– Олег, мы с вами долго подступали к этому разговору, и вот в итоге он случился в канун вашего юбилея. Я-то считаю, что земная жизнь пройдена до половины, потому что ориентироваться нужно на 120, не меньше… Мало о чём буду спрашивать, хочу, чтобы вы просто говорили – о себе, о театре, об Иркутске и иркутском театре. Но для «затравки» у меня есть цитата. Даже несколько. «Отсутствие Мокшанова на сцене сиротит русскую сцену». Цитата закончена. Объясняйтесь.

– Да, честно говоря, и это не скромность вовсе, я в своей работе до определённого времени не видел чего-то такого, что могло действительно тронуть людей до такой глубины, чтобы потом они высказывали такие мысли.

– А вот Вячеслав Кокорин в интервью нашей газете 13 лет назад, вспоминая о своём иркутском театре, говорил: «Там была такая звезда, как Олег Мокшанов, о котором Венгер сказал: «Да он великий актёр!»

– Действительно, слова громкие. Мне и сейчас иногда говорят нечто подобное, но я к этому отношусь с осторожностью, потому что понимаю, что это мгновенный, минутный восторг театрального впечатления, затем люди всё-таки трезвеют и, скорее всего, даже сожалеют о том, что вдруг сформулировали и высказали свои чувства. В любом случае мне неловко, я не чувствую каких-то личных трудовых заслуг. Если и есть то, что называют талантом, то я всего лишь его носитель, но никак не собственник. Потому все эти хорошие слова люди должны отнести к себе – это выражение чувств, которые возникли в них! И чувства эти прекрасны!

Мой иркутский период – это завязь того, что я несу через всю свою жизнь. Потому что молодые годы мои, самые важные для человека, прошумели в славном Иркутске. И я сейчас сожалею, что они не были осознаны до сути, впрочем, это и невозможно. Но в том и есть прелесть и парадокс бытия, что в момент, когда у тебя всё очень хорошо, ты не в состоянии оценить вот эти жизненные дары. Иркутский период был стартом в моей карьере, потому что в Иркутске театральном я сыграл всё. Я сыграл важные роли в пьесах мировых авторов. Шекспир, Пушкин, Байрон, Чехов, Достоевский и Вампилов – всё это было.

Дар, который был мне дан в тот момент, я не смог оценить по достоинству, сейчас я это понимаю и с сожалением об этом думаю. Если бы осознавал в тот момент, может быть, сделал бы больше, может быть, отдал бы больше. Но, с другой стороны, никогда не надо сожалеть о том, что уже произошло, ничего не исправить никакими мыслями об этом, надо продолжать жить дальше.

И вот на сегодняшний день, когда я переехал в другую страну и театром стал заниматься от случая к случаю, у меня была возможность посмотреть на всю мою театральную биографию, что называется, со стороны. И я очень многое понял и во многом разочаровался, потому что, скажем, все глубочайшие пьесы, в которых мне посчастливилось сыграть, те роли, которые мне посчастливилось анализировать, были недостаточны глубоки в тот момент – я сегодня их вижу совсем по-другому. И значение театра в нашей жизни я уже вижу по-другому, оцениваю по-другому. Но, к сожалению, с этими знаниями уже некуда податься. Я уже как бы выпал из системы. И вот сейчас я вынужденно нахожусь в городе Железногорске Красноярского края, где работаю в небольшом музыкальном театре.

– Театр оперетты в Железногорске…

– Да, театр оперетты. Эти свои выводы по поводу профессии, по поводу театра я захотел применить на базе этого музыкального театра. И был не понят и разочаровался, успокоился и поддался этому течению, по которому здесь все плывут медленно. Какое-то омутное, если можно сказать, течение.

– Это вынужденное какое-то возвращение хоть и в город детства, но всё-таки далёкий от любых театральных событий?

– Да, вынужденное, потому что здесь у меня осталась мама. Она живёт одна. Она в том возрасте, когда самостоятельно многие вещи уже невозможно делать. И я всегда приезжаю, чтобы хоть как-то её поддержать, хоть как-то ей помочь. К сожалению, не могу здесь оставаться надолго, потому что во Франции у меня семья, где тоже ждут и нуждаются в моей поддержке, в моём участии.

– Когда вы в Железногорске, время от времени получается что-то поставить в театре?

– Я предложил поставить «Провинциальные анекдоты». Вампиловское в моём багаже на самой доступной полке. Естественно, мне очень захотелось вернуться к Вампилову, потому что я несколько раз играл «Провинциальные анекдоты» в Иркутске и в других театрах. И здесь я решил выступить в качестве режиссёра и предложить свою интерпретацию для музыкального театра этой вампиловской идеи… Дальнейшее просто говорит о том, в каком кругу я сейчас нахожусь. Я представил пьесу актёрскому составу. Люди, которые всю жизнь играли оперетту, посмотрели на меня с большим вопросом, раздались такие слова: «Подождите, вы зачем пришли с этой пьесой в музыкальный театр? Для нас, то есть для музыкального театра, это не драматургия». Буквально так было сказано. После этого мне ничего не оставалось, как развести руками, потому что бесполезно заниматься просвещением и рассказывать, кто такой Вампилов и какое место он занимает в советско-российской драматургии.

Но я тихонечко и скромненько поставил эту пьесу. Попытался сделать её максимально опереточным спектаклем, взял музыку композитора Гии Канчели, музыку из фильма «Кин-дза-дза!», потому что герои пьесы инопланетяне, живущие среди нас. Спектакль прошёл два раза и на этом как бы закончился, театр не нашёл возможности эксплуатировать его дальше. Хотя, насколько я знаю, отзывы зрителей были очень тёплыми, и даже выражались мнения о том, что в нашем городе не хватает такой драматургии, таких пьес и таких спектаклей. Но коллектив живёт своими критериями театра музыкальной комедии, в них я не вписываюсь. Но благодаря директору, замечательному человеку Александру Потылицину, я занял определённую нишу – делаю маленькие драматические спектакли. Интерпретирую «Маленькие трагедии» Пушкина и от театра играю их по школам. Так, как должно, «…как для взрослых, только ещё лучше». В прошлом году я отыграл «Моцарта и Сальери», в этом году буду играть «Скупого рыцаря». Это всё в формате моноспектаклей, потому что, к сожалению, единомышленников в этой теме я не нашёл, поэтому полагаюсь только на себя.

– В вашей актёрской судьбе было два крупных режиссёра, может, больше, но мне, человеку со стороны, кажется, что два. Теперь вы режиссируете самостоятельно и, наверное, ощущаете совместную работу с ними по-другому. Один, Вячеслав Кокорин, был значительно старше, в то время как Михаил Бычков вообще ваш, по-моему, одногодок.

– Да, чуть постарше меня – на несколько месяцев.

– Вячеслав Всеволодович недавно ушёл из жизни. Михаил Вадимович успешно работает…

– Я думаю, что дело не в том, режиссёры или не режиссёры. Они замечательные люди, которые встретились на моём пути. Вячеслав Всеволодович научил меня глубокому анализу, актёрской технике. Михаил Владимирович преподавал мне неформальные уроки организации театрального процесса. Конечно, они сыграли в моём мировоззрении определённую роль. Сейчас остаётся только с теплотой их вспоминать. Рассказывать о них нет особого смысла, потому что те, кому интересно, знают всё, а тем, кому не интересно, это и не нужно. Это остаётся, что называется, для личного пользования. èèè

Помимо этих людей благодаря Иркутску я узнал многих других. В основном круге моего общения в те времена были художники – замечательные люди, замечательные парни. Не знаю, какие слова можно про них говорить: любая формулировка всё равно не выразит те чувства, которые я испытываю к ним – к Серёге Кореневу и Валере Мошкину, Борису Десяткину, Саше Шпирко и к другим ребятам, к этим нашим длинным-длинным вечерам, проведённым в мастерских на Халтурина, где-то ещё…

Это, конечно, часть жизни, к которой можно по-разному относиться, но она во мне существует и бродит каким-то образом, и из этого брожения возникает какое-то крепкое вино. Воспоминание пьянит.

– Давайте в юность, в начало. Я почти даже не подростком, чуть-чуть младше, запомнил на многие десятилетия Олега Мокшанова в «Милом Эпе». Очень сильные были у меня эмоции. Каково это – быть звездой иркутского ТЮЗа, да и вообще иркутской театральной сцены, будучи ещё молодым пацаном, не так давно закончившим училище?

– Саша, я, честно говоря, не ощущал себя звездой, не оценивал своё положение и даже не градировал свои роли: удачная – неудачная, маленькая – главная, мне всё нравилось в театре, и это мне давало определённую внутреннюю свободу. Помните тот период – тяжёлый, советский? Степень какой-то театральной известности могла в тот момент помочь в чём-то бытовом, где-то в обход что-то достать, чем-то попользоваться, как бы организовать свою жизнь. А какой-то популярности я, честно говоря, не чувствовал, и она меня не очень интересовала. Меня в этом вопросе больше всего интересовала свобода, и она у меня была.

– Вот я только что поглядел. У Володи Соколова на сайте Театра пилигримов написано: «Первыми пилигримами на иркутской земле были Олег Мокшанов, Вениамин Филимонов и Владимир Соколов».

– Да, история очень простая, почему там и я, и Вениамин Филимонов, который, в общем-то, с Владимиром Соколовым не работал никогда, даже в его театре. Тогда Борис Преображенский, который достаточно известен в театральных кругах Иркутска, искал простор для выражения, театральной сцены ему не хватало. И он мне предложил: «Как бы нам сыграть «Моцарта и Сальери» с Филимоновым и с участием Соколова в костёле?» Ему хотелось использовать какие-то площадки, которые в Иркутске ещё не обжиты, которые ещё не были, скажем, наполнены какой-то отрицательной энергией.

И вот для нас этот момент был очень интересным. Володя Соколов сидел за роялем, играл. Ноты Сальери тогда невозможно было достать, Интернета не было, и он каким-то образом – не знаю, это его личная отдельная история – где-то нашёл несколько музыкальных строк Сальери и старался сделать из них вариации. И мы сыграли этот спектакль в костёле. Вениамин Филимонов там был очень интересен. И вот тогда, наверное, я так думаю, сейчас уже не могу вспомнить, у Володи зародилась идея создания своего коллектива под названием «Пилигримы». Поэтому он, наверное, нас и отнёс к первым пилигримам. Хотя кроме, скажем, «Моцарта и Сальери» мы ещё успели там поставить театральный этюд по пьесе Вишневского «Оптимистическая трагедия». Тоже в этом же составе, только была ещё актриса Галя Ощепкова, которая сейчас, по-моему, в Норильске работает. Не знаю точнее её судьбу, может, вообще ушла со сцены, ничего не слышал про неё. И вот таким образом мы стали первыми пилигримами на иркутской земле с подачи Володи Соколова и Преображенского.

– Ведь многие люди идут к шекспировскому репертуару десятилетиями. А вы смолоду сыграли в шекспировских пьесах всё самое главное и важное, наверное, для любого артиста планеты. Может быть, рано было ещё? Или нет? Или как?

– Трудно сказать… Я думаю, прикасаться к такому, не люблю высокопарные слова, но великому драматургическому материалу, как творчество Шекспира, никогда не рано и никогда не поздно. Конечно, я бы сейчас Шекспира играл совсем по-другому, с высоты своего какого-то опыта жизненного. Но в тот момент получился Гамлет, который тоже был принят в театральных кругах. Он, мой Гамлет, был молодой, рефлексирующий, не всё хорошо понимающий, не так глубоко анализирующий ситуацию как персонаж. Но он был уместен в тот момент и, наверное, интересен. Это была идея Миши Бычкова, который, такое ощущение, всю жизнь спешил-спешил-спешил осваивать какой-то трудный и глубокий литературный материал. Это и по сей день продолжается у него, до сих пор. Сейчас он освоил Островского, выпустил «Бесприданницу», я посмотрел на Воронежском фестивале этот спектакль. Но в том же стиле, как и Гамлет, тот же автобус…

– Вы «заслуженного артиста» у него в театре получили?

– Да, я получил звание у него в театре. Меня всегда, знаете, вот этот официоз, который существует в театре, вот эти все звания, вот эти все отметки – «Лучший артист сезона» или «Лучшая роль» – немножечко смущают, я отношусь к этому с огромной осторожностью. Я себя ни в коем случае не сравниваю, но актёр Высоцкий безо всякого звания был народнейшим артистом, понимаете… Получая это звание, я немножечко не то чтобы погрузился, я был вынужден понимать эту систему, каким образом всё это делается, и в этом нет сильной истинной оценки, если вообще можно творчество оценивать. Я не знаю, как его оценивать, его нельзя оценивать. Хотя, конечно, в нашей жизни это происходит, его оценивают деньгами, вот этими званиями, но не случайно мы всегда раньше говорили, что в театре не работают – в театре служат. Это служба, и здесь никакие оценки не могут, по большому счёту, существовать. На службе надо иметь честь. Мне кажется, как-то так. Честь имею… Служить… Я сейчас стараюсь сформулировать то, что я чувствую, то, что я ощущаю.

– Давайте представим: в канун 60-летия этакая виртуальная прогулка по мокшановским местам в Иркутске.

– Конечно, мы пойдём по улице, хотя я бы её назвал проспектом, Карла Маркса – это главная улица, когда мы ходили по ней, там стояли какие-то столовые и кафе, где немножечко иногда наливали. И вот так пройдём от Урицкого по Карла Маркса к Ангаре мимо драмтеатра, где мы шли на набережную. Постояв там, чуть-чуть прогуляемся вправо, до «Интуриста», вернёмся в Дом актёра. Вот заходят в бар мои друзья Саша Когай, Сергей Афанасьевич, Коля Евтюхов с пишущей братией, а там и Вячеслав Всеволодович после репетиции…. Посидели. Попили. Поспорили. Уже поздно. Когда Дом актёра закрывается, едем в новые (тогда) мастерские на улице Энгельса, потом в мастерские на Халтурина… А на следующий день прогуливаемся к бывшему обкому партии, где костёл (там тоже замечательные места). Вот эти церквушки, которые сейчас отреставрировали. Но они тогда были развалены, можно было в эти развалины залезть и смотреть вдоль Ангары. Помню, на улице рядом стоял одинокий пятиэтажный дом, в нём находился гастроном. Туда заходишь, что-то там покупаешь, идёшь на набережную, если хорошая погода, и там можно посидеть прямо на земле, потому что набережная в том месте совсем не была оборудована, я не знаю, как сейчас, но тогда мы сидели достаточно комфортно. Вот как-то так.

– Путь с русской сцены во Францию. Семья, жизнь – пожалуй, всё самое главное в порядке. И всё-таки понятно, что возможности играть и ставить на русском языке там практически нет. Я понимаю, что не только мама, наверное, притягивает вас в Железногорск, но и возможность заниматься профессией. 60 в 21 веке возраст невеликий, и впереди ещё, я надеюсь и уверен, много всего. О чём думается, какие планы, что вообще впереди?

– Если говорить про какие-то конкретные планы, то у меня их нет. Конкретных, сформулированных планов, что вот я поеду туда, сделаю то, сделаю это. Такого нет. У меня есть какие-то фантазии и мечты собственные. К сожалению, так получилось, что мимолётная иркутская слава немножечко развратила меня в том плане, что в последующем я не оставлял за спиной никаких путей для отхода или манёвра для себя. У меня нет никакой другой профессии. Это, конечно, достаточно драматично. Я особенно чётко это понял, когда во Францию переехал. Там каждый второй – артист. Я не из тех исключений, что смогли сделать карьеру на чужбине…

«Сон смешного человека» по Достоевскому. Поставили мы его в Вильнюсе с Вячеславом Всеволодовичем Кокориным. Потом я его самостоятельно отреставрировал для Воронежского камерного театра, привозил в Иркутск – показывал в нескольких вариантах. А потом я его забыл и даже текст не мог вспомнить. И вот сейчас я вернулся в Россию, пошёл в библиотеку и взял Достоевского. Перечитал заново, и мне так стало обидно и жалко, что весь спектакль у меня был, как мне теперь кажется, на уровне какой-то телевизионной рекламы, что ли. Настолько я на сегодняшний день низко оцениваю вот эту свою работу. Я вдруг осознал, какая там есть глубина, философия и проповедь для человека, для людей, которую мне не удалось тогда достать и как-то её отдать. Я прозрел. Бывает.

И потому я сейчас мечтаю вернуться опять к «Сну смешного человека», но уже с других позиций. Потому что всё-таки Пушкин, Достоевский, Лев Толстой – это писатели-мессии, что называется. Это писатели на уровне библейских пророков. Но литература очень интимное искусство в том плане, что есть ты и книжка – и всё, больше никого нет. Театр позволяет вывести её на общественный уровень.

Я хочу завершить «Маленькие трагедии» по Пушкину (у меня получаются «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы» и «Скупой рыцарь»). И эти «Маленькие трагедии» я сейчас готовлю для Франции. Когда уеду во Францию, скоро я там покажу этот спектакль. Сейчас я занимаюсь организацией этого из Железногорска. И вижу даже свой долг, что ли – перечитать для зрителя «Сон смешного человека».

Опять-таки это всё некоммерческие проекты. Необходимые мне на определённом этапе моей жизни.

На уровне моей внутренней, извините за интимность, молитвы.

– Наверняка любой человек сцены, любой артист думает о театре вообще, о русском театре, может быть, о театре мировом. В какой степени вас это интересует, или вам достаточно того, что есть внутри себя? Или всё-таки волнуют «тренды», современная драматургия, несовременная драматургия, антисовременная драматургия?

– Честно говоря, я не вижу своего места в официальном современном театре. Даже на примере того же Железногорского театра оперетты. Это официальная театральная структура, я не вижу в ней своей пользы. Поэтому, к сожалению, театр только внутри меня. Если иногда удаётся его вывести на какой-то уровень демонстрации, то, как правило, этот мой театр – он не способен так хорошо организоваться, как официальный театр. И поэтому все мои спектакли, когда где-то удаётся их показать, достаточно убоги по форме, что ли, потому что нет профессионального света, нет никаких помощников, костюмеров, музыки и т.д. Получается такой чистый театр, актёрский театр. Потому что на сегодняшний день всё-таки переживается такой период, когда самое главное, что есть в театре, а это актёр, к сожалению, уходит уже на третий, на четвёртый план, потому что режиссёры, как правило, используют другие, более мощные средства: свет, музыку и т.д. И за всем этим актёрское мастерство пропадает чаще всего. И режиссёр немножечко тоже пропадает… Я думаю, всё равно театр – это прежде всего актёр. И я считаю, что это будет востребованно.

– Я где-то прочитал такую парадоксальную мысль, что зритель вообще портит спектакль. Что прогон, когда зрителей мало или нет вообще, – это лучшее, что происходит с постановкой. А пришёл зритель – уже спектакль другой.

– Думаю, суть не в этом. Всё-таки есть проблема воспитания актёра в профессии. Мне кажется, это не решено до конца, потому что я часто вижу: многие актёры выходят на сцену не для того чтобы проповедовать, чтобы что-то сделать со зрительным залом, а в силу каких-то человеку присущих качеств, выходят и начинают демонстрировать себя, «продавать». А вот, смотрите, я вышел на сцену, а вот я сыграл это. И за всем этим уходит самое главное, всё пропадает.

Не хочу сказать, что я без греха. Слабости человеческие – они так или иначе проявляются. Это всё мешает чистому актёрскому выражению, потому что актёр, мне кажется, должен быть на уровне проповедника: спокоен, уверен, конкретен, убедителен – в рамках той драматургии или в рамках той идеи театральной, которая предложена режиссёром-руководителем. Мне кажется так. Поэтому дело не в зрителе. Зритель никогда не виноват. Толпа. Толпа, в хорошем смысле слова. Толпа есть толпа. Нельзя толпу обвинять, она есть такая, какая она есть. Актёр носит звание «актёр», пока он в состоянии эту толпу взять и изменить, а вот если толпа меняет его, тогда уже всё…

– Я догадываюсь, что без поддержки семьи было бы трудно жить и творить. Какое в семье к вашему многолетнему труду отношение? Я знаю, что, собственно говоря, ваше знакомство с женой состоялось почти со сцены. Она вас как актёра увидела. И уже много лет это продолжается. Сколько лет детям, чем они заняты? Как вообще выстроена французская жизнь мсье Мокшанова?

– Моя жена – ангел-хранитель. В неё невозможно не влюбиться. Она удивительный человек! Спросите у Евтюхова или у Люды Попковой… Сын уже учится на экономическом факультете в Университете Сорбонна, занимается спортом. Совсем не похож на меня в том плане, что у него нет никакой внутренней потребности к тем порокам и чаяниям, которые были у меня в молодости. В этом смысле он очень противоположен мне. Дочка в шестом классе, но ярко проявляет самостоятельность. Достаточно капризна, чувствует, что она девочка, чувствует, что она очень любима… Но это, в общем, ей не мешает проявляться. Она очень любит лошадей, каждую неделю ходит на ипподром, занимается лошадьми.

К моему театральному прошлому они относятся с огромным уважением и даже гордятся, хотя, в общем, мне кажется, нечем гордиться, они вообще меня видели лишь в нескольких спектаклях. Очень хорошая в этом плане атмосфера. Поэтому здесь мне, я могу сказать, дан случай, не везение, а какое-то послание свыше просто для меня было. Потому что в тот момент, когда появилась на моём горизонте моя супруга Элиз, я был в очень плачевном состоянии. Был разрушен внутренне, внешне. Всё шло к какому-то завершению. Можно сказать, что она меня просто вырвала из определённой среды, которая для меня в тот момент уже была гибельна. Не побоюсь этого сказать, так оно и есть. Я считаю, если такое произошло, значит, я что-то не доделал в этой жизни. Банальность говорю, но я должен если не заплатить за это, то, во всяком случае, оправдать.

– Наш разговор, Олег, хоть и был через видео-конференц-связь, но по моим ощущениям – глаза в глаза. Думаю, для читателей-иркутян это будет добрая встреча со старым другом…

– Есть люди из моей иркутской жизни, к которым я отношусь с огромным уважением. «Фейсбук» дал возможность «подружиться» и опять общаться. Но диалога нет, и, наверное, так и надо. Почему? Потому что то время, когда мы были вместе и были счастливы, уже не вернуть. А если сейчас что-то начинать, то это может немножечко подпортить то крепкое доброе старое вино, как если в него вдруг добавить воды… Наверное, поэтому мы никак не связываемся. Потому что я чувствую: начинать заново нет уже ни времени, ни мотивации, а старое не вернуть. Но в этом и есть прелесть жизни, и надо уметь с этим внутренним материалом обращаться. Если умеешь, то он остаётся в душе таким же тёплым и хорошим, каким он был.

Справка

Олег Владимирович Мокшанов родился 26 октября 1957 года. С 1978 г. работал в Иркутском ТЮЗе. В 1993 г. играл в Русском театре Литвы. Актёр Воронежского Камерного театра (с 1994 года).

Заслуженный артист России (1996 г. ). С 2002 года живёт во Франции.