«Феномен исторической памяти в современной России: научная теория и общественные практики» – так звучало название семинара. Питерский историк Алексей Миллер и профессор Высшей школы экономики Ольга Малинова, а также иркутские историки и социологи попытались понять, где сегодня место научному историческому поиску, а где – мифам на исторической базе. И что бывает, когда историки выходят в «пространство мифов» с реальными документами и фактами.

«То, что говорит Мединский, – это мейнстрим»

Профессор, доктор исторических наук Алексей Миллер поделился впечатлениями, которые вынес с недавнего семинара в Хельсинки, проводящегося международной организацией Historians Without Borders («Историки без границ»). Вместе были сведены российские и украинские историки, была предпринята попытка организовать диалог. «Очень тяжёлое впечатление я вынес из этого семинара и вообще из последних наблюдений за тем, как развиваются войны памяти», – сказал историк.

– В 1980–1990-х годах мы стали говорить о «белых пятнах», о необходимости разобраться с тяжёлыми страницами прошлого, – продолжил он. – Мы это делали для того, чтобы всё это преодолеть и на международном уровне, условно говоря, помириться. Грубо говоря, скажем всю правду о Катыни, поднимемся с поляками и заплачем вместе. Это была идея, которая по-своему была созвучна, гармонировала с западноевропейским режимом памяти того времени, построенном на принципе «Нам нужно говорить об истории, чтобы прийти к какому-то единому пониманию». И они на самом деле пришли к такому единому пониманию. К примеру, у нас есть Холокост. Никто не претендует на роль жертвы, потому что кругом жертвы. И это демонстрирует то, что мы действительно хорошо справились с задачей. Что происходит сейчас? Мне кажется, что никто вообще не говорит о том, что надо заниматься прошлым для того, чтобы преодолеть разногласия. И никто не говорит о том, что прошлым надо заниматься для того, чтобы выяснить истину, создать какой-то общий нарратив. О прошлом мы говорим для того, чтобы утвердить свою точку зрения. Это на уровне и внутрироссийского диалога, и межстранового.

Алексей Миллер напомнил о публичной полемике министра Мединского и историка, доктора исторических наук, директора Госархива РФ Сергея Мироненко. Мироненко заявил, что история 28 панфиловцев – советский миф, подтвердив это документами. Министр культуры Владимир Мединский парировал: 28 панфиловцев, как и Зоя Космодемьянская, – святые, и относиться к их жизням можно как к житиям святых. Речь министра была очень эмоциональной и завершилась словами: «Да горит он в аду! Как будут гореть те, кто ставит под сомнение, копается и пытается опровергнуть подвиг наших предков». Тогда, со слов Алексея Миллера, Мединский заявил, что 28 панфиловцев «более реальны» чем живой Мироненко. «А ты сиди и перекладывай свои архивные документы. А если что не то найдёшь, сверни их в трубочку и храни вечно, – резюмировал Алексей Миллер. – И кто-то удивился, а на самом деле то, что сказал Мединский, – это мейнстрим. И, что самое ужасное, мейнстрим в европейском масштабе».

«Пленных уже не берут»

По мнению историка, и в Европе наблюдается похожая на российскую ситуация. Восточноевропейский подход к культуре памяти после расширения ЕС победил западноевропейскую культуру памяти. «Ребята, вступив в ЕС, должны были решить одну задачу: переформатировать европейскую культуру памяти, она им не подходила однозначно, – говорит историк. – Потому что культура памяти, в центре которой стоит Холокост, им была крайне неудобна. И они решили, что в центр надо поставить тоталитаризм и свой опыт жертв тоталитаризма. И они, в общем, справились с этой задачей».

«Я хочу обратить внимание на то, как на наших глазах меняются в последнее время практики, – сказал Алексей Миллер. – В какой-то момент было осознано, что академические историки – это такой ресурс, который можно использовать». И примером такого использования, по мнению Миллера, являются две последние книги американского историка Тимоти Снайдера – «Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным», «Чёрная Земля: Холокост как История и Предупреждение». В профессиональных журналах эти книги получили уничтожительные рецензии. Однако они являются бестселлерами. «Снайдер превратился в гуру Восточной Европы. И на профессиональную критику просто перестал отвечать», – заметил Алексей Миллер. Он привёл в пример и ещё одну историю с канадским историком украинского происхождения Джоном-Полом Химкой. Тот выступил с рядом статей, в которых отрицал точку зрения историков, утверждавших, что Украинская повстанческая армия спасала евреев. Химка привёл в том числе и фотодокументы, иллюстрирующие, как УПА координирует Львовский погром. После этого у историка начались проблемы на работе, поскольку университет, в котором он трудился, обеспечивала канадская украинская диаспора.

Алексей Миллер обратил внимание слушателей и на ещё один конфликт – Шейла Фитцпатрик, американский историк, советолог, опубликовала в «Гардиан» рецензию на книгу американо-британской журналистки Энн Эпплбаум «Красный голод», описывающей историю голодомора на Украине. «Это очень вежливый текст в «Гардиан», который камня на камне не оставляет от Эпплбаум», – говорит Алексей Миллер. Сейчас дамы, которые «давно любят друг друга», находятся в фазе язвительной публичной переписки. Между тем, со слов историка, к конфликту Applebaum vs. Fitzpatrick подключилась пресса. Шейла Фитцпатрик подвергается сегодня волне осуждения в европейской и американской прессе, её сравнивают с теми, кто отрицает факт Холокоста.

«И теперь уже пленных не берут. Есть понятие академической свободы. Есть понимание, что у Фитцпатрик, которая опубликовала, предположим, 15 книг про историю сталинского Советского Союза, может быть своё мнение на этот счёт, – говорит Миллер. – Но у неё не может быть своего мнения… Мы находимся в состоянии войн памяти. И в этих условиях понятно, что такая ситуация легитимизирует Мединского и его пособников. Они там врут, как хотят, и мы будем врать, как хотим, потому что это не про правду, а про наши святыни, которые против их святынь».

– Вспомните, как было раньше: «Давайте заниматься историей, обсуждать болезненные вопросы, чтобы примириться и преодолеть», – ещё раз повторил Миллер. – А сегодня: «Давайте вы нам поплюёте в наш борщ, а мы вам поплюём в ваш борщ. И посмотрим, у кого это лучше получится». Решений два. Первое – найти того, кто первый начал, и назначить его виноватым. Второе – думать, как мы будем вырываться из всего этого. А вырываться придётся. Мы видим, что Мединский в этой ситуации совершает с Мироненко акт административного убийства. Он уволил его с должности директора архива и сейчас пытался навесить на него уголовку, что у него пропали какие-то документы. Это не одна такая история, мы знаем. Это то, с чем мы будем жить в ближайшее время. Получается, что изучать политику памяти – это в том числе и попытаться сформулировать, какие возможны на это дело разумные реакции.

По мнению Алексея Миллера, сегодня мы наблюдаем деградацию роли, статуса историка в общественной среде. «Если у нас политика памяти – это сугубо политический вопрос, а вопрос правды, фактов играет второстепенную роль, то тогда и историк абсолютно второстепенен, – сказал Миллер. – И тогда прав Мединский, который говорит, что правда не в том, что ты говоришь, что по документам не было 28 панфиловцев, а правда в том, что сейчас вот выйдет фильм про 28 панфиловцев, его посмотрят 10 миллионов человек… И тогда 28 панфиловцев станут фактом общественного сознания. Это ситуация, когда история превращается в миф в чистом виде. Дальше уже не важно, какая там правда».

«Мы по-прежнему в кризисе идентичности»

Профессор Высшей школы экономики Ольга Малинова, раскрывая свой взгляд на проблему, отметила: важно понимать, что прошлое существует в настоящем в двух принципиально разных форматах. Один – это история как объективная научная реконструкция на основе источников, которую делают профессиональные историки. Они имеют установку на определение истины, на максимально возможную точную реконструкцию. Второй же формат принято называть как раз «памятью», хотя американский социолог Дэниел Белл понятию «память» противопоставил понятие «пространство мифов». «Это разделяемые в какой-то совершенно сложной мозаике представления о прошлом, – пояснила профессор. – Это действительно очень важная штука, это то, что движет многими социальными процессами, то, что определяет поведение людей в обществе».

Когда человек работает как профессиональный историк, он адресует свой посыл аудитории, которая в состоянии прочитать научный текст. «Когда ты выходишь в публичное пространство, ты принимаешь на себя другую роль – выступаешь как медиатор между пространством профессиональных текстов и широкой публикой. И участвуешь в формировании вот этого «пространства мифов». И здесь не надо питать иллюзий – хотя ты историк и можешь создавать объективную реконструкцию, когда ты выходишь в публичное пространство, ты всё равно участвуешь в производстве мифа», – считает Ольга Малинова. «Иногда, выходя в публичное пространство, ты хочешь подгадить в процессе формирования мифа», – заметил Алексей Миллер. Однако, как иллюстрируют примеры самого же Миллера, приведённые выше, противная общепринятому мифу точка зрения зачастую работает на подкрепление мифа, а не на его разоблачение.

– Я предпочитаю говорить о «символической политике», которую я понимаю в очень широком смысле, – сказала Ольга Малинова. – Ну, если хотите, это такая проекция идей Бурдье на это поле (Пьер Бурдье – французский социолог. – Авт.). Я понимаю под символической политикой всю деятельность любых авторов в публичном пространстве, которая направлена на производство и продвижение разных способов видения социальной реальности. Это, как по-старому говорили, «идеологическая борьба». Эта борьба, но с двумя очень важными поправками, что, собственно говоря, понятие «символическая политика» делает более удобным инструментом. Первая поправка: современные технологии социальных коммуникаций таковы, что нет смысла говорить об идеологии как о вербальных способах означивания. Мы имеем дело с комплексными форматами означивания, где весь комплекс знаков – визуальный образ, звук, картинка – несёт информацию. Вторая поправка: понятие идеологии несёт сильную коннотацию системности, однако то, как сегодня устроено наше пространство смыслов, системностью не всегда отличается.

Если реконструировать условия, в которых политики сегодня обращаются к прошлому, то становится очевидно, что прошлое для них хлеб, заметила профессор. «Они не могут функционировать как политики, не обращаясь к прошлому, – сказала Ольга Малинова. – Для этого есть много разных причин, начиная с того, что государство строит национальную идентичность, а вся нация – это сообщество, которое с незапамятных времён проживает на этой территории. С другой стороны, 20 век оставил в наследство те конфликты памяти, с которыми мы имеем дело сегодня. Говоря о тех тенденциях, которые обрисовал Алексей Ильич, я бы добавила, что сегодня, в 21 веке, мы имеем дело с международным символическим пространством, которое сформировано наследием холодной войны. С одной стороны, оно предельно дихотомизировало пространство смыслов (дихотомия – раздвоенность, деление на две части. – Авт.), с другой – один из полюсов исчез. И приходится вести эту символическую борьбу в пространстве, где дихотомии присутствуют, но они не прорисованы идеологически. И здесь история ещё и оказывается инструментом формирования смыслов в мире, в котором мы живём».

По мнению Малиновой, если проследить, как политические акторы работают с историей, то можно заметить одну любопытную вещь. «Мединскому кажется, что с мифами можно делать всё, что угодно, – заметила профессор. – Но на самом деле прошлое для политиков – это ресурс, который имеет очень серьёзные ограничения, потому что, как ни крути, это история такая, какая она была. Что-то можно попытаться сфальсифицировать, но потом вскроется, и будет скандал. Что-то можно попытаться сформировать, но в современном обществе всё равно будут недовольные, будет оппозиция. В конечном счёте успех будет тогда, когда то видение социальной ситуации, то видение прошлого в данной ситуации, которое ты развиваешь, принимается на веру большим количеством людей и ни у кого не вызывает сомнения. Вот это есть настоящий мир, а не то, что ты придумал и во что пытаешься заставить поверить всех. К сожалению, а может быть, и к счастью, политики не очень сильно задумываются о технологиях символической политики. И не очень сильно задумываются, как свои манипулятивные технологии сделать более эффективными. Они делают много ошибок. Иллюзии политиков о том, что они могут сделать с прошлым всё, что угодно, – это не более чем иллюзии. Но, с другой стороны, это область, в которую можно и нужно делать символические инвестиции. Проблема заключается в том, что это инвестиции долгие».

Власть все эти годы очень несистематически работала над политикой идентичности, в частности, того, что называется «формированием инфраструктуры коллективной памяти», говорит профессор. «Если вы пытаетесь продвигать определённый исторический нарратив, определённую схему прошлого-настоящего-будущего, вы должны создавать инфраструктуру, рассчитанную на десятилетия, – считает она. – По части этой инфраструктуры делалось очень мало, а то, что делалось, делалось крайне непоследовательно. Делалось, но потом отменялось, вводилось, но не поддерживалось. И в каком-то смысле то, что столько лет спустя после распада Советского Союза мы продолжаем говорить о кризисе идентичности, это, между прочим, результат непрофессиональной символической политики нашей властвующей элиты».