– Неужели сакура? – спрашиваю Виктора Кузеванова. Он тогда, став директором, этот сад, запущенный и разграбленный в перестроечные годы, из небытия к полнокровной жизни возрождал.

– Можно и так назвать, – ответил. – А вообще-то это миндаль…

Это теперь я знаю, что сакура – не название конкретного растения. Это скорее образ цветущих деревьев и кустов, в список которых в Японии включено как минимум девять видов вишни, а где-то к ним прибавляют ещё и два вида черёмухи. В разных местностях и в разных странах к сакурам могут быть отнесены разные виды и сорта абрикосов, персиков. В том числе и миндаль. Причём сакурами деревья и кустарники называют только во время цветения. Потом они вновь становятся вишнями, персиками, миндалём. Хотел Виктор Яковлевич объяснить мне это всё, но, обалдев от красоты, я даже вслушиваться не стал.

– Продайте!

Хоть и не было таких саженцев для продажи – уговорил. Откопал рабочий мне что-то прямо из-под куста, из корневой поросли красавца. Уехал без малины-смородины, но счастливым.

На своём участке, где тогда ещё не все пни были выкорчеваны, посадил я будущую красоту «временно» под соседским забором, чтобы позже определить на постоянное место. Но здоровье, как оказалось, штука непредсказуемая. Первая в жизни «Скорая» изменила всё. Миндаль был не просто забыт. Новые проблемы напрочь вытеснили его из моего сознания.

А три года назад, тоже в мае, обратил я внимание на маленькое розовое пятнышко среди прошлогоднего бурьяна, обильно торчащего по всему моему неухоженному участку. Подошёл, раздвинул ломкие стебли, а там… цветочек! Яркий. Один среди сухоты и пыли. Живой! На тонюсеньком засохшем прутике. Нет, не на засохшем. На самом кончике пара-тройка зелёных листочков чуть наклюнулась. Значит, живая ещё веточка. И память – как молния: «Миндаль! А кустиков-то было два». Осторожно раздвигаю ломкие стебли. Вот он, второй кустик. Не кустик, а такой же тонюсенький прутик, похожий на изношенный шнурок от старых берцев, на земле лежит. Без цветов, но тоже с парой наклюнувшихся зелёных листочков.

Срочно, так быстро, как только смог, вскопал небольшой четырёхугольник земли на свету, на самом солнышке. Выкопал посередине ямку. Одну. Слишком уж слабыми мне показались кусточки, чтобы спасать их по отдельности. Удобрил землю, чем придумал, что под руку попалось. Пересадил «прутики» с комом земли. Полил очень щедро – вначале из лейки, потом прямо из шланга. Благо вода на солнышке согрелась – тёплая, животворная. Дай-то бог, чтобы хоть один из них оклемался, выжил. Уехал в город на работу и целую неделю волновался, смотрел во сне, как кустики в себя приходят на новом месте. Зеленеют.

Вырвавшись наконец на участок, как-то даже не очень сильно и расстроился, обречённо увидев два совсем голых прутика, нелепо торчащих из вскопанной земли. Чудо не случилось. Нет на засохших веточках ни бережно сохранённого одинокого цветка, «позвавшего» меня на помощь ярким цветом, ни распускающихся листочков. Только одуванчики вокруг из рыхлой земли, другими сорняками ещё не занятой, чуть-чуть наклёвываются.

Пришло лето. Вскопанный квадрат, на который я перестал обращать внимание, ярко выделился изумрудной зеленью и «золотыми монетами» цветов жиреющих одуванчиков на общем фоне неухоженной территории. Тоже красиво. Хоть и жалко было, но решил я всё-таки выдрать самовольно возникшую красоту, пока одуванчики пушить не начали. Чтобы соседи, у кого морковные грядки есть, не ругались. Встал на колени. Одна, вторая горсть сочной зелени в мятое, дырявое ведро… Вдруг из-под разлапистой розетки листочек – молодой, нежно-зелёный, узенький. Не с пол-ладони, как у зажиревших одуванчиков. И на другие сорняки не похож. Неужели?! Дыхание перехватило, боюсь разочароваться. О! Вот ещё росток похожий. И ещё! И ещё! Ну точно! Миндаль! Он вокруг засохших прутиков от корней ростки пустил!

Как же он попёр в то лето! К сентябрю – выше пояса! Да не парой прутиков, а единым густым кустом. Штук двадцать стеблей вымахало. Или даже пятьдесят. Не считал. Уж заморозки ночные лютуют, а он всё прёт. Вот она – жажда жизни! Так и ушёл объединённый куст под снег с неопавшей листвой, не успев к морозам подготовиться. Ну и вымерз, конечно. Не до самой земли, к счастью. Вымерзло то, что выше снега зимой осталось.

Следующей весной миндаль начал жизнь заново. По-новому. По-умному. Спокойнее. Аккуратнее. Тоже активно, но осторожнее. Не так густо и не так высоко. С оглядкой на погоду и климат. Ни одним цветочком весной не расщедрился, зато к морозам подготовиться сумел. Листья сбросил вовремя. Даже раньше самовольно выросшей неподалёку берёзки. В зиму ушёл голым и чистым.

Нынче, ещё по остаткам снега, осматривал я двойной кустик с надеждой и тревогой: жив или вымерз? Без должного опыта не понять. Угадать пытаюсь. Издали голые прутики сухими смотрятся. Но почки есть. Ничего так, крупненькие. Может, всё-таки живые? Сорвать бы хоть одну да размять в пальцах, но жалко. Вдруг действительно живая, а я её сорву! Даже явно засохшие веточки не вырезаю. Оставляю на всякий случай. Вон, багульник наш в лесу, который по-правильному рододендроном даурским называется, зимой и ранней весной совсем живым не смотрится, зато как расцветают потом его «сухие» ветки…

Так сложилось, что больше месяца после схода снега на дачный участок съездить было некогда. А приехав, ещё издали увидел и обрадовался – куст живой! Почки стали заметно крупнее. Подошёл и ещё больше обрадовался: почки-то… розовые. Это же бутоны! Каждая веточка снизу доверху густо-густо, как облепиха ягодами, бутончиками облеплена. Для зелёных листьев даже места не осталось.

Пару недель назад спасённый миндаль наконец-то окончательно расцвёл. Буйно. Ярко. Безудержно. Перенёс и затяжную мокрую холодрыгу, и несколько неурочных, поздних снегопадов, но продолжает цвести, хоть и не так ярко, как в первую неделю. Не может кустик свободной жизни нарадоваться после десятилетнего прозябания в бурьяне под тёмным забором. И правильно. Нельзя откладывать радость на потом, когда всё будет хорошо. Мало ли? Вдруг завтра небывалой силы град – или опять «Скорая» у подъезда. Надо здесь и сейчас успевать радоваться любой приятной мелочи и по любому поводу, потому что жизнь – мгновение. В бесконечной грусти да в переживаниях её и прозевать можно.