Леонардо Йамас, симпатичный лохмато-бородатый молодой человек из Испании, смущённый всеобщим вниманием, стоит на фоне белого экрана в большом зале Дома кино перед искушёнными иркутскими зрителями. Он участник конкурсной программы XVI Байкальского международного фестиваля документальных и научно-популярных фильмов имени Валентина Распутина «Человек и Природа». Один из двух авторов только что просмотренного фильма «Обратная сторона технологий». Не смог приехать в Иркутск Хосе Прието, его друг и соавтор фильма.

– Перед тем как поехать в Гану, Леонардо поговорил со многими людьми из Великобритании, Голландии, других европейских стран, которые там бывали и даже жили, – пересказывает ответ Леонардо переводчица. – И все говорили, что ехать в Гану без охраны невозможно в принципе. Это опасно. Но ему казалось очень странным, нелепым ходить по городу с телохранителем. Поэтому они всё равно поехали вдвоём с другом, без охраны.

К профессиональной кинодокументалистике друзья отношения не имеют. Леонардо учился на архитектора, а по окончании университета решил немного попутешествовать.

– Хотел просто поехать в Африку, неважно, в какое государство, потому что этот континент мне интересен, – рассказывает Леонардо Йамас. – И буквально за неделю до отъезда посмотрел документальный фильм, в котором был эпизод около трёх минут как раз про это место. Я поговорил со своим другом. Вместе решили: да, это неплохая идея – попытаться снять фильм о свалке старых электронных приборов, которые свозят сюда из многих стран, в том числе и из европейских. В том числе и из Испании.

– Здесь раньше деревья росли, – рассказывает с экрана Ахмед Халид, главный герой и повествователь фильма, крупный, темнокожий мужчина с умными глазами.

Сначала мне было трудно поверить, что на мёртвом, замусоренном пространстве с бесконечными пятнами обугленной земли когда-то мог расти лес или хотя бы отдельные деревья. Но камера крупно показала лицо, глаза Ахмеда, и я, поймав его взгляд благодаря оператору, не только поверил – даже «нарисовал» в собственном воображении былую картину этих мест. Правда, представил всё-таки не лес, а саванну, потому что не знаю, что именно имел в виду Ахмед, говоря: «Росли деревья». Может быть, он говорит и вовсе не про это пространство, а про неказистый, неуютный и голый – без единого кустика – городок на обочине «мировой электронной помойки». Едва ли не главной достопримечательностью этого поселения, как понял я из фильма, стал большой, растянувшийся вдоль улицы рынок восстановленной электроники и цветного металла – главным образом в виде обожжённых проводов из меди и алюминия.

Ахмед Халид, завоевавший мою симпатию с первых кадров, тоже теперь живёт здесь, но местным жителем себя не считает. Он представитель небольшого рода Дагомбе, а сюда, в Агбогблоши, на свалку, приехал с братом, чтобы заработать денег на жизнь, добывая из «скрапа» и тут же продавая скупщикам цветные металлы. «Скрапом» он называет свезённые сюда из многих стран старые компьютеры, планшеты, телефоны, телевизоры, прочую электронику. Таких, как они с братом, здесь обитает уже больше 20 тысяч. Для того и горят на свалке бесконечные костры, чтобы обжечь и рассортировать металл, освободив его огнём от краски, изоляции, пластмассы. Иначе скупщики не примут. Есть в их среде и народные умельцы, отыскивающие самостоятельно или скупающие у охотников за скрапом более-менее сохранившиеся гаджеты, выброшенные в европейских странах лишь потому, что эти модели устарели. Вот и брат Ахмеда тоже умудряется доукомплектовывать и восстанавливать некоторые телевизоры, компьютеры. Это приносит чуть большую прибыль, чем примитивное извлечение цветных металлов из устаревших гаджетов.

Эгоистичная мысль в голове мелькнула: «Слава Богу, что это происходит не у нас, не в Сибири и даже не в России». Только утешение оказалось слабым, недолгим. Республика Гана, в которой цивилизованный европейский мир с согласия правительства республики за деньги устроил вселенскую свалку древних гаджетов, конечно, очень далеко от Сибири. Всё то страшное, увиденное на экране, происходит далеко за морями-океанами на другом, не знакомом мне континенте. Но потому и смотрел я с таким напряжением на экран, что понимал – этот фильм и про нас тоже.

В буквальном, строгом толковании слово «скрап» (от англ. scrap) в русском языке обозначает отходы производства доменных и сталеплавильных цехов, остатки металла в ковшах, канавах, остывшие выплески жидкого металла. Но в быту скрапом часто называют любой металлолом. Не только чугун и сталь, но и лом цветных, а иногда и драгоценных металлов. Впрочем, всё это при просмотре фильма проскочило мимо моего внимания. Напрягло ещё одно толкование многозначного слова. В атомной энергетике «скрапом» называют, цитирую, «отбракованный ядерный материал, удалённый из основного технологического процесса». Может быть, как раз поэтому вымершее пространство в далёкой Гане с людьми, похожими на приведения, мне виделось не только замусоренным и задымлённым, но ещё и радиоактивным.

Неожиданно вспомнилось российско-американское межправительственное Соглашение о сотрудничестве в области мирного использования атомной энергии, так называемое «Соглашение 123», вызвавшее заметные протесты в среде российской «зелёной» общественности. Название у документа хорошее, оптимистичное. Но содержание не всем защитникам среды обитания понятное. Соглашение, против которого выступали некоторые американские политики и многие российские экологи-энтузиасты, вступило в силу в январе 2011 года. Но протесты, насколько я помню, начались раньше, ещё в процессе его четырёхлетней подготовки. «Зелёные» активисты тогда сочли, что власть под давлением бизнеса «распахивает ворота» для ввоза в нашу страну (за хорошие деньги, разумеется) не только американских, но и любых иностранных РАО – радиоактивных отходов разного типа – и ОЯТ – отработавшего ядерного топлива. В плохое (особенно если это плохое надвигается со стороны США) верится легче, чем в грядущий прогресс и радужные перспективы. Не зря же люди утверждают, что благими намерениями дорога в ад вымощена, а ядерные отходы – это не устаревшая электроника. Это многократно опаснее. Это и есть сам ад. Поэтому и главный лозунг протестующих активистов – «Не позволим превратить Россию в мировую ядерную помойку» – не вызывал внутреннего отторжения даже у людей, не питающих тёплых чувств к «зелёным» активистам, путающимся под ногами и вечно мешающим «развитию» прибыльного бизнеса. Ходили слухи, что в Красноярском крае специально под это соглашение Россия и США вскладчину собираются построить огромные (чтобы на весь мир хватило) то ли могильники, то ли ультрасовременные ядерные хранилища, чтобы через много лет, если появятся соответствующие технологии, переработать сегодняшние отходы во что-то, стоящее хороших денег. А у нас в Ангарске на площадке АЭХК (помните?) под эгидой МАГАТЭ планировалось создание гарантийного запаса ядерного топлива. Не только для России, для всего мира. И вот это были уже не слухи, а конкретные планы.

«Официальные лица» и профессионалы-атомщики России хоть и не очень энергично, но пытались тогда опровергнуть устойчивые слухи, развеять тревогу населения, уверяя, что «чужие» ядерные отходы они в Россию никогда не пускали и пускать не собираются ни за какие деньги. èèè

В том же 2011 году буквально через три дня после вступления соглашения в силу Российское атомное сообщество разместило на своей интернет-странице большую подборку экспертных мнений по поводу вступившего в силу «Соглашения 123». В том числе приводилось и высказывание нашего земляка Константина Зайцева. Он был в то время заместителем председателя комитета Госдумы РФ по энергетике.

– «Соглашение 123» не предусматривает ввоз в Россию американского отработанного ядерного топлива, – категорично утверждал Константин Зайцев. – Поэтому любые рассуждения на эту тему как со стороны ряда американских политологов, так и со стороны некоторых российских экологов считаю просто спекуляцией. Россия не принимает отработанное ядерное топливо зарубежного производства, в том числе и американского. «Соглашение 123» направлено на взаимовыгодное сотрудничество в области ядерных технологий. Это выгодно и американцам, у которых эти работы в последние годы шли не так быстро, как им бы хотелось, и нам – в плане провозглашённой политики модернизации экономики.

Не уверен, что все тогда поверили экспертам и чиновникам, но протесты тем не менее постепенно стихли. Может быть, потому, что «взаимовыгодного сотрудничества» у России и США опять не получилось. Да, может, оно и к лучшему. Рисков меньше. Не знаю, помнят ли о рассчитанном на 30 лет «Соглашении 123» российские и американские специалисты-атомщики, но общество о нём, похоже, забыло напрочь. Наверное, ещё и потому, что сегодняшние политические отношения между Россией и США вряд ли оставили хотя бы маленькую щелку для открытого или тайного ввоза в нашу страну «чужих» РАО или ОЯТ . В минувшие выходные я «полистал» в Интернете новостные ленты и за последние полгода-год не нашёл ни одной новости по поводу этого соглашения. Меня это, признаюсь, не расстроило.

Расстроило другое. Мрачные пейзажи крупнейшей в мире техносвалки, показанные в фильме «Обратная сторона технологий», иногда до боли напоминали пейзажи некоторых наиболее доступных для автомобилей байкальских бухточек. Разница, конечно, есть. Там, в Гане, замусоренное пространство до горизонта, а у нас стихийные свалки занимают пока «всего лишь» несколько метров, в худшем случае – десятки метров в поперечнике. Там, в Гане, деревья на международной свалке электронных приборов уже не растут, а у нас пока ещё держатся. Не все, правда, а лишь те, которые туристы в вечерних кострах под песни о любви к Байкалу спалить не успели. И которые под вырубку при строительстве новых турбаз ещё не попали. Но власти говорят, что мы и дальше развивать туризм будем. Ну и что, что экосистема такой поток туристов уже сейчас не выдерживает. Зато слово красивое – «развивать»! Оно в отчётах глаз радует. «Развивать» – слово такое же многозначное, как и слово «скрап», только красивее. Кто-то понимает его как синоним слова «лучше». А кто-то – исключительно в значении «больше». Если судить по делам, а не по провозглашаемым намерениям, иркутским организаторам туристического бизнеса слово «развитие» нравится всё-таки как синоним слова «больше». Вот было в бухточке, к примеру, две турбазы, а мы туда ещё две втиснем. Или лучше пять. Ну и что, что без очистных сооружений. Очистные – они прибыль не дают. От них одни расходы. Какое же это развитие, если доход и прибыль снизятся!

Под впечатлением от фильма опять-таки вспомнилось, как однажды крупный региональный чиновник, ответственный за экологию, пригласил меня в инспекционную поездку по побережью Малого Моря, где в то время как раз начал бурно, почти взрывообразно развиваться «экологический» туризм. Его называли экологическим не потому, что тот туризм особо бережно относился к природе, а потому, что слово «экология» очень модным было. Чиновник, сразу оговорюсь, очень хороший. Честный и принципиальный. На эту должность он пришёл из академического НИИ. Учёный. Глубоких экологических знаний (без иронии говорю) у него выше крыши. И отношение к живой природе, за которую он отвечал по должности, предельно осознанное, принципиальное.

Приехали в одну маломорскую бухту. А там посреди живописной поляны между турбазами и берегом озера большущая куча мусора. Потому что место удобное – на берег и с берега все здесь проходят. Так почему бы и не выбросить по пути то, что в домике или на пляже накопилось. Ну не оставлять же арбузные корки на берегу, а к себе в домик их тащить тем более глупо.

– Ну вот, уже опять навалили, – расстроился начальник. – Что с этим делать?! Недавно же всё под метёлочку здесь прибрали. Ну как убедить людей, чтобы они свой собственный мусор с собой в город увозили. Помогай убеждать, – он чуть повернулся ко мне, – раз уж ты пресса, властитель человеческого сознания…

Вытряхнул он из пачки последнюю сигарету, а саму пачку скомкал в тугой комок и в сердцах с такой силой швырнул её в общую кучу, что она, как добрый камень, отодвинула консервную банку и спряталась где-то в глубине мусорной горки. И в мире в этот момент ничего не произошло. Куча мусора объёмом в пару больших грузовиков от его единственной сигаретной пачки больше не стала. И я постеснялся сказать, что в этот самый момент он стал одним из многих, кто эту свалку создал, несмотря на его же собственные призывы увозить с Байкала с собой весь свой мусор.

– Когда мы приехали на свалку, мы поняли, какой это ад, – рассказывает Леонардо иркутянам. – С воздухом там проблема, потому что очень много всего сжигается. Копоть и сажа оседают везде. Никогда раньше мы не видели подобных вещей. Это действительно ужас. Но у нас не возникло ощущение, что мы увидели бедных темнокожих людей – и «Боже мой, их нужно спасти». Нет, их устраивают такая жизнь и такая работа. И они вполне доброжелательные. Никакой опасности не было. Бывало, что мы снимали до двух-трёх часов ночи и оставляли камеры и вещи прямо там. Ничего у нас не пропало, ничего не украли. А с Ахмедом вообще стали друзьями.

Слушаю ответы Леонардо на вопросы иркутян, а у самого в голове воспоминания байкальские крутятся, фильмом про африканскую Гану навеянные. Про плохую сторону хороших технологий. И, похоже, не у меня одного.

– У вас не возникла идея снять документальный фильм в России? – спрашивают из зала. На лице Леонардо откровенное удивление.

– Да, конечно! – улыбается автор после некоторого замешательства, поняв, что, если бы фильм не понравился, его бы никогда не спросили об этом.

– Но о чём у нас-то можно снять подобное?! – слышу позади себя негромкий и недовольный, с нотками раздражения, женский голос. Её риторический вопрос – не на публику, а так, себе под нос или, может быть, подруге, сидящей рядом.

«Да хотя бы о сегодняшних формах развития туризма на Байкале, – мелькнул в голове не произнесённый вслух ответ. – Ну не по тайному же сговору между собой, а по официальному договору с государством страны повезли свои «электронные» отходы именно в Гану. И мотивировала Гана своё решение принять «высокотехнологические» отходы Европы, конечно же, не желанием превратить одну из своих провинций в мировую электронную помойку, которую эксперты уже сравнивают с зоной отчуждения в Чернобыле, а высокими и правильными словами о необходимости экономического развития страны».

– Чтобы развивать цивилизованный экологический туризм на Байкале, надо вначале заработать деньги, а потом уж строить очистные сооружения, – хором утверждают бизнес и чиновничество. А для поддержания видимости государственного управления процессом система власти ссылается на существующие и принимает новые важные и жёсткие законы, направленные в том числе и на сохранение окружающей среды.

– …В Гане был принят закон, запрещающий выжигать на кострах металл из скрапа, – рассказывает с экрана Ахмед Халид. – Закон очень строгий, за его нарушение предусмотрены крупные штрафы. А людям всё равно деваться некуда. И контролировать их некому. Поэтому они всё равно жгут. Закон не работает…

Оказывается, у них, в далёкой Африке, совсем как у нас, на Байкале, – законы приняты, только они не работают. Или это у нас, на Байкале, совсем как у них, в далёкой Африке?