Увидев меня на пороге, Анатолий Михайлович, не тратя себя понапрасну на приветствия, улыбки и вопросы вроде «Как дела?», сразу переходил к главному. Он хмурил брови и ронял что-нибудь вроде: «Пойдёшь на «трикотажку», возьмёшь качество». После чего вновь углублялся в бумаги на своём столе, давая понять, что аудиенция окончена.

Я брела к троллейбусной остановке и расшифровывала полученное задание. «Трикотажка» – это мне было понятно. В центре Иркутска в те годы располагалась трикотажная фабрика «Пролетарий», выпускавшая голубые тренировочные костюмы, или, как мы их называли, «треники», в которых ходили буквально все – и стар и млад. Не меньшим спросом пользовалось другое изделие «Пролетария» – женские рейтузы. Поскольку о тёплых колготках в то время никто из нас не слыхивал, рейтузы носила поголовно вся прекрасная половина местного населения. На качество этой продукции никто не жаловался – в этом я была уверена, ведь изделиям «трикотажки» прямо сноса не было. Другое дело, что всем женщинам хотелось купить рейтузы чёрного цвета, на худой конец – тёмно-синего. Но приходилось, как тогда говорили, «брать, что выбросят» – а «выбрасывали» на прилавки обычно изделия излюбленного на предприятии небесного цвета.

С качеством на «трикотажке», таким образом, проблем вроде бы у меня не предвиделось. Оставалось только придумать, как его «взять». Но над подобными вопросами мы в те годы головы сильно не ломали. Просто шли на предприятие и требовали интервью у директора. Достаточно было произнести: «Я из газеты «Восточно-Сибирская правда». Эта фраза открывала тогда, может, не все, но большинство дверей.

Руководителей солидных предприятий даже не смущало, что двадцатилетняя пигалица вместо «корочек» разворачивает перед их глазами обшарпанный листок формата А4, уже порванный на сгибах от частого употребления. На этом ветхом листочке было лишь одно предложение, напечатанное на машинке и заверенное печатью: «Настоящее удостоверение выдано Бегагоиной Людмиле, нештатному корреспонденту газеты «Восточно-Сибирская правда».

С «трикотажкой» в тот раз всё получилось как обычно – меня провели по цехам, показали процесс изготовления «треников» и подштанников, рассказали о качестве, а заодно и об ассортименте, планах предприятия, производительности труда.

Помню, в том году по заданиям Анатолия Зубарева я кроме «качества «трикотажки» «взяла» ещё «ассортимент «чаепрессовки», «сырьё мебельщиков», «надомный труд фабрики игрушек» и даже «товары народного потребления завода тяжёлого машиностроения».

Я мечтала, что научусь писать и после окончания университета меня возьмут в штат «Восточки». Помнится, корреспондент отдела промышленности Михаил Ивкин пытался выдернуть меня из мира этих грёз. «Не трать время понапрасну, иди в многотиражку, – советовал он. – Пишешь ты, конечно, неплохо, но у нас и получше тебя писателей хоть пруд пруди. Сама должна понимать – областная партийная газета тебе никак не светит». Но я не хотела этого понимать. Наверное, ещё и поэтому вместо общения с приветливыми и разговорчивыми сотрудниками отдела промышленности предпочитала выслушивать команды их начальника Зубарева: «Сходи и возьми».

Его способ «наставничества» я вспоминала все 40 лет, которые проработала в «Восточке». Особенно когда приходилось давать задания студентам на практике: объяснять, куда надо поехать, к кому подойти, какие вопросы задать, как построить материал.

Как человека я Зубарева не знала совсем. Вместе в штате редакции, куда я всё-таки попала, несмотря на предсказания сотрудников промотдела, мы работали с ним недолго. Мне кажется, что и нелепая смерть Анатолия Михайловича явилась следствием его немногословности. Он умер от черепно-мозговой травмы в собственной постели. Ему даже не вызвали «Скорую» – он ведь ни на что не жаловался, ничего не объяснял. Просто пришёл домой и слёг. Жена подумала, что он свалился, потому что перебрал с приятелями. Но во время похорон говорили, что его можно было спасти.