«Модератор – это я. А что это такое?»

Тим Собакин в Иркутске пел, читал стихи, встречался с (по)читателями и один раз даже стал «модератором». На круглом столе о детских журналах. «Модератор – это я, – представился Тим Собакин. – Если бы мне кто объяснил, что такое модератор, было бы хорошо». – «Ты главный», – пояснила поэт Ольга Алёнкина. – «А, ну так бы и сказали, что я – главнюк».

Автор потрясающих детских книг, ныне заместитель главного редактора «Весёлых картинок», рассказал о том, как издавались детские журналы, когда появился легендарный «Трамвай», который как только не называли: «детский авангардный», «детский психоделический». И прочее.

«В своё время у «Весёлых картинок» был тираж более 7 миллионов экземпляров, – рассказал Тим Собакин. – Журнал существует и сегодня, издаются ещё два: «Филя», рассказывающий о природе, и «Эскиз» – об изобразительном искусстве. Но общий тираж трёх журналов не превышает 50 тысяч. Они в основном идут по подписке, и купить их в отдалённых регионах нельзя, в рознице они практически не распространяются. А вот что касается «Трамвая», в своё время его издавал Советский детский фонд имени В.И. Ленина. И тираж был свыше 2 миллионов экземпляров. Но где сейчас «Трамвай»? Его давным-давно нет. А в своё время тираж просто улетал!»

Современным детским журналам такое и не снилось. Никаких огромных тиражей, только подписка. Детям легче читать в Интернете, а в приоритетных выкладках киосков – журналы с популярными мультгероями, комиксы, раскраски. В качестве альтернативы за пределами Москвы предлагается очень немногое. Это детские журналы, живущие на деньги из областных бюджетов. Тема назидательности и патриотизма в таких изданиях – непременное блюдо, иначе не будет отработан «региональный компонент». А хочется ведь увидеть что-то похожее на «Трамвай» – необычное, яркое, заставляющее думать. Ответ тут один – искать.

Ольга Алёнкина, имеющая солидный опыт воспитания двуногих и четвероногих – троих детей, двух котов и кролика, назвала несколько журналов, которые, по её мнению, могли бы стать сегодня интересными. «Очень хороший, замечательный детский журнал издаётся в Пензе Мариной Танцыревой, называется «Чердобряк», – сказала Алёнкина. – В Белгороде выходит «Филиппок». Тим Собакин вспомнил о журнале «Простоквашино», выходящем в издательстве «Эгмонт» под неусыпным взором Эдуарда Успенского. А ещё посоветовал обратить внимание на интернет-журнал для детей «Пампасы», там отличный состав авторов, появляется всё самое новое и лучшее.

«За бумажный журнал не возьмусь»

«Это же 27 лет прошло!» – удивлённо вздохнул Тим Собакин, когда после круглого стола к нему подошла девушка с журналом «Трамвай» за 1990 год. Первый номер «Трамвая» вышел в мае 1990 года. Я не помню обложки «Мурзилок» и «Костров», которые сопровождали всё моё детство, а вот обложку первого «Трамвая» помню очень хорошо: развесёлая компания героев сказок, мчащихся куда-то на трамвае. И помню, как потом мы бегали к почтовому ящику в надежде, что вот сегодня папина газета будет потяжелее, потому что внутри лежит тот самый гладкий, красивый «Трамвай». Мы его и читали, и гладили, и нюхали.

Первые «Трамваи» были незабываемы! Но буквально через год СССР приказал долго жить. Советский детский фонд начал загибаться, денег не хватало. В 1992 году «Трамвай» не выходил. В 1993 году журнал был возрождён, начал печататься в Финляндии, спонсировал его кемеровский банк. Жил «Трамвай» до 1995 года, когда вышли последние шесть номеров, а потом закрылся навсегда. Это на бумаге. А в головах детей, которые росли и росли, он не закрылся.

У журнала осталось очень много поклонников, «(по)читателей», как называет их Тим Собакин. Стихийно в Интернете возникли два сайта журнала «Трамвай». В 2011 году московское издательство «Самиздал» предложило Тиму Собакину сделать репринт всех номеров «Трамвая». Вышедший первый том Собакин называет «чудом», потому что не верил в его появление. Деньги были собраны по подписке. «Я был вне себя от счастья, потому что через 21 год люди помнят, а ведь у них уже свои дети…» – говорит главный редактор. «Слава «Самиздалу» и «Трамваю»! Ну и мне чуть-чуть», – улыбается Тим Собакин.

– У вас никогда не возникало желание возродить «Трамвай»?

– Возникало, и неоднократно. Я получал, наверное, писем 20 от бывших читателей, фанатов этого журнала, которые спрашивали: «А можно ли возродить журнал в Интернете?» В Интернете это действительно можно сделать. В бумажном виде – уже нет. Журнал на бумаге – это целая фабрика! В 1993 году мы решились издавать «Трамвай» втроём: художник Анатолий Дубовик, писатель Олег Кургузов (уже ушедший от нас) ну и, мягко выражаясь, ваш покорный слуга Тим Собакин. И я видел, что это такое – бумажный журнал. Тираж в 150 тысяч занимал товарный вагон. Вся логистика ложилась на плечи генерального директора Анатолия Дубовика. Я в этом не участвовал, к счастью. Кроме того, современные дети охотнее полезут на интернет-ресурс, где в компактном виде всё прочитают и всё узнают.

– Вы для себя чем объясняете феномен «Трамвая»? Работали вы во многих журналах, но популярнее «Трамвая» ни один не стал.

– Мир изменился, дети изменились очень сильно. Буквально за 10 лет. Интересы тоже другие. Мы бы могли отыскать темы, интересные и современным детям. Но как-то уже ушло то славное время, когда детки ждали очередной выпуск журнала. Вот сейчас мне давали на подпись журнал № 7 за 1990 год. Берегут, потому что фанаты. Их становится всё меньше. Одна из участниц круглого стола сетовала: «Литература умирает, читателей нет». И литература есть, и читатели есть! Их просто стало мало. Лучше пусть будет мало, главное, чтобы они искренне любили чтение. Ценителей прекрасного всегда мало.

– Мне кажется, что почти все необычные детские писатели, создатели мультфильмов вышли не из гуманитарной среды. Первое, что вспоминается: Льюис Кэррол был математиком и логиком, мультипликатор Иван Максимов – из семьи физиков.

– Могу добавить – Эдуард Успенский окончил МАИ. Нет, не все, конечно. Есть уникумы, которые, что называется, идут от слова. Вся проблема в том, что у всех людей, а у детей в первую очередь, постепенно теряются любовь и вкус к слову. И особенно к печатному. Сто раз уже было сказано: если родители, семья не привьют любовь к слову, к родному языку – ничего не сложится.

– Мне всегда казалось, что физики и математики должны интересоваться цифрами, явлениями природы, законами. Откуда в среде людей естественно-научных профессий появляется вкус к языку?

– Я питаюсь цифрами и до сих пор. Сейчас моё самое страстное увлечение – это астрофизика. За последние 10–15 лет было совершено столько интересных открытий, о которых Эйнштейн и думать не мог. Его теория относительности осталась, в принципе, верной, но уже открыто столько нового, что она стала частным случаем… Как теория Ньютона оказалась частным случаем теории относительности Эйнштейна, так и теория Эйнштейна – частный случай уже чего-то большего. Теория Ньютона вполне применима для маленьких расстояний и короткого времени, например, для Солнечной системы. Эйнштейн пошёл дальше – он попытался создать теорию для целой Вселенной. Жаль, не знал, что Вселенная не одна… Обнаружились тёмная материя, тёмная энергия. И сейчас с бешеной скоростью совершаются открытия. Так что лет через 10 будет ещё более всеобъемлющая теория. И вот так, по спирали, идёт процесс познания. Ой, я даже и не думал, что такие умные вещи буду говорить.

– И всё-таки откуда у физика любовь к языку?

– Началось всё в школьные годы. Я учился в 5 классе. И как-то подумал, а не написать ли мне стихотворение… А где взять тему? Я придумал: волчица потеряла своего волчонка. Ищет, ищет: «Ау, волчонок, где ты?» Нет его. Волчица страшно переживает и страдает. Стих, само собой, вышел очень наивным, примитивным и слабым. Но он был одним из первых. Потом пришло ощущение, чувство, что с помощью слова можно создать свой собственный мир.

– А с помощью цифр нельзя?

– С помощью цифр будет матрица только. По-своему это мир, но его мало кто поймёт. А слово-то мы все понимаем. Всё зависит от того, насколько это мастерски сделано. C помощью слов можно создать свой мир таким, каким ты захочешь его увидеть. èèè

С помощью цифр этого никак не сделать. У родителей моего одноклассника была пишущая машинка. В то время – редкость несусветная! Машинки стояли только в учреждениях, образцы их шрифтов хранились в КГБ. И он попросил папу, чтобы тот отпечатал «Волчицу» на машинке. И когда я увидел, что это не от руки написано, а напечатано буквами, мне показалось: ну прямо как в журнале! С тех пор пошло и поехало.

Более-менее серьёзно я стал относиться к стихотворчеству в старших классах школы. Мы в то время жили с родителями в Германии. Была тоска по русскому языку, нас было мало, а вокруг полный «шпрехен зи дойч». Я начал играть на бас-гитаре, потом на органоле (сейчас этот инструмент называется синтезатором). У нас был свой ВИА, назывался вроде «Васильки» или что-то типа того. Мы давали концерты. А поскольку песен не было, мне приходилось сочинять и слова, и музыку. Выступали с большим успехом, конечно, пели в основном для нашего контингента… Я ведь и на флейте играл. И вообще музыкант по натуре. Бог не дал. Стал поэтом, которого Будущее рассудит. А потом, когда я уже учился в МИФИ, где-то на третьем курсе увидел, что в ДК «Москворечье» висит объявление: «Желающих заниматься в литературном кружке просим прийти туда-то и тогда-то». Я пришёл, прочёл стихи. Мне сказали: «Ничего, терпеть можно». Я ходил туда, слушал мэтров, у которых уже были публикации в журналах. И мотал на ус. Тогда он у меня уже был, ус-то. И постепенно втянулся. В библиотеке взял кучу книг по теории стихосложения. Я даже и не думал, что на свете есть теория стиха.

– Вам это помогло?

– Разумеется. Ведь в то время я был уже почти научным работником. Мне было жутко интересно, как устроены стихи изнутри. Какие бывают размеры, как выглядят формы строф. Вот вам и цифры. Конечно, были в поэзии самородки, которые писали, что называется, «от сохи». Но их весьма немного. До сих пор считаю: сперва нужно освоить азы. А уж потом вытворяй, что душе угодно! Чем теперь и занимаюсь… В общем, я стал серьёзнее относиться к своим виршам, начал их отшлифовывать. Закончил МИФИ, остался в аспирантуре, вышла моя первая публикация в журнале «Весёлые картинки». Потом публикации пошли валом: в «Литературной газете», «Московском комсомольце». За один-два года в четырёх-пяти изданиях всё было опубликовано. Сначала это был Андрей Иванов, но потом я подумал: Андреев Ивановых так много. И стал искать псевдоним.

– Это не было связано с Даниилом Ювачевым, который, как известно, тоже любил псевдонимы?

– У него-то было много псевдонимов: и Хармс, и Шардам… Но не в моём случае. Тогда вообще нельзя было почитать Хармса. Зато в МИФИ была многотиражная газета «Инженер-физик». Я написал туда одну, вторую статью – и втянулся. Меня позвали работать. Так два-три года я был спецкором «Инженера-физика». Я даже поступил на журфак МГУ, у меня есть диплом журналиста. И вот в 1989 году вышла моя первая тоненькая книжечка «Дом для муравьёв». Немало усилий для её выхода приложил Эдуард Успенский. Тут уж я совсем возрадовался: и книга есть, и публикации есть. А потом вторая книга, третья… В августе 1991 года, когда был путч, меня приняли в Союз писателей СССР. Нас тогда как-то обоймой всех приняли. Я этот билет до сих пор храню и беру с собой в поездки. Потом я сотрудничал с газетой «Семья», там была детская страничка под названием «Трамвай № Мы». Мы это дело начали с Андреем Усачёвым, потом он ушёл. А я продолжал вести «Трамвай № Мы». Тот ехал-ехал, пока нам не сказали, что надо не страничку делать, а два журнала. Так появились журналы «Мы» для старшеклассников и детский «Трамвай».

«Лайк – это не общение, это разобщение»

Когда разговариваешь с Тимом Собакиным, возникает ощущение, что отвечает то чересчур неугомонный Сидор Тяфф, то слишком рассудительный Степан Тимохин. Порой вступает маститый учёный Савва Бакин. А в первый день фестиваля явно пел вечно голодный Терентий Псов, так что зрители даже булочки ему принесли. Такое количество псевдонимов объясняется просто: когда-то в «Трамвай» было сложно набрать хороших авторов. «Нам нужны были авторы со свежим взором, которые чувствовали бы дух «Трамвая», – вспоминает Тим Собакин. – Объяснять им это было трудно. Авторы воспитывались на «Мурзилке» и «Весёлых картинках»… Приносят иногда, ты читаешь и думаешь: «Господи, ну совок!» Вот потому и стали писать сами. Так возникли псевдонимы: Тим Собакин появился для стихов, Тихон Хоботов – для прозы, Ника Босмит – для переводов. Мы, кстати, выдумывали несуществующих иностранных авторов и писали за них переводы». Как команда «Трамвая» жила в девяностые, Тим Собакин описал в воспоминаниях. Хочется привести один эпизод: «Вот заходит к нам писатель Сергей Шац. С порога бухается на стул и шумно восклицает: «Все люди рыщут, чем бы поживиться!» «И что?» – спрашиваем мы. «А вы тут сидите, будто вам всё по ф…» «А нам и есть всё по ф…» – отвечаем мы. «Прямо оазис какой-то!» – не найдя подходящих слов, Сергей Шац незаметно уходит в далёкую Америку. Мы же остаёмся. Чтобы изготавливать «Трамвай». Тим Собакин признаётся, что «лихие девяностые» для него были самым лучшим временем. «В политику мы не лезли никогда. Было творческое время, было весело и молодо», – вспоминает он.

– Где вы в то время, к примеру, брали лимерики? Это было удивительно, когда я в 14 лет первый раз прочитала эти стихи, не поняла, что передо мной, как к этому относиться.

– Так у нас некоторое время работал Григорий Кружков, известный переводчик, поэт, эссеист. Он, кстати, этот жанр и стал воплощать на наших страницах. А я всегда писал в предисловии, откуда пошли лимерики и что это такое. У нас ведь была установка, что мы делаем журнал для умных детей. А не для тех, которым нужны комиксы. Анатолий Дубовик сумел собрать очень хороших художников, они сейчас за границей нарасхват. А тогда делали иллюстрации для нашего журнала, просто суперовские иллюстрации. Мы собирались один раз в неделю и устраивали, как это называется, «мозговой штурм». Так пришла идея печатать в журнале художников начала прошлого уже века. Появился Юра Нечипоренко, который писал для детей такие удивительные статьи. В «Трамвае» были и Филонов, и Малевич, и Кандинский… Всем уже надоели «Мурзилки» и «Весёлые картинки» с портретами Ленина ко дню рождения. А у нас лимерики, современная живопись, переводы лучших рассказов. Я сам ездил к Борису Заходеру, когда он писал вторую книгу о «Вини Пухе». Он мне дал эксклюзивные первые главы. Ни у кого этого тогда не было. Думаете, мы печатали «Алису» Льюса Кэррола? Нет, мы печатали его письма к детям! Все знают Джона Леннона как одного из четвёрки «Битлз». Но ведь он был ещё и очень остроумным автором. И я случайно обнаружил его произведения. Лишь прочитал эту книжечку – и тут же немедленно в «Трамвай».

– Заболоцкого печатали?

– Конечно! Я по нему диплом защищал на журфаке. А вы что думаете, я там изучал теорию и практику партийно-советской печати? Этот курс, конечно, у нас был. Но я его благополучно прошёл и забыл. Я вообще сначала взял тему «Поэтика обэриутов». Но мой руководитель сказал: «Не пройдёт». И предложил Заболоцкого, который был близок к обэриутам, но потом отошёл от них. Он в СССР печатался. Потому моя тема зазвучала так: «Н.А. Заболоцкий и поэзия обэриутов». И руководитель мой дал ксерокопии, я увидел Хармса… Он, конечно, тогда уже стал издаваться, но в очень урезанном виде. А тут копии из двухтомника Хармса издательства «Ардис» США, который вышел в 1984 году. Хармс, Введенский… Такого ни у кого не было тогда, а у меня было. Я диплом, естественно, защитил на «отлично». И вот это всё, что попадало к нам в книжечках, в ксероксах, мы впихивали в «Трамвай». Чем более необычным это было, тем больше вероятности попасть в журнал. Боялись, конечно, что не пропустят. Спасибо Сергею Абрамову, который в то время был редактором «Семьи» и куратором «Трамвая». Заслуга Абрамова в том, что он нам не мешал. Иногда только можно было услышать от него: «Вот тут, ребята, вы что-то маханули…» Мы отвечали: «Ну, может быть, может быть…» И через 2-3 месяца ему то же самое подсовывали. Он соглашался: «Вот! Уже лучше!»

– А правда, что вы объясняли в «Трамвае» квантовую механику?

– Сам лично объяснял. Не квантовую механику, а её основы. Деление атома и прочие заумные вещи. Моя любимая статья была «Мышь четырёхмерная» – о четвёртом измерении. Потом по этой статье сняли мультфильм. Чем интереснее и необычнее была тема, тем быстрее в «Трамвае» мы её впитывали. А читателям, детям хотелось перемен. Виктор Цой же пел: «Перемен, мы ждём перемен!» И потому всё это в журнал легло, что называется, звёзды сложились. Команда была не зашорена советскими догмами, нам тогда всё-таки было лет по тридцать. У «Трамвая» в те годы был второй по величине тираж после «Весёлых картинок» и «Мурзилки». Но у этих журналов – история с хвостиком. А тут новое название, «Трамвай», и тираж два с лишним миллиона. И это за полгода. Сергей Абрамов сказал: «Молодцы, ребята! Делайте, что хотите, но знайте меру».

– Ощущение было такое после «Мурзилки»: нет никакой назидательности в журнале.

– Абсолютно. Это было наше основное правило – нет поучений. Ни в коем случае ни в одном стихотворении, ни в одном рассказе не должно быть: «Вот так не делай, а делай вот так. Сюда не ходи, туда ходи».

– Какой бы сейчас мог быть журнал для детей?

– Не знаю. Сейчас настолько изменились детский менталитет, интересы. Я не против Интернета, в нём тоже много чего полезного есть. Я просто не знаю, что нынешним детям надо. Сейчас ребёнок с книгой – это чудо. Иногда я это вижу, но только в библиотеках. Интересы стали слишком разные, а тогда мы все вышли из СССР, воспитывались в школах. Вот появилось что-то новое – и все читают, смотрят. А теперь у детей есть очень многое… Хуже всего, что они и сами не знают, что им надо. Они мечутся в «Инстаграме», в «ВКонтакте», в «Фейсбуке»… Раньше, бывало, кто-нибудь принёс журнал в школу – и все смотрят, читают. Вот было живое общение. А теперь: тык-тык-тык по кнопкам… Увидел что-то, надо поставить «лайк». А «лайк» – это не общение, это разобщение.