Инспектор качества Перфильев Алексей вышел за деревню. Перед ним развернулась картина великого побоища. Зима в панике отступала под ударами солнечных лучей. Снежные редуты трещали по всем швам, расползаясь ручейками по пашням. Остатки разгромленной армии зимы отлёживались под кустами, в канавах и впадинах. Но и там их настигала и уничтожала кавалерия южных ветров. Над полями плавали резкие запахи весны, хватали за ноздри и учащали пульс. Освобождённая земля дышала радостно и глубоко…

Перфильев острой палкой проткнул несколько пластов пара, с довольным видом буркнул себе что-то под нос и повернул обратно. Когда он подходил к селу, ему повстречались колхозники с бригадиром. Выводы инспектора были до того неожиданны, что бригадир первой бригады Кожухов Александр только развёл огромные красные руки и ничего не сказал. Потоптавшись на месте, он с решительным видом двинулся к кузнице, а оттуда – на конный двор. Колхозники молчали. Первым заговорил дядя Иван:

– Годить надо, мужики. Неровен час. Природа – она матушка…

– План, дядя, годить не велит. И природа не против… Слыхал, что инспектор сказал, – вставил задорный певучий голосок.

Дядя Иван окрысился. Чёрная клинышком бородёнка заходила ходуном:

– Курицыно ты яйцо! Что же, по-твоему, в лёд, что ли, сеять? П-л-а-н!

Парень защищался:

– А договор забыл? Карнауховцы, небось, не будут ждать. А тебе лёд кажется… Где он, лёд-то? Ты же сам голосовал за договор. Или так, для близиру? Руку, мол, подыму – не отпадёт!..

Старик сначала заорал на обидчика, но потом снизил голос и с достоинством проворчал:

– Я как раз за соревнование. Так что проезжай мимо. Но, скажу по правде, – и соревноваться надо умеючи. Вы вот прыгаете, как козлы. Рекорды ставите. А много ли в этих рекордах корысти? В прошлом году насеяли зерно с травой, а потом получили, здорово живёшь, по килограмму на трудодень. Вот замёрзнет пшеничка, и будут вам р-е-к-о-р-д-ы!

– А я говорю – не замёрзнет. С чего ей замёрзнуть? Природа твоя оттаяла. Вон и инспектор говорит.

– О-т-т-а-я-л-а. Много знаешь, парень. Мы век прожили, да в такую рань не бросали зерно.

– Век прожили, да ума не накопили.

Мимо шумно прошёл председатель колхоза Черепанов. Находу, подмигнув, он весело крикнул:

– А карнауховцы тово… На сверхранний вышли. Так что после обеда собирайсь!

– Вышли, говоришь? Здорово живёшь! – дядя Иван питал к карнауховцам уважение. Колхоз считался передовым. В прошлом году они и работали лучше, и на трудодень получили больше, чем димитровцы.

– Ну и дураки, если вышли, – неожиданно добавил он по адресу соседей и, сердито зажав рот, зашагал домой.

После обеда димитровцы выехали в поле. Солнце припекало. С высокой телеги, нагруженной боронами, раздавался тот же певучий голосок:

– Дядя, а природа-то того – по плану действует.

Из-за мешков с семенами показалась знакомая бородёнка: «Курицыно яйцо! Вот ударят заморозки, и будет тебе по плану!»

Спор продолжался до пашни.

2.

Общий сев начинался через несколько дней. Бессменные пахари колхоза им. Димитрова двадцатилетние Настя Хороших и Клаша Перфильева готовились к пахоте. Забывали пообедать. Да и аппетит куда-то пропал. На весёлых обычно лицах девчат мелькали серые тени заботы и тревоги. Всё дело было в конях. Кони очень плохи. Колхоз организовался этой весной из трёх карликовых и бесхозяйственных артелей. У лошадей была чесотка. Овса не было – одно сено. Настя ходила к председателю Черепанову, хотя знала, что словами делу не поможешь. Однако хорошее опытное слово может и помочь. Черепанов сказал:

– Главное, девчата, в уходе. Делайте на пахоте почаще перерывы, кормите, тщательно следите за упряжью. А особенно налегайте сейчас. Каждая минута – золото.

Настя почти не отходила от прикреплённых к ней Белоснежки и Гнедка. По вечерам она совала им в мягкие губы объедки семейных хлебов. Сама чинила и подгоняла сбрую. Клаша не отставала от подруги. К моменту выезда в поле кони у девчат изрядно повеселели.

Когда приехала комиссия из колхоза им. Луки Карнаухова, Настя в первую очередь спросила:

– Ну как наши кони? Хуже, лучше ваших?

Колхозник опытным глазом повёл по двору, где стояло 26 лошадей, и решительно отрезал:

– Хуже!

– Ну а вот этот? – Настя показала на Белоснежку.

– И этот хуже.

Настя обидчиво повернулась спиной и заметила быстро приближающего человека:

– Кто у нас тут из пахарей? èèè

– Ну я.

– Тогда идём со мной. Это же, товарищи, безобразие! Форменное безобразие!

Возмущающийся человек оказался карнауховским кузнецом Михаилом Матвеевым. Комиссия нашла, что у плугов димитровцев неправильно поставлены сошники. Плуги увезли вторично в кузницу.

– Эх и помучилась бы ты, деваха, – сочувственно вздохнул кузнец. – Вот смотри, как должен сидеть сошник. А теперь я тебе покажу, как надо настраивать плуг.

Настя внимательно наблюдала, как юркие руки Матвеева орудовали французским ключом. Впоследствии в борозде ей не раз пригодился этот урок.

3.

Пахать начинали до света. С солнышком выпрягали лошадей и кормили. Сушили сбрую. В обед опять выпрягали. Потом запрягали и пахали до вечера. Норму в 0,75 гектара на плуг Настя и Клаша почти каждый день перевыполняли. Придирчивый инспектор качества Перфильев Алексей не находил ни единого огреха. Девчата по-прежнему таскали из дому хлебные объедки для лошадей. Сев развёртывался. Бороноволоки и сеяльщики не отставали.

Однажды вечером два известия опечалили пахарей. Приезжали опять карнауховцы и проверяли качество сева. И вот у сеяльщика Лохова Егора они обнаружили большие просевы на 18 гектарах.

А ещё: всходы пшеницы сверхраннего сева прихватило морозом. Нежные стебельки не выдержали холодного дыхания и, пожелтев, свернулись в колечки. У карнауховцев случилась такая же оказия. (Дядя Иван, конечно, теперь хвастался в своей бригаде: «Ну вот, я вам говорил… Природа – она матушка…»)

Жаль было пшеницу, но грызла ещё досада и на Лохова Егора. В перерывы Настя то и дело повторяла:

– Ты подумай, Клаша, отстанем мы из-за этого Егора, ей богу, отстанем!

Егор Лохов был оштрафован на пять трудодней. Растерянно и недоумённо смотрел он на однобригадников и разводил руками:

– Прямо беда, сроду этого со мною не случалось…

– А ты, паря, не торопись, – посоветовал бригадир Кожухов. И, подумав, добавил: – На качество нажимай, а не на скорость.

– Сам понимаю, – конфузливо растянул Лохов, – да вот как-то стряслось – не пойму…

После этого инцидента Лохов тщательно следил за собой.

4 июня в колхоз имени Димитрова пришло обидное известие: карнауховцы закончили сев. Димитровцы отстали на три дня.

На общем собрании колхоза Настя с Клашей неприязненно смотрели на Лохова, который, по их мнению, со своим несчастным просевом усугубил обиду поражения. И когда им как лучшим ударницам посевной выдавали премии, у застенчивой Насти сорвалось с языка:

– Товарищи, что же это такое? Я думаю, товарищи, что осенью мы выйдем первыми…

4.

Пшеница в «трубице» шумит нежно и еле слышно. В восковой спелости – с мягкими звонами и перешёптыванием. В полной спелости – с тревожным и злым шипением.

Настя и Клаша всё лето пахали под пар. Кругом их волновались озёра димитровской пшеницы. Дальше, на западе, зеленели хлеба колхоза им. Луки Карнаухова.

Когда мягкие шелесты в пшеницах сменились на еле уловимые звоны. Настя ежедневно обминала в обветренных ладонях колос. Потом дула в кулак, перекатывая там крупные светло-жёлтые зёрна.

– Пора жать, – сказала однажды подруге, – ты увидишь сегодня бригадира, замолви…

Назавтра обе бригады колхоза с машинами вышли в поле. Но не успел машинист Перфильев Алексей дать три круга, как карнауховцы показались на своих полях.

Бригадир Кожухов мельком остановился около одной из вязальщиц и вытянул руку вдаль.

– А они, ребята, тово… не промах!

– Товарищ бригадир, может быть, ты освободишь нас от пахоты?

Перед Кожуховым стояла Настя.

– Вот тебе и на, – развёл он большие руки, – надо понимать, гражданочка, что пахать тяжело?

– И вовсе не тяжело! – она показала на карнауховские поля: – Я вязать хочу!

Кожухов мгновенно повеселел:

– Не дури, Настя, справимся и без вас, а вы пашите. Пахота, брат, дело первое.

Жатки у колхоза им. Димитрова были стары и потрёпаны. В прошлом году на них никто не выполнял норму. Поэтому бригадир Кожухов отнёсся недоверчиво к бывшему рабочему Черемховской шахты Перфильеву Александру, когда тот, приняв машину, заявил, что нормы будут взяты. В первые же дни сомнения бригадира рассеялись. Перфильев жал без перебоев.

По вечерам, когда осенние сумерки застилали силуэты карнауховских машин и вязальщиков, несколько голосов упрашивали одну из дивчин:

– Машка, у тебя глаза-то острые, погляди – вяжут ещё?

Дивчина приставляла ладонь ко лбу – вяжут!

Никто не уходил с поля.

5.

Началась молотьба. Нужно было сдавать хлеб государству. Когда Настя с Клашей явились на ток, их огорчило неприятное известие – на вторую молотилку машинистом был назначен неудачливый сеяльщик Лохов Егор.

– И чего это думают наши главки?

Егор Лохов не отходил от машины. В короткие перерывы, по ночам, его можно было найти около неё испачканного и возбуждённого с ключом в руках. Молотили до 12 часов ночи. Лохов в день намолачивал 550 пудов. После Лохова обычно оставался на ночь ворох не провеянного зерна. Тогда на помощь веяльщикам приходила с полевых работ молодёжь. Лохова иногда подзадоривали:

– Ты что же это, Егор, гонишь этак? Иль штрафа побаиваешься?

Лохов отмалчивался.

Четыре раза в сутки димитровские телеги нагружались зерном и тянулись к элеватору. Приезжающих подводчиков на току встречали неизменными вопросами:

– Карнауховцы возят?

– Возят!

Димитровцам на подмогу пришли автомашины. Их прислали шефы колхоза – рабочие шахты № 8.

– Теперь дело за молотьбой, – облегчённо сказал председатель колхоза Черепанов и подошёл к потному, измазанному маслом и мякиной Лохову:

– Ну как, Егор, выдержит твоя машина, если мы перейдём на круглосуточную?

– Да как сказать, председатель? Выдержит, пожалуй.

Молотилка работала круглосуточно. Егор Лохов добросовестно расплачивался за свой весенний просев. Девчата теперь дружелюбно перекликались с машинистом:

– Егор, ты слышал, что карнауховцы завтра-послезавтра вывезут весь хлеб?

– Завтра, говорите? Напасть-то какая!

Этот разговор был в полдень 6 сентября. К вечеру явился Черепанов и, когда хлеб был загружен на подводы, захлопнул книжку и крикнул:

– Нарочного, к карнауховцам! Хлебопоставки окончены.

Белоголовый нарочный, стоящий у веялки, сорвался с места и, забросив на спину своего коня тужурку, умчался по направлению к карнауховским полям.

Назавтра колхоз Луки Карнаухова прислал своего нарочного. По хлебопоставкам зерна от колхоза им. Димитрова он отстал на 24 часа. Димитровцы наконец расквитались за весеннее поражение, но победили оба колхоза. В этом году они сдали хлеб государству на 2 месяца раньше, чем в прошлом году, и распределили доходы, на трудодни получили не по два килограмма, а по 10-11, урожай сняли в срок, и не 5-6 центнеров с гектара, а по 10–12. Если в прошлом году им пришлось трудновато, то сейчас хлебные излишки даже покупают. Если в прошлом году лишённые корма кони еле волочили ноги, то к будущему севу конный парк колхозов приходит как никогда здоровым и сильным…

Когда засыпали семенной фонд, у амбара толпились колхозники. Дядя Иван бережно держал на ладони крупное, отливающее медью зерно и, прищуриваясь, определял его достоинства:

– А пшеничка-то, мужики, добрая. Сей её, родную без всякого сумления, она и на целине вырастет…

Неожиданно вынырнул из-за дверей знакомый певучий голосок:

– А ты знаешь, дядя, где эта пшеничка уродилась?

Старик по голосу узнал своего назойливого «противника», стряхнул зерно в засеки и, не оглядываясь, спешно пробормотал:

– Знаю, курицыно яйцо, знаю…

Пшеница была с полосы сверхраннего сева. Всходы её, поражённые весенним заморозком, быстро выправились и дружно поднялись над соседними посевами.

Колхоз имени Димитрова Черемховского района