Сегодня под этой рубрикой мы вместе с читателями снова вспоминаем авторов первых лет нашей газеты, когда она называлась «Власть труда». О! Это было не только далёкое, но и во многом удивительное и загадочное для нас, потомков, время.

Во-первых, что касается авторов, да и не одних авторов, но и редакторов: никто из них надолго в газете не задерживался.

Так, в 1921 году в кресле редактора побывали четыре (!) человека, и лишь в марте следующего года его окончательно занял Георгий Ржанов. Однако опять-таки не прошло двух лет, как он был отозван в Москву. Подобное происходило и с авторами. Даже самый именитый из них – Павел Нилин – проработал во «Власти труда» всего десять месяцев – с сентября 1927-го по июнь 1928 года, а потом и он оказался в столице. Во-вторых, то было время поголовного увлечения псевдонимами. Например, считается, что Павел Маляревский, впоследствии известный драматург и театральный историк, в молодости печатал репортажи и фельетоны во «Власти труда», но эту подпись на её страницах вы не встретите. Да и у Нилина, как известно, настоящая фамилия была чуть другая – Данилин…

А сегодня мы представляем ещё двух авторов тех загадочных первых лет газеты: Григорий Ангарский (псевдоним, печатался с октября 1925-го по ноябрь 1926 года) и Юрий Анчаров (настоящая фамилия, октябрь 1926-го – июль 1927).

Туманы и тени

Юрий Анчаров, «Власть труда», 12 февраля 1927 года

Туманы «напускают». Тени «наводят». Известно, в каком смысле здесь идёт речь.

С другой стороны – туманы можно разогнать, развеять. Тени и развевать незачем. Внимательно присмотреться и просто сказать годами заготовленной фразой:

– Ну, парень, не наводи тень!..

Горизбиркому приходится переживать и туманы, и тени. Туманы в первую очередь напустили регистраторы статбюро. Им поручили заодно с переписью провести регистрацию избирателей по особым спискам. Списки были простые, понятные. Сведения требовались точные, ясные.

Что дали регистраторы?

На вопрос: «Чем занимается?» – один нищий отвечает:

– Живу на свои средства. Жена на моём иждивении.

Купечество и торговый люд – народ опытный. А регистраторы – народ недогадливый. Потому и оказалось, что большинство из них живёт на «средства дяди», «тётки» и других близких и дальних родственников.

Одна 53-летняя гражданка заявила, что она не пользуется избирательным правом «ввиду малолетства». Регистратор так и записал.

Туманы расползались по учётным карточкам всевозможными небывалыми узорами.

– Чем живёте? – спрашивал список.

Граждане отвечали:

– Доброхотными даяниями.

– Живу на алименты.

– Продажей своего молока. (?)

В списки попали месячные грудные «избиратели». Всё выдерживала регистраторская рука.

Что хотел ответить вопрошаемый, трудно даже догадаться.

Это туманы. Вольные и невольные. Их разогнали. Установили ясность. Составили описки лишённых прав. Лишённые прав начали подавать заявления. Начались тени.

Бывший охранник, убелённый сединами, за которыми скрывается матёрая чернота, старался уверить избирком:

– Ну что такое охранник? Подумаешь – важность какая.

На отказ он хлопал дверью, ругался. В опасные моменты «строил» дурачка.

Бывший вице-губернатор старался убедить комиссию, что он в своё время был по меньшей мере революционер.

– Я два приюта построил. У меня адрес от рабочих есть, где меня все «родным» называют.

Всякие писались адреса. Вице-губернатор не сказал, какие «рабочие» подписывали поднесённый адрес.

Обер-прокурор сената действовал на основании «существующих законов». Он – юрист. Может разобраться.

– Позвольте, в статье такой-то совершенно не упоминаются «обер-прокуроры». Только благодаря неграмотности меня и внесли в список лишённых… Тут есть следователи, помощники прокуроров, но обер… Этого нет. Да и вообще Сенат – это совершенно беспартийное учреждение.

Не вняла доказательствам избирательная комиссия. «Беспартийный обер-прокурор» так и остался лишённым избирательных прав.

Административно-ссыльные, или по-другому «соцвреды», ведут себя нахально.

– В чём дело?.. Что таков?.. Какой вред?.. Извините! Мы будем Калинину жаловаться!

88 монахинь Знаменского монастыря натурально почувствовали себя полноправными гражданами СССР.

– У нас огородик, артель. Мы даже на жилкооперацию решились!

А это «решились» и составляет главный пункт их гражданских вожделений.

Бравый подполковник Красильниковского отряда возымел неодолимое желание голоснуть.

Комиссия спросила:

– Ведь вы же были в карательном отряде?

– Ну это не больше как недоразумение.

Комиссия попросила:

– Опустите руку!

Торговцы всех мастей уверяют комиссию, что они, собственно, давно уже разорились.

– Дядя подвёл, туды его, суды его… Теперь гол как сокол.

Ползут тени. Много их. Среди теней есть безошибочные проблески: избирком их улавливает и делает необходимые исправления.

Безработная Б. живёт с отцом. Она раньше служила, сократили. Отец – мелочной торговец. Но какой это торговец?

…«По профессии он сапожник, – пишет Б. – Всю свою жизнь до 1923 года работал по найму. Из-за потери зрения и нужды вынужден был закабалить себя и заняться торговлей… А ведь у него кроме меня 5 малолетних ребят… Надо их как-то воспитать… У меня есть документы об общественной работе, но об этом я говорить не буду. Моя просьба – разобрать по-человечески».

Б. восстановлена в правах.

Восстановлены и другие.

Среди теней – проблески света особенно заметны.

Без вины виноватые

Юрий Анчаров, «Власть труда», 5 апреля 1927 года

Кто они?

Ну хоть бы большой чин имели. Или персональную ставку. А то ведь ни того, ни другого.

Даже в самом звании есть что-то неопределённое – финагенты. Им только говорят:

– Взыщите!

И идут взыскивать.

Уравнительный сбор, подоходный налог, местный налог, земельная рента, целевой налог, патенты, штрафы.

А как их принимают?

Финагент – это мишень, на которую направлены все выстрелы. Налогоплательщик – личность всегда обиженная. На него всегда «лишнее» насчитывают. Кто виноват? Ну, конечно, финагент.

Кроют финагента.

* * *

У Нестерова (Ланинская улица) – корова, лошадь. За ним налоговый долг. Пришёл к нему финагент. И как нарочно, в Масленицу. Ну блины там, то, другое.

– Чего тебе?

– Недоимка за вами.

– Какая недоимка?

Это – грабёж! Мать-перемать.

Заплакала жена. Давай жену бить.

* * *

На Шелашниковской улице помещается домовладелец Зак. Недоимка за ним сущий пустяк: один рубль 98 копеек.

– Нет у меня денег! – заявляет Зак.

У финагента инструкция – если не платит, описать.

Начал описывать.

– Вон! Ноги переломаю! Всё имущество изрублю, а не дам воспользоваться моим добром!

* * *

Хуже всего то, что финагенту приходится вести разговор без свидетелей. Где их возьмёшь? Ну и кроют финагента, можно сказать, «бессвидетельски».

Kукс – кустарь. У него на 5-й Красноармейской чулочная мастерская. Он числится одиночкой, но всегда наёмную силу имеет.

Оштрафовали Кукса.

Пришёл финагент:

– Будьте любезны, уплатите!

– Не имеете права. Да я вам, да что я с вами сделаю!..

Про мат и говорить нечего. Много было этого добра.

* * *

В Кузнечных рядах живёт извозчик Рабинович. С него причитался прогрессивно-подоходный налог.

С этого налога и началось.

– Мы вас скоро обложим! Мы вам наложим! Только подождите! Будет и наше время!..

* * *

Десятидневная сводка работ фининспекторов отметила, что некто Борик (злостный неплательщик) выправил документы на подставное лицо. У него мясное дело.

Пошёл финагент проверить.

Верно: мясная будто бы и числится на Лидию Семёновну Генич, а за прилавком стоит сам Борик.

Написал финагент протоколы. Даёт Борику подписаться. Барик ломает карандаш.

– Лучше изорви протокол. Я тебя вечером поймаю – «калым»!

Правда, «калыма» не случалось, и тот же Борик около стола в финотделе на коленях ползал. Но ведь это только потому, что финагент догадливый был…

* * *

Не так давно ликвидировалась на хлебном базаре торговля Лейзерукова. Остались недоимки.

А одновременно брат Лейзерукова покупает за 8 тысяч усадьбу на углу М. Блиновской и Троцкого. Брат – извозчик.

Слухом воздух полнится: говорят, что деньги тут брата-торговца.

Пришёл финагент проверить.

– На какие средства купили усадьбу?

В квартире оказался брат-торговец.

Вскипел невероятно:

– Гони его в шею! Ходят тут гады! Нюхают…

Финагенту пришлось удалиться. Искал он милиционера. Не нашёл. Крикливый братец убежал.

* * *

Много таких фактов в практике

финагентуры. Они – мишени. На них направлены все стрелы налогоплательщиков. У них нет свидетелей. Они совершенно беззащитны.

Что-то нужно сделать.

Финагента как-то нужно оградить от оскорблений распоясавшихся нэпманов.

Винтик машины

Ранним январским утром парень в засаленной длинной барнаулке шагал через понтон в город. Он был почти единственным, который в этот предрассветный час шёл в город. В эти часы люди шли к окраинам, где разрывали тёмное небо заводские гудки.

Григорий Ангарский, «Власть труда», 10 ноября 1926 года

Парень в барнаулке свернул на улицу Карла Маркса и зашагал по правой стороне. У Промбанка он остановился, взглянул на запотевшие стёкла узкой входной двери, потрогал дверную ручку. Милиционер странно-подозрительно глянул на парня в барнаулке.

– Эй, тебе чего здесь надо?

– В банк мне надо.

– Ты что-ж выиграл облигацию?

– По делу надо.

– По делу приходи с 9 часов, а то ходишь тут, подозрительные сомнения возбуждаешь.

Парень направился прямо в Маратово.

Город уже проснулся. Люди от окраин двигались к центру. Потянулись ломовики с тяжёлым грузом. Гулкость одиноких шагов уже сливалась с общим дыханием нового дня.

Парень дошёл до маратовских бань, повернул обратно и снова направился к Промбанку.

Ему пришлось ждать очень немного, пока он услыхал звенящий звук отворяемой двери. И он был первым, первым вошедшим в этот день в банк.

Швейцар Промбанка, хотя и не имел ливреи, не носил баков Франца Иосифа, встретил раннего пришельца сухо, деловито. Швейцары – народ серьёзный.

– Вам что?

– Я здесь служить буду, в банке.

– Служить? Гм! Пожалуйста!

Парень снял барнаулку, повесил её посредине вешалки и пытался уже уходить, когда серьёзный швейцар важно заметил:

– Шубу свою определите с краю вешалки. Здесь всё занято.

Парень послушно перенёс барнаулку на конец вешалки. Потом он поднялся вверх и сел в приёмной.

Неделю тому назад он только вернулся из очередной поездки в Мысовую, куда вёз почтовый поезд. Три дня тому назад ячейка выдвинула его на административно-хозяйственную работу. Вчера он был у управляющего Промбанком. Сегодня он уже на работе.

Вчера он стоял у паровозной топки, правил паровозом, а сегодня его посадят за стол, дадут бумажку и скажут:

– Перепишите.

Бежать, бежать отсюда. Подальше от этих прилизанных комнат, от навощённого пола. Страшно вступать в новый, чуждый мир.

Но ведь его послала партия. Но ведь в ячейке ему прямо сказали:

– Пойдёшь в Промбанк. В рабочем государстве рабочие должны научиться управлять… даже банками.

По лестнице поднимались люди. Они расходились по комнатам, садились за перегородки. Затрещали машинки, защёлкали счёты. Банк начал работать.

Парень поднялся со стула и вошёл в комнату, где чернела надпись: «Общий отдел». Медленно подошёл он к секретарю…

– Я вот, товарищ, к вам на работу поступаю.

– Да, да, знаю. Что же вы умеете делать?

– Я рабочий.

– Гм! Хорошо. Как вас зовут?

– Макарычев.

– Нет, нет, имя, отчество как ваше.

– Анатолий Фёдорович.

Ему указали на огромную книгу отношений и разъяснили сущность его работы. Входящие надо было подклеить в одну папку, исходящие в другую.

Все шесть часов Анатолий Фёдорович молча подклеивал. Молча он пошёл домой. Молча пришёл он на другой день и так же молча ушёл.

Через месяц, когда Анатолий Фёдорович подклеил несколько сот, может быть, несколько тысяч входящих и исходящих, он получил повышение. Его посадили за журнал. Ему поручили записывать входящие и исходящие. Анатолий Фёдорович знакомился с делопроизводством.

И так же аккуратно и молчаливо, как и прежде, Анатолий Фёдорович изучал делопроизводство банка. Путешествие продолжалось. Бывший помощник машиниста переехал в бухгалтерию.

Ему дали оборотную ведомость банковских операций. Сесть ему не предложили. Место не указали.

Он сел на подоконник. Сосредоточенно глядел он на цифры, на таинственные слова: инкассо, сальдо, дебет, кредит. Глядел и чувствовал на себе скрыто-презрительный взгляд работников бухгалтерии. И Макарычев вспомнил паровоз, свою огненную птицу, которой он управлял. Как там было легко. Как здесь трудно. Какая польза партии и ему от такой работы. Он пошёл к управляющему. Управляющий был коммунист, одной с ним крови, рабочий токарь.

– Не могу я здесь больше работать. Понимаешь, каждый думает, что я на его место хочу сесть. Они смотрят на меня, как на конторщика. Уйду я отсюда.

– Да ты брось, парень. Что-ж ты молчал. Я им скажу. Я им прикажу…

В кабинет управляющего были вызваны заведующие отделами, ответственные работники.

На совещании управляющий банка прочёл маленькую лекцию о выдвиженстве.

– Макарычева прислала в банк партия, а не биржа труда. Он не конторщик, а практикант.

Поняли ли это работники банка, или их несколько смутила перспектива очутиться в будущем под начальством Анатолия Фёдоровича, неизвестно. Однако со следующего дня всё пошло иначе. Макарычева начали посвящать в тайны банковских операций.

Приходя домой, бывший помощник машиниста садился за изучение учёта векселей. Он жадно учился, жадно впитывал в себя скрытые для него до сих пор премудрости. Он читал книги по финансовому капиталу. Он выполнял поручение партии. Он был достаточно способен, чтобы хорошо выполнить это поручение.

Летом уезжали завы подотделами банка в отпуск – Макарычев успешно заменял их. Уезжал главный бухгалтер. Его заменял помощник. За помощника работал Макарычев. Он может теперь провести любую банковскую операцию. В окружкоме партии поговаривают о том, чтобы назначить его заместителем управляющего банком.

В банке к нему привыкли. Его способности родили уважение. Он секретарь ячейки банков. Он кандидат в члены месткома. В ближайшее время он будет, вероятно, брошен на ответственный хозяйственный пост.

Неловкого парня в барнаулке теперь не узнать. Вся ячейка депо с интересом следит за успехами своего выдвиженца. Он её детище.

Макарычевы – кусочек нашей борьбы. Они – маленькие винтики той машины, которую завертел российский пролетариат. В тяжёлой будничной борьбе Макарычевы – победа.

Сегодня в активе революции Макарычев будет записан и отмечен как маленькая, но трудная пoбеда пролетариата.

Завтрак в Мальте

Григорий Ангарский, «Власть труда», 5 сентября 1926 года

Таинственная отцепка

От Иркутска до Мальты – путь недальний. Но ночью возможны всякие казусы.

Ночью немецкий вагон на неведомой станции стали отцеплять.

– Мальта?

– Зачем Мальта! Тельма.

– Зачем же отцеплять?

– Как зачем? Тельму посмотреть немцам надо.

– Да вагон в Мальту.

– Невозможно, – отвечает железнодорожник, – у нас производство. Желательно, чтобы у нас немцы побывали.

– Немцы не к вам, а дом отдыха посмотреть едут.

– В дом… – слышен разочарованный голос. – А мы думали, к нам.

Пришлось прицеплять вагон.

Благополучно добрались до Мальты.

В Мальте ночью вагон был отцеплен.

Немцы спали.

Два народа – два темперамента

Встречи никакой не было.

Было просто. Немцы пришли в столовую. Покушали удивительный мальтийский завтрак.

Это был не завтрак, а форменный утренний банкет. Яйца, сыр, масло, ветчина, молоко, кофе, огромные ломти белого хлеба. Так кормят отдыхающих.

Завтрак в доме отдыха был не менее агитационным и выразительным, нежели встреча, приём, оказанный немцам в Иркутске.

Немцы ели и приговаривали:

– Таделлос! Шмект гут. (Великолепно! Вкусно!)

После завтрака немцев повели к озеру купаться. И у берега, у сходен, наши, выказывая огромное нетерпение, насели на немцев.

– Шибко интересуемся мы теперь международным положением. Первое дело, как получишь газету, смотришь, что в Польше, в Германии. Пусть хоть газеты не будет, а международное положение – даёшь.

– О, я, я (да, да), – отвечает немец, слушающий через переводчика.

– А забастовка. Мы все готовы помочь английским шахтёрам. Там у вас говорят, что правительство наше помогает горнякам. А это наши, рабочие, деньги. Пусть буржуазия насядет на горняков – мы все пойдём защищать их. У нас все ринутся. И жёны наши тоже пойдут.

Немец слушал флегматично, поддакивая певуче: я, я (да, да).

Какая ещё огромная дистанция. Сколько классовой чуткости, боевого темперамента в нашем рядовом рабочем. Как глубоко в нём сидит чувство интернационализма. Не у всех немцев это есть.

Я долго беседовал с одним слесарем.

Слесарь рассуждал:

– Французов мы не любим. Они нас разорили. Они с нас до сих пор получают контрибуцию. О, люмпен (чурбаны).

Чувство пролетарской солидарности в нём ещё очень слабо развито. Политический горизонт его очень невелик. Революционная перспектива его дальше союза с Россией не простирается.

Отдыхающие проявили большой интерес к немцам. Расспрашивали у немцев буквально обо всём – как работают профсоюзы, какие отчисления делают в профсоюз, как работает МОПР.

Молочный тост

Прощались немцы за молоком, в девять часов вечера. В 9 часов вечера в доме отдыха кушают пятый раз. В 9 часов в доме отдыха пьют молоко.

Немцам молоко подали в фарфоровых чашках, присланных им рабочими «Сибфарфора». Немцы выпили молоко, потом, вытерев чашки, аккуратно завёртывали их в бумагу.

За молоком же один из делегатов произнёс благодарственную речь. Немец благодарил за прекрасный приём, великолепный стол. Он надеется ещё встретиться с нами лет через 10.

Потом говоривший поднял свою чашку с молоком, словно произносил тост.

Ему долго аплодировали. Когда переводчик перевёл, все улыбнулись. Оказалось, что немец предлагал выпить молоко за здоровье всех присутствующих.

Мальтинский брадобрей

Немцы уехали ночью с почтовым. Мы уезжали утром.

В Мальте уже пахнет осенью. В опустевшем санатории начали забивать окна. И стук от забиваемых гвоздей напоминал звук лопнувшей бадьи в «Вишнёвом саду».

Но в доме отдыха весёлый брадобрей. Он надолго, вероятно, запомнится. В день нашего отъезда он объявил забастовку.

– Не брею, не стригу.

– Почему?

– Все больные получают сладкое, а я нет. Почему такой обход моих интересов.

Когда мы уезжали, брадобрей подписывал договор.

«Я настоящим обязуюсь брить и стричь больных, а администрация мне предоставляет обед из 3-х блюд.

В случае, если мне не будут давать сладкого, я прекращаю работу».

Сезон в Мальте окончится весело. В Мальте весёлый брадобрей.