– Владимир Павлович для меня всегда был просто Палыч, близкий по духу человек. Мне кажется, что я его знал всю свою жизнь. Наверное, к каждому человеку в Черемхове моего возраста, да и чуть постарше или чуть помоложе, – ко всем нам Гуркин приходил очень рано.

Однажды нам в школе сказали, что в ДК имени Горького будут показывать спектакль «Любовь и голуби». А мы жили тогда на улице Маяковского и город вообще не знали, для нас центром вселенной была Храмцовка. Это был класс седьмой или восьмой. Мы плохо представляли, что такое театр, и совсем не знали про «Любовь и голуби». Наши сопровождающие классные руководители были в восхищении: «Ах, ах! Гуркин! «Любовь и голуби»! Да что вы!» А мы ничего особо не понимали.

Потом я учился в институте, служил в армии, о Гуркине не вспоминал. Когда уже в черемховской Думе работал, однажды сообщают, что в Черемхово приезжает Гуркин, автор пьесы и сценария популярного в народе кинофильма «Любовь и голуби». Бог ты мой, что тут началось! Все забегали, засуетились. И тут письмо о том, что в зрительном зале заложена бомба. Всех из зала выводят. Люди возмущались, ломились в двери, чтобы увидеть Гуркина. Вот это да!

Близки с Владимиром Гуркиным мы стали в последние три года его работы в Черемхове, он на афише спектакля написал мне: «Судьба крепко сдружила нас». Я уже был мэром. Познакомили нас в театре. И хотя была разница в возрасте – да и вообще мы люди разные, но, будучи черемховцами, оказались близки духовно. Все мы «тронутые» на Черемхове. Подолгу беседовали с Палычем, вместе ездили отдыхать с общими знакомыми, катались на машине по ночному городу.

Палыч был очень добрым человеком, все его поступки были как-то по-отечески к людям обращены. Весь он был такой широкий, эта его бородища, лукавая улыбка. Он как будто хотел обнять весь мир, когда распахивал свои ручищи. Люди, общаясь с ним, неизменно попадали под его огромное обаяние, притяжение. Характер-то у него был взрывной. Загорится какой-нибудь идеей по обустройству в городе и начинает торопить: «Ну давай поедем, давай сейчас!» Я не встречал в жизни подобного ему человека – так горячо, с любовью думающего о будущем нашего города. Это, можно сказать, своеобразный академик Лихачёв нашего города, лицо и совесть Черемхова. Мне кажется, мы сегодня не совсем понимаем, как важно донести до каждого черемховца, школьника и просто жителя, каким был Гуркин. Не обязательно знать все его пьесы, но нельзя не быть почитателем его человечности. Образ черемховца воплотился в личности этого человека.

Он был фантазёром, говорил мне о лаборатории молодых драматургов, которую хотел открыть в Черемхове, расписывал, какой он её видел в своём воображении. Мне казалось, что это чистая фантазия, что такого вообще не может быть. А вот у него получалось! И хоть не так, как он мечтал, но всё же фестиваль «Театральная провинция» памяти Гуркина уже стал традицией, на нём и лабораторию молодых режиссёров организовали. Если бы Палыч прожил дольше, то чем-то ещё удивил бы нас.

Изменился ли Владимир Павлович после того, как стал известным человеком? Думаю, что нет. Он был одинаков со всеми и всегда оставался Палычем, всегда уважал и любил людей самых обыкновенных, что называется, от земли. Владимир Павлович был инженером душ простых людей. Он умел уловить суть человека, его переживаний. За словами, шутками раскрывается весь человек. Пьеса «Любовь и голуби» развернула всю палитру тогдашней жизни – вот она, Россия, здесь зиждется вся жизнь! Пройдёт время, и будет дана истинная оценка творчеству Гуркина, его гениальным пьесам.

Палыч мне часто говорил, что в Москве ему не живётся, не пишется, не дышится, что он не может там работать, ему было очень тяжело. Ему предлагали темы детективов, ещё что-то, но эти темы ему были не по душе – всё поверхностное, сиюминутное, преходящее. Он же копал глубже, поднимал глубину через самые обыденные картины жизни. Нормально работать он мог только на родине – в Черемхове.

Все черемховцы в кино на «Любовь и голуби» ходили по многу раз, узнавали в героях своих соседей, свою жизнь, самих себя. Там же всё, как в нашем быту: пиво пьют, как наши мужики после бани, и байки заливают, и жёны, и девушки, и дети – такие же точно. И насколько они симпатичны, его герои, как мужчины, так и женщины. Многие говорили: «А это Палыч с меня списал!» Когда «Плач в пригоршню» смотрели, так плакали многие. Я сам плачу, вижу судьбы моей бабушки, наших соседей. Это самая сильная пьеса, настоящая трагедия.

Я родился и вырос в рабочем посёлке, отец был рабочим. Наше поколение формировала уличная культура. Это не что-то пошлое, вульгарное, это большой пласт нашей жизни. На улице мы играли, учились дружить, любить родину, защищать слабых и закалять себя. На улице играли в войнушку, и никто не хотел быть фашистом. И, конечно, формировали нас кино, школа и литература, да и театр в наш ДК на Храмцовке привозил лучшие свои спектакли. Какие замечательные кинофильмы смотрели мы в детстве! Про войну и целину, про подвиги русских людей в разные времена. Это не то, что сегодня смотрят подростки по телику: убийства, войны ментовские и прочее «криминальное чтиво». Это неприемлемо для воспитания гражданина своей родины.

Вы спрашиваете, почему Владимир, Гуркин вернулся умирать на родину? Так тяжело мне об этом думать и говорить. Настолько меня поразил этот его последний поступок… Как он всё продумал, всё просчитал. И думал он больше не о себе, а о своих близких людях, живущих в Москве. Москва очень дорогой город. «Если умру, – говорил он, – то как им будет трудно искать и оплачивать кладбище, могилу и всё прочее, денег-то нет». Настолько Владимир Павлович был ранимым и щепетильным человеком, что не хотел создавать проблемы для своих близких, родных людей.

С другой стороны, безусловно, ему хотелось последний вздох сделать в родном городе, вдохнуть в последний раз черемховский воздух, пройтись по черемховской земле. Он слишком хорошо знал, что это скоро случится. Он наказал близким, что хочет лежать рядом с отцом, что должен быть памятник – без фотографии, с надписью «Драматург», с голубями на оградке. В те последние дни ему было страшно тяжело, но он не подавал вида. Ходил на репетиции, готовил спектакль «Любовь и голуби». Ему нельзя было многое есть, нельзя было пить алкогольные напитки. А он приходил ко мне и просил: «Давай коньячку глотнём». Я ему: «Тебе же, Палыч, нельзя!» А он: «Так мне доктор разрешил! Сказал, что коньяк понемножку можно». Ну что с ним сделаешь?

Когда ему совсем худо стало, он уже людей не узнавал, повезли его в Иркутск. Я пришёл с ним прощаться. Сначала он меня не узнал. Потом посмотрел и говорит: «Семёнов, давай борща поедим!» Думаю, с чего это он борщ вспомнил? Взял его за руку – худая, костистая. Крепко пожали мы друг другу руки… и больше живым я его не видел.

Вам интересно знать, легко ли быть черемховским патриотом? Очень нелегко. Надо быть Владимиром Гуркиным! Надо иметь такую душу, какая была у Палыча, чтобы любить весь наш город со всеми его помойками, свалками на окраинах, ямками на дорогах – любить и все силы отдавать во благо, чтобы чистить и украшать Черемхово. Палыч навсегда останется с нами. Я горжусь, что Владимир Павлович всегда считал себя черемховцем, хоть и не родился здесь. Но он вырос в нашем городе и впитал черемховский дух, характер, юмор. И упокоился в земле черемховской. Святая обязанность всех черемховцев – помнить его, гордиться им и стараться быть на него похожими. Это очень важно.