Книга, тираж которой составил 500 экземпляров, к настоящему моменту уже разошлась с рук, так и не появившись на прилавках книжных магазинов. По нынешним временам это довольно редкий случай. Обычно такой тираж расходится минимум за полгода через торговые сети. Может быть, это оттого, что не только автору, но и его героям хочется ухватить за хвост уходящее время. А героями, так или иначе, стали и город, и люди, которые в нём живут. Например, в книге приводится диалог бывших главных редакторов крупнейших иркутских газет – Геннадия Бутакова, который руководил «Восточкой», и Олега Желтовского, рулившего «Советской молодёжью».

Собор на спине

– В начале 1990-х тиражи зашкаливали и составляли четверть миллиона, – вспоминает Владимир Максимов. – Обе газеты шли буквально ноздря в ноздрю. Бутаков и Желтовский спорили, чья же газета победит в этом негласном соревновании, и однажды мне довелось быть свидетелем этого спора. Уже тогда я старался запоминать и записывать какие-то вещи, чутьём понимая, что они войдут в историю. Теперь уже нет «Советской молодёжи», а Геннадий Михайлович Бутаков никогда не пройдёт по коридорам «Восточки». Но сама «Восточка» живёт и здравствует, чему я искренне порадовался на юбилейном вечере в честь её 100-летия. В нашей жизни должны быть вещи и явления фундаментальные и незыблемые. Люди устают от постоянных перемен, им нужно нечто стабильное, внушающее доверие к этому миру, доказывающее, что он не рухнет в одночасье. Для многих из нас «Восточка» является символом такой стабильности.

Впрочем, Владимир Максимов, как никто, понимает, что газета – механизм сложный, в ней никогда не бывает легко. Он сам три месяца работал в «Восточке», потом в «Советской молодёжи», затем некоторое время был главным редактором газеты «Русский восток». Всё это, так или иначе, отражено в его новом романе.

– И всё-таки почему «пунктирные мемуары»? – интересуюсь у автора.

– Потому что далеко не все мои воспоминания вошли в книгу, – объясняет писатель. – Я ведь человек грешный, и некоторые вещи из моей жизни мне не только описывать – даже вспоминать не хочется. Ну а поскольку писать я старался по возможности честно, какие-то моменты пришлось просто опустить. Теперь вот вспоминаю и думаю: неужели это я такой был хулиганистый, шпанистый? А с другой стороны, каким ещё я мог стать?

Владимир Максимов вырос в посёлке, жители которого работали на ударной комсомольской стройке, строили Ангарск. Собственно, посёлок был населён в основном бывшими заключёнными, вокруг тоже были лагеря да зоны. Мальчишки видели, что, когда зек, особенно вор, выходил на свободу, он первым делом покупал себе бостоновый костюм, шёлковую рубаху с откидным воротником, из-под которого торчала тельняшка, хромовые сапоги, начищенные до зеркального блеска, и кепку-восьмиклинку. Самые крутые имели золотую фиксу и часы.

– Не знаю, откуда у них были деньги, но шиковали они безмерно, не выводились из местного ресторана, – вспоминает Владимир Максимов. – То есть днём это была рабочая столовая, которая с наступлением вечера превращалась в ресторан. Каждый мальчишка хотел быть похожим на этих зеков. Я тоже мечтал, что вырасту и первым делом куплю себе бостоновый костюм, сапоги и финку за голенище засуну. Я даже читать научился по наколкам заключённых. Самое большое количество этих наколок я видел в бане, куда отец водил меня каждую субботу. Кстати, первую картину я тоже увидел в бане. Подошёл к отцу такой здоровенный дядька и говорит: «Браток, потри спину, не достаю». Отец потёр мыльную спину, стал смывать пену, и вдруг из этой пены выступает нечто прекрасное. На мой вопрос отец ответил тоном заправского экскурсовода из Третьяковской галереи : «А это, сынок, собор Василия Блаженного, он стоит на Красной площади в Москве». От копчика до самых плеч на могучей зековской спине во всей красе сиял собор. Я испытал культурный шок.

Всё это кончилось тем, что первая фраза, которую маленький Володя прочёл лет в пять, была не классическая «мама мыла раму», а «нет в жизни счастья». После того, как он на первом же уроке с гордостью сообщил об этом учительнице, она надолго перестала его спрашивать о чём-либо.

Так что в книгу, конечно же, вошли не все воспоминания. «Пунктирные мемуары» – это некая мозаика, в которой отдельные кусочки прилегают друг к другу неплотно, между ними остаётся временное пространство. Но в каждом фрагменте есть свой стержень, свой сюжет. По собственному признанию Максимова, самый ценный комплимент его произведению сделала Ольга Арбатская, руководитель Восточно-Сибирского книжного издательства, в котором и вышел роман. «По её словам, в произведении практически нет самого автора, но хорошо описано время», – говорит писатель.

Писательский дневник

Память – штука сложная. Иногда, вспоминая прошлое, Владимир Максимов и сам не верит, что всё это произошло с ним и все события уместились в его почти семидесятилетнюю жизнь. Например, он помнит те времена, когда ближние и дальние соседи приходили в гости к его другу, родители которого первыми в посёлке приобрели телевизор. Изображение на маленьком экране можно было разобрать только сквозь специальную линзу, наполненную дистиллированной водой. Ребятишки усаживались прямо на пол, взрослые – на скамейки, и все смотрели «Голубой огонёк», испытывая настоящий восторг.

– У меня с памятью странные отношения, – говорит Владимир Максимов. – Она избирательно отсеивает лишнее и оставляет только то, что нужно и значительно. Может быть, оттого, что уже переполнена событиями и впечатлениями. Но памяти я доверяю и думаю, она сохранит то, что мне может пригодиться. Впрочем, сейчас я стараюсь записывать какие-то вещи, а в юности вёл и дневник. Но дневниковыми записями при написании романа не пользовался.

Единственная книга, которая вышла по дневниковым записям, описывает период студенческой практики. ИСХИ, в котором учился будущий писатель на охотоведческом факультете, в советские годы отправлял своих студентов на Сахалин, в Закарпатье, на Командорские острова. Молодой человек был настолько поражён красотой и разнообразием природы, что начал вести дневник и делал это вплоть до поступления в Литературный институт. Потом это занятие практически сошло на нет. Перебирая свои записки в зрелом возрасте, Владимир Максимов понял, что если не напишет книгу сейчас, то не напишет её никогда. В дневниках содержались географические названия, многие нюансы и особенности промыслов, которые уже начали забываться, но в повествовании были необходимы. Так родилась книга, посвящённая тому периоду жизни.

Однако при написании последнего, автобиографического романа дневники не пригодились совсем. Оказалось, что в них слишком много суетного, неважного. «Например, там много политики, – говорит Максимов. – Во время учёбы в Литературном институте в 1990-х годах я был очень политизирован, как и все вокруг. Казалось, решается судьба страны, люди переживали политические события как нечто такое, что касается их лично. А теперь всё это кажется шелухой. Поэтому великие писатели всегда писали о самом главном – о человеческой душе».

Наверное, стремление заниматься в этой жизни самым главным и заставило вчерашнего выпускника ИСХИ бросить аспирантуру – да не где-нибудь, а в Ленинграде, ради того, чтобы стать писателем. Это был огромный риск, может быть, самый большой в жизни. Знакомые крутили пальцем у виска. А он написал заявление и уехал в никуда – на север, на буровую станцию, долбить шурфы. Однажды после трудного дня пришёл в свой вагончик, сел к печке, и взяло его такое жгучее отчаяние, что хоть волком вой. «Я вспомнил, как по мраморным ступеням в Ленинграде ходил в белом халатике, а со мной академики здоровались, – вспоминает сегодня писатель. – И вот на что я всё это променял. Тут мне стало страшно, что моя воля меня не вывезет и я просто сопьюсь, как все мужики вокруг. Но это был самый тяжёлый период в жизни. Как мне удалось выстоять, до сих пор не знаю. Но постепенно я начал писать рассказы, стихи, отослал некоторые произведения в Литературный институт и прошёл творческий конкурс. Меня пригласили в институт, и я подумал, что всё-таки вывезла меня судьба. И в конечном итоге выбор мой оказался правильным».

Особый взгляд на вещи

Сегодня Владимир Максимов дневники не ведёт, но делает странные записи в своих писательских блокнотах. Иногда очень лаконичные. Например, число и надпись: «Живая душа». А начнёт вспоминать – и всплывает в памяти осенний день, когда он шёл по рыночной площади мимо рядов, где тётки торгуют котятами и щенками, и стал свидетелем необычной сцены. Прокуренная торговка живым товаром лихоматом орала на холёную красотку, пытавшуюся купить двухнедельных котяток. Оказалось, что котята нужны как живой корм для удава, который живёт в качестве домашнего питомца у богатой дамы. «Ты что, живую душу ему отдать хочешь?» – возмущалась торговка. И сразу стало понятно, у кого из этих двух женщин душа живая, а у кого – не очень. Потом этот случай лёг на бумагу, превратившись в рассказ «Живая душа». И таких записей в писательском блокноте не счесть.

– У писателя, конечно, должен быть особый взгляд на вещи, – рассуждает Владимир Максимов. – У него нет ни выходных, ни праздников, он всегда приглядывается к жизни глазами естествоиспытателя. Но это не может быть холодный, безучастный взгляд. Ведь сначала рождается не текст, а эмоция. Потом эта эмоция обретает слово, если тебе хватает таланта. Когда удаётся выстроить слова в единственно верном порядке, рождается ритм произведения и появляется особое пространство слова осуществлённого.

Писатель убеждён, что самое важное в литературе – это её устремлённость к добру. В жизни много трагедий, тяжёлых и горьких. Но, даже описывая трагедии, писатель не должен вкладывать злобу в своё произведение. Важно, чтобы он, вопреки всему, глядел на мир добрыми, открытыми глазами. Как в компасе есть магнитная стрелка, которая всегда указывает на север, так и у писателя должна быть такая же стрелка, всегда указывающая на добро.

– Не зря же в советское время писателей называли инженерами человеческих душ, – говорит Владимир Максимов. – Это непростое ремесло. Но я всё-таки рад, что этим занимаюсь. Ещё Конфуций сказал: «Найдите себе дело по душе – и вы ни одного дня не будете работать». Так и есть. Писательство для меня – это не работа».