– Так вот я и говорю. Нечего зверя вводить в ярость, – слышится простуженный, с хрипотцой голос Николая Севостьянова, тракториста. – Заломы – это лишнее. Подходи к берлоге с собакой, дай ей волю, а сам жди, когда медведица проснётся. Выставит она косматую голову – и тут уж не оплошай.

– Сам этому научился? – любопытствует Овченков.

– Сам.

Севостьянов склоняется над печуркой, бросает в её железную утробу очередную порцию поленьев. Раз – и взметнулось над ними пламя и выхватило из сумерек профиль Овченкова, его крутой, просторный лоб, угрюмо надвинутый на выразительные в своей строгости глаза. Вырисовало, сделало различимыми Фандеева, Мельникова, Седунова…

Буровики курят. Кто скрученные наспех козьи ножки, а кто папиросы из дорогих коробок. Курят с азартом. А Овченков от них в стороне.

Думает. Всё о своём. О том, от чего нельзя отвлечься, что тревожит неотступно везде, всегда.

– Ну, делу – время, – спохватывается мастер Голобоков.

И полетели к печурке окурки, и все стали торопко поправлять свои шапки, противогазы, уложенные в холщовые сумки, и по одному – к буровой.

Опустел дощатый домик.

Над буровой вышкой, над посёлком, поднявшим к небу столбы дыма, сомкнулось морозное море иссиня-чёрной ночи. И высыпали звёзды и льют свой жидкий, меланхолический свет. И среди них – Большая Медведица. Вон её неуклюжие лапы, гривастая спина. Главный геолог приметил, что Большая Медведица приходится как раз над дощатым домиком, прозванным Голобоковским, потому, наверное, что мастер днюет и ночует в нём, чтобы быть рядом со скважиной, чуть что – он бежит к ней.

А под подошвами ног Овченкова – другое море, Кембрийское. Видно буровые вышки – они точно мачты плывущих кораблей. С точками огней.

Не слышно всплесков волн. И обеспокоенного шороха прибрежной гальки не слышно. А спокойно море? Нет!

Над ним километровые толщи известняка, соли, доломитов. Это такая тяжесть. А море ворочается. Как живое!

Море давит плечом на этажи скалистой породы, и оттого у буровой вышки Голобокова настоящий шторм. С нефтяными брызгами! Со свистом вырывающегося из-под земли голубого ветра!

Леонид Овченков смотрит поверх вышек, в темноту. Главное желание его – разобраться, как это произошло…

Сначала в землю вгрызался «крот» – стальной бур, насаженный на многоступенчатую турбину. Сверху давила вода, заставляла вращаться её. Эта же вода охлаждала бур, подхватывала крошки отбитой породы и, как беспрерывный транспортёр, несла их наверх, швыряла в отвал.

И вот – финиш! В растворе буровики обнаружили газ (он разжижал раствор, рвался наверх) и поняли, что вскрыли нефтяной горизонт в шестистах метрах от первой скважины, над которой минувшей весною буйствовал фонтан.

Быстро-быстро подняли бур – приток газа усиливался. Скважину закрыли, поставили на неё двухметровую стальную ёлку – толстую трубу с выступающими в разные стороны вентилями – всё для того, чтобы не дать вырваться нефти. Сразу же к вентилям подсоединили трубы, и вершина скважины стала похожей на осьминога, разбросившего щупальца в разные стороны, гигантские щупальца длиною в сто – сто двадцать метров. Зачем трубы? Чтобы подальше от скважины отвести нефть, если она вопреки инженерным расчётам пересилит упругость задвижки, взломает её и захочет прыгнуть в небо.

Приехали испытатели, чтобы сделать замеры и сообщить в трест о том, сколько идёт нефти, промышленная ли она.

Скважина даёт только сто тонн воды и нефти. Больше воды. А та, что первой обнаружила Кембрийское море, с того же горизонта в тех же условиях давала больше ста тонн чистой нефти. Чистой!

– Какие тут замеры, – негодовали бурильщики. – Зачем они? Разве только к докладу, чтоб показать: вот-де – нефть есть!

Испытатель усмехнулся, сделал знак Овченкову.

– Давай по папироске.

– Здесь нельзя – опасная зона. Газы.

– Ну тогда в сторону. Пойдём.

Испытатель немолодой – на лбу сетка морщинок. Сколько уже проработал. Были взлёты, когда пробурённые скважины давали газ. Слал в трест телеграммы, в них звучал оптимизм. Были и падения. Опыт говорил испытателю, что каждую скважину надо оценивать как уникальную, не похожую на те, которые были пройдены ранее, что очень просто ошибиться в глубинной геологии, особенно здесь, в Маркова – нижние слои переломаны, сдвинуты тектоническими толчками. Проще придерживаться не одной или другой стороны в группе спорящих о том, продолжать ли испытания скважины или «лечить» её, а быть верным себе, быть осторожным.

– Чего ты сам не свой? – удивлялся он Овченкову.

Пухлыми, чистенькими пальчиками помял папиросу, дунул в мундштук.

– Чего ты на нас наскакиваешь? Радуйся, что идёт нефть. Да, её немного. Но она идёт, и этого достаточно, чтобы сообщить: в Маркова промышленная нефть. И мы уже сообщили. И ваша экспедиция получит технику – буровые станки, вышки, тракторы и прочее. Получит деньги на строительство жилья, промышленной базы. Значит, освоение так называемой нефтяной целины пойдёт быстрее. Чёрт подери, ты ведь этого хочешь!

– Но нефть-то идёт… Сами видели, сколько идёт. Мало! А может идти больше. И вообще, хватит, покурили!

Шторм, бушующий на Кембрийском море, ощутим не только у скважины. Он и на технических совещаниях. Хотят люди того или не хотят, он зовёт на спор. И никого не оставляет в стороне.

– Нефти потому мало, что сверху давит вода, – заявили геологи экспедиции. – Откуда-то прорывается она. Может, идёт из межтрубного пространства, которое осталось незацементированным или плохо зацементированным.

– С чего это вы взяли? – ставит геологов к стенке испытатель.

– Так вот мы и говорим: скважину надо ремонтировать, а не делать вид, что все идёт так, как надо, замерять захлёбывающуюся в воде нефть, – рубанул помощник Овченкова Женя Озеров.

Главный геолог помогает бурильщикам накрутить верёвки на отводную трубу, входящую в трап, – так называется бак для разделения воды, нефти и газа. Зябко ёжится в промасленной фуфайке. Видит, что и бурильщикам уже невмочь на морозе. Ага, они пошли в домик Голобокова. И он тоже за ними.

– Ты вот, Севостьянов, толкуешь про этикет. Ну про то, как к медведю подходить. А не слышал, что было в Маркова. Нет, в самом деле забавно!

Бурильщики подняли головы, улыбаются. «Давай-давай, – говорят их немые губы. – Загибай, но чтоб только веселее».

– Нет, я всерьёз, – оправдывается Озеров. – Вечером Харитоновой, жене дизелиста Виктора Харитонова, понадобилось выплеснуть кухонные помои. Прямёхонько к куче, которая, между прочим, совсем недалеко от дома, метрах в десяти. А перед ней вдруг… Кто бы, вы думали? Медведь! Как он рявкнет. Так она села в снег со страху и про то, что бежать ей надо, забыла.

Хохот. Мельников закашлялся, трёт мокрые глаза.

И в этот миг – дверь нараспашку. Какой-то бурильщик в один выдох:

– Скважина!

И все повскакали. И бегом на буровую. Смотрят, на манометре давление прыгнуло – выше критического! Везде шипит газ. Даже страшно.

– Туши костры! Туши котельную – кто-то испуганно крикнул из темноты.

Мелькают у скважины дизелисты, помбуры, как призраки. Их будто подхватил морской вихрь, кружит, погоняет.

Голобоков кинулся к стальной ёлке, чтобы стравить бушующие в скважине газы. Это надо сделать быстро: газы прорываются из межтрубья, по особым ходам. Мастер хватается за вентиль, виснет на ручке. Крутит! И газ пошёл в отводную трубу, и на противоположном конце её, где догорала нефть предыдущего выброса, взметнулось, обжигая иголки сосен, пламя, высветило буровую, тревожным, красным светом озарило горы, посёлок экспедиции.

И пошла нефть!

Скважина своим громовым голосом сказала: нефть была задавлена сверху водой – она врывалась в скважину через межтрубное пространство. Только, видимо, ослаб приток её, и рванулась большая нефть.

А что испытатель? Нельзя было продолжать замеры, и это он объяснил осторожными словами: «Произошло осложнение».

Уже далеко за полночь. Большая Медведица поднялась на задние лапы. Пора домой Овченкову. Идёт домой. Он и доволен – не только ему и бурильщикам стало ясно, что надо лечить скважину, но и испытателю, и не доволен – экспедиция упустила много времени.

Начали бы сразу лечить скважину, так уже столько бы сделали! Раньше, намного раньше, может быть, ещё месяца полтора назад получили бы приток большой нефти – по сто тонн в сутки.

Овченков понял, что надо быть твёрже, воевать за свои взгляды, смелее стоять за то, в чём убеждён, и это, наверное, надо считать главным итогом шторма.

Овченков ступает по снегу осторожно: под снегом нефть. Наклонился, чтобы выбрать место, куда ступить. И учуял газ.

Главный геолог присел ниже. Газ, вырывавшийся из межтрубья, тот самый газ, который не успел стравить Голобоков, не рассеялся над устьем скважины, а поплыл, вздрагивая своими голубыми крыльями над сугробами снега. И всё ближе к тому месту, где плясали светлячки огня над нефтью, выброшенной одной из нескольких отводных труб. Он почти наяву увидел, что должно произойти. Газ подплывёт к светлячкам и взорвётся, ударит в вышку, в людей Голобокова – они опять в дощатом домике. Прогремит, как залп.

Идут роковые секунды.

Овченков поворачивается, направляется к буровой, к вентилю, чтобы перекрыть его. И косит глазами на газ – медленно плывёт он к огням, но всё-таки плывёт. И кто-то толкнул его идти быстрей. Вот он уже бежит. И падает…

Нет, он не задохнулся. Такая досада, что-то скользкое попало под ногу. Поднимается – и снова. Смотрит только на вентиль.

Главный геолог добрался до вентиля. Но он был уже перекрыт. Опередил испытатель. Долго стояли они вместе, молчали.

– Ты не в двенадцать, а поздней. Ого, три часа ночи, – упрекнула Леонида Кузьмича дома Валя, его жена. – Ждали мы тебя с Вовкой, ждали…

Он должен был оправдаться, вспомнить выброс нефти, синий газ. Вспомнил же про медведей.

– О! Косолапых травили. Ну и задержался.

…Большая Медведица перевернулась на спину – уже близился рассвет.