покачал головой и ушёл так же незаметно, как и появился. С «людьми», как называет он животных – обитателей тайги, спокойнее, с ними он чувствует себя куда защищённее.

Когда думаешь о Викторе Пантелеймоновиче, вспоминаются его «ага» и «вот», которые он вставлял между словами по поводу и без повода. Когда сердился, он сильно горбился, подваливался как-то набок, подперев голову рукой. Глаза у него были хитроватые, но добрые, говорил он всегда тихо и доверительно. Все дела для него были одинаково важными и значительными, тема театра в беседе с ним не была первостепенной, он любил анализировать пьесы, режиссуру, трактовки ролей. Егунов по жизни был народным артистом, на сцене играл по наитию, по вдохновению.

60 лет, отданных народным артистом своему театру, оставили о нём в коллективе светлую память и «тятины» заветы: жить в большой семье, где младшие уважают старших, быть преданными своему делу и любить искусство в себе, а не себя в искусстве…