– Эмир пригласил меня к себе в сербскую деревню Дрвенград, – начал пианист. – Это декорации его фильма «Жизнь как чудо». Место уникальное. Он там проводит фестивали, во время которых происходят и концерты классической музыки, и встречи с молодыми режиссёрами. Там жизнь бурлит. Меня настолько восхитила его любовь к своей земле, к своему народу и, конечно, любовь к России, русской литературе, кино, музыке. Мы быстро нашли общий язык. Когда я во второй раз – этим летом – работал там концерт, понял, что не приехать в Иркутск он не сможет. Сегодня ночью были погружения в Ангару ровно семь раз. Он наш человек!

Эмир Кустурица:

– Наша встреча была символичной. Форма его игры на пьяно сравнима с тем, как я делаю свои фильмы: он разбивает пьяно в конце концерта, а я в конце съёмок разбиваю себя. Денис полон Сибирью. И здесь он сделал то, что хотел.

Денис Мацуев:

– Когда он говорит: «Играл на пьяно», – это рояль а не я пьяный играл.

«Я не знаю, что будет с кино»

– Эмир, когда вы поняли, что вам можно делать всё что хочешь? – прозвучал вопрос из первого ряда.

Э.К.: Я всегда делал всё что хотел. На второй год обучения в Праге (в 18 лет Эмир Кустурица стал студентом факультета кино и телевидения  престижной  Академии исполнительских искусств (FAMU) в Праге. – Авт.) я сделал фильм, который получился ужасным и очень глупым. Я смотрел много кино. Только к концу обучения сделал фильм, в котором выразил то, что чувствовал. Для художника нужны сильные чувства. Я следовал этому целую жизнь. Кино для меня остаётся тем искусством, которое основывается на чувственной архитектуре. У него тоже, я думаю, – сказал Кустурица, обращаясь к Денису Мацуеву.

Д.М.: Кино и музыка имеют терапевтическое, полезное действие, которое необходимо в наше неспокойное время. Взять хотя бы наш фестиваль. Половина лиц, что я вижу в зале, – молодые. Это дорого стоит. Такого нет ни в Европе, ни в Америке. Почему людей что-то заставляет плакать на концерте или спектакле? Почему их прижимает к стулу энергетической волной, которая идёт со сцены? Это, безусловно, чудо и излечение, отвлечение от всего ужасного в жизни, от того, что идёт из новостей, СМИ, Интернета. Люди расслабляются, получают то, чего не находят в жизни.

Э.К.: Жизнь художника – единственное преступление без наказания. У него огромный кредит. Потому что всегда, когда я хочу сделать фильм или концерт, возникает такая линия, через которую «нехудожник» не может пройти. Это такая тайная коммуникация.

В эру технологий из всех типов искусства на первом месте останется музыка (классическая, популярная). Я не знаю, что будет с кино. Если всё будет как «Нетфликс», судьба кинематографа мне не ясна. Я не знаю, что будет. Единственное, что я знаю, – кино стоит на сильной архитектуре. Надо, чтобы было видно, что у художника есть идеология, эстетика, этика. У успешных сегодня в мире фильмов этого нет. И я боюсь, что в будущем у кино будет хорошее техническое качество, но кинематографисты будут говорить о том, чего нет. 80% западных фильмов сегодня ни о чём не говорят.

30 лет назад кино было такой банкой экзистенциальных чувств. Это был самый большой образ нашей жизни. Боюсь, что пришло время делать кинематографическую революцию. Кино должно отображать нашу жизнь – наши политические, исторические и иные проблемы. Кино необходима эта эстетическая революция.

– По этой причине вы не включаетесь ни в один сериальный проект?

Э.К.: Для телевидения? Нет. Я никогда не работал для телевидения. Есть сериалы, которые очень серьёзные, как кинематография. Потому что имеют хорошие конфликты, а у создателей достаточно времени, чтобы сказать то, что хочется. Мой друг Соррентино сделал фильм о Берлускони, представленный в Каннах. Этот пятичасовой фильм имел очень плохую дистрибуцию, потому что был очень долгим. Сериал, который он делал о папе («Молодой папа»), был очень успешным. Делать фильм как роман надо на телевидении.

Достоевский на китайском

– А вы не планируете ничего такого?

Э.К.: Не знаю. Я думаю, что музыка и фильм – это близкие родственники. В этом близком роде я играю музыку 20 лет. И мне нравится играть музыку. Потому что снимать фильм – это очень тяжёлая работа. Но это не значит, что я не буду делать кино. В следующем году начну снимать в Китае Достоевского.

– На какой новый проект запустился Эмир Кустурица?

Э.К.: Запустился? («Начал», – стали подсказывать из зала.) В сербском «запустился» имеет другое значение. Это необыкновенно, но я пишу роман, который будет опубликован на китайском. Потому что мне надо там сделать фильм. Почему я это делаю? Китай сейчас очень быстро прогрессирует, там очень много моральных и иных проблем. Я думаю, что это хороший час для того, чтобы сделать собственную интерпретацию Достоевского в Китае. Книга, которая ляжет в основу сценария, базируется на двух романах – «Идиоте» и «Преступлении и наказании». Человек, который будет писать сценарий по этой книге, может сделать хорошую вещь.

– Эмир, вы сказали, что в современном кино не хватает многих важных вещей. Но сегодня успешным считается кино с хорошей кассой. А что для вас успех?

Э.К.: В мире никогда не было так много хороших режиссёров, как сейчас. Но никогда они не были так маргинализованы. Для них мало простора, потому что финансовый успех фильмов всегда на первом месте.

Я не говорю о голливудских фильмах, потому что на 80% это глупое кино. Когда я был студентом, работали великие режиссёры, много хороших режиссёров. Но во времена Маргаретт Тетчер и Рональда Рейгана изменились концепция, структура Голливуда. Там появился Джордж Лукас. Изменились фундаментальные вопросы и ответы, их сформировали фонды, инвесторы. Описать это можно как минимализм и постмодерн в кинематографии, где мы видим модели не с нашей улицы, где нет трагизма этой улицы.

В Сербии нет кинематографии. Фильмы в последние 10 лет снимаются на деньги из Германии. Немец очень хочет видеть то, что он думает о Сербии, а не то, чем живут молодые люди, молодые кинематографисты, не их проблемы. В этом кроется огромная сложность. И молодые русские режиссёры отвечают тем, что фонды, которые их финансируют, хотели бы видеть, а не тем, чем вы живёте. Я знаю от Толстого, что русская аристократия учила сначала французский, а потом русский язык. И всегда это была такая фрустрация от Запада. Я думаю, что надо делать ваши фильмы. Вот моё мнение.

«Если у свободы ограничение только Бог, то мы счастливые!»

– Я студентка Иркутского филиала ВГИКа, и у меня к вам такой вопрос: чем вы руководствуетесь при выборе актёра?

Э.К.: Здесь очень важна типология. Я рад видеть таких смешных (Кустурица произносит это слово, делая ударение на первый слог. – Авт.) людей. Они могут быть очень драматическими, но важно, чтобы они были смешные на первый взгляд.

Д.М.: Моника Белуччи особенно смешная (итальянская актриса снялась в фильме Кустурицы «По млечному пути», мировая премьера которого состоялась 9 сентября 2016 года. – Авт.).

Э.К.: Не всегда. Она смешная… Красивая.

– Каким вы были в 21 год, как я сейчас? И какой совет вы бы дали мне?

Д.М.: Ты же первый фильм снял в 21?

Э.К.: Я снял мой первый фильм в 23 года (дипломный фильм Кустурицы – 25-минутная лента под названием «Герника», вышедшая в 1978-м и получившая главный приз на фестивале студенческого кино в Карловых Варах. – Авт.). Если ты собрался снимать кино, то надо его сделать о том, что ты знаешь очень хорошо: о маме, папе, брате, дедушке, о конфликте на твоей улице, в твоей деревне, о событии, которое тебе близко. Надо найти историю, которой ты можешь сделать личную идентификацию.

– В 2008 году вы сняли фильм, героем которого стал Диего Марадона. За это время появился ли такой футболист, о котором вы бы хотели снять кино?

Э.К.: Диего Марадона всегда был контроверзным человеком. Я не знаю, что я могу сказать о Бэкхеме. Какая там драма? Можно делать рекламу. Для кино нужны драматические профили.

Д.М.: Мне кажется, что после Марадоны не появились такие гении. Хотя Месси, Рональдо и Неймар, мы понимаем, выдающиеся спортсмены. Марадона стоит выше и по гениальности, и по сюжету, потому что Кустурица никогда бы не стал снимать фильм просто о гениальном футболисте. И вроде бы из документального фильма абсолютно художественный получился. Совершенно гениально!

Э.К.: Он знает лучше меня. Очень хорошо по-русски говоришь, – подтрунил он, вызвав взрыв смеха в зале.

– Вы несколько раз применительно к кино упомянули архитектуру. Если бы не стали кинорежиссёром, возможно, стали бы архитектором?

Э.К.: У меня профессор был архитектор. И он нас учил, что делать фильм – это как делать дом. У каждого человека, который видит дом, возникают чувства. Недавно я закончил фильм, премьера которого прошла в Венеции. Это фильм о президенте Уругвая Пепе Мухики. Я долго – в течение двух лет – его делал, потому что не знал, как создать эту архитектуру. Мы разговаривали, разговаривали. Решение появилось, когда ему оставался месяц до последнего дня президентства. И я построил архитектуру этого фильма на последних 24 часах президентства Пепе Мухики.

Чтобы быть понятым людьми, надо строить фильм на фундаменте, на котором стоит судьба человека. Документальный фильм можно снять без этой архитектуры. Но произвести эмоции без этого нельзя.

– Вы очень свободный человек, делаете всё что хотите и принимаете православие. Как в вас соединяются свобода и православие, ведь для очень многих православие – это система правил и запретов?

Э.К.: Вы мне сказали то, что моя жена мне говорит: «Ты делаешь всё что хочешь». Если у свободы ограничение только Бог, то мы счастливые! Потому что ещё много просторов для нас в этом мире.