Теперь эта цифра – 35,3 миллиона кубометров древесины – целый год, пока новый рекорд по вырубке своих лесов не поставим, будет звучать на разных лесных и экономических собраниях-совещаниях-форумах, потому что объёмами заготовленной древесины у нас принято гордиться. Это якобы показатель экономической мощи страны и нашего отдельно взятого региона. Говорю «якобы», потому что ни федеральный, ни областной, ни муниципальные бюджеты от лесорубных рекордов почему-то не очень пухнут.

А вот вторую неотъемлемую от рекорда цифру с чувством гордости за содеянное произнести трудно. Специально, умышленно её никто ни от кого не скрывает, не замалчивает. Просто на ней внимание не акцентируют ни ответственные за благополучие сибирской тайги чиновники, ни сам лесорубный бизнес, поэтому остаётся вторая показательная цифра вне поля общественного сознания. Я говорю о площади вырубленных лесов. Чтобы заготовить более тридцати пяти миллионов рекордных кубометров древесины, бизнесу (не только лесному, а всякому, включая фермеров, геологов, строителей линейный объектов и пр.) потребовалось свести под корешок 176 835 гектаров тайги. Многочисленные лесосеки увидеть одновременно невозможно – они же по всей территории области разбросаны. Поэтому и вырубленные площади своими размерами людей хоть и шокируют, но не всех, и не очень сильно. А вот если прошлогодние вырубки мысленно собрать в одно место, то на получившейся пенькастой проплешине весь город Иркутск – от посёлка Молодёжного на востоке до западного краешка Ново-Ленино и от Синюшиной горы на юге до микрорайона Зелёного на севере – мог бы поместиться… больше шести (6,3) раз! Я говорю не только о городской застройке, а обо всём городе, включая находящиеся в его границах парки, водные, болотные, лесные и прочие пространства, строениями не занятые.

Для особо впечатлительных людей поясню: колоссальные вырубки не означают, что за один только прошлый год площадь лесов Иркутской области сократилась на те самые без малого 177 тысяч гектаров. Не сократилась. Земли как были лесными, так ими и остались. Правда, раньше они числились лесопокрытыми, а теперь, лет на 8–10, будут значиться в документах как не покрытые лесом. А потом с помощью людей или даже без неё древостой всё равно восстановится. И как только кроны молодых деревцев, посаженных или самостоятельно выросших между пеньками, сомкнутся – площади вновь приобретут статус лесопокрытых. По официальным документам всё – ну, почти всё, кроме возраста и, возможно, породы насаждений – станет как было. Подчеркну: только по документам! Но не по жизни.

Так, как было, уже не станет никогда. Заготавливая древесину, мы рубим леса естественные, реликтовые, разрушаем или как минимум сильно нарушаем естественные лесные экосистемы, природой-матушкой за многие тысячелетия сформированные. Не случайно леса, восстановленные или самостоятельно восстановившиеся после вырубок, называются вторичными. На настоящие они только внешне немного похожи. Примерно так же, как стёклышко может быть похоже на бриллиант. И как «цыганское золото», сверкающее ярче настоящего, вторичный лес городскому дилетанту может показаться даже «красивее» настоящего. Если, конечно, ему когда-то повезло увидеть настоящую, естественную, древнюю и дремучую тайгу.

Малонарушенные лесные территории. Давайте запомним этот термин и его аббревиатуру – МЛТ. Он обозначает теперь уже исчезающее понятие, стремящееся к бесконечно малой величине в связи со стремительно растущими объёмами промышленной заготовки древесины. Из множества толкований этого всё чаще звучащего термина наиболее полным и в то же время достаточно кратким и понятным мне показался этот: «К мало нарушенным лесным территориям относятся целостные природные территории в пределах лесной зоны площадью более 50 тыс. га, не имеющие внутри постоянных поселений, действующих транспортных коммуникаций (за исключением инфраструктуры обустройства государственной границы) и не затронутые современной интенсивной хозяйственной деятельностью».

Вроде всё понятно. А если сказать ещё проще, то под малонарушенными лесными территориями подразумеваются очень разные, но самые привычные для местного населения любых уголков планеты, самые традиционные и, главное, самые естественные леса, которые человек не успел или не сумел изуродовать хозяйственной деятельностью. Это те самые леса, о которых сложено бесчисленное количество сказок всеми народами мира. Для кого-то это, к примеру, натуральные тропические джунгли. Для кого-то древние дубравы средней полосы России. Для жителей Иркутской области – дремучая сибирская тайга.

Сказок много. Да вот беда – естественных лесов, о которых они сложены, на планете, как теперь вдруг почти неожиданно выяснилось, осталось чуть-чуть. Настоящих лесов, промышленными рубками ни разу не тронутых. Таких, к примеру, по которым русские первопроходцы в Сибирь шли. В принципе-то, если сильно захотеть, их и сегодня увидеть можно. Правда, теперь для этого мало выйти за околицу любой сибирской деревушки, как было во времена моего детства. Теперь, чтобы увидеть так называемые малонарушенные лесные территории, надо глубоко-глубоко в тайгу забираться. Причём по бездорожью. Потому что вокруг деревень, не говоря уже о городах, как и вдоль всех лесных дорог, вместо многовековых сосен старые и свежие вырубки, молодыми лесами постепенно зарастающие. Трёхсот-, четырёхсотлетние боры даже из числа взрослых сибиряков мало кто видел, не считая лесорубов, конечно же.

– И мы понимаем, что настал тот момент, когда этот вопрос уже замалчивать нельзя, – сказала Елена Бубко, координатор проектов FSC (Лесного попечительского совета) по Сибири и Дальнему Востоку, на одном из «круглых столов», состоявшемся не так давно в стенах Байкальского государственного университета. – Надо принимать меры и сохранять то, что осталось.

Полагаю, что слово «замалчивать» представителем международной некоммерческой организации FSC использовано не вполне корректно. В русском языке слово «замалчивать» подразумевает умысел. Это когда проблема очевидна, но власть старается о ней не говорить, потому что не может или не хочет её решать. Умышленное замалчивание общество способно преодолеть довольно легко. А с проблемой сохранения МЛТ ситуация сложнее. О ней в России говорят мало не потому, что хотят её скрыть, а потому, что эту проблему мало кто видит. И ещё меньше людей, особенно из числа чиновничества и бизнеса, готово отнести её к особо важным, приоритетным проблемам, требующим немедленного решения.

И ещё одна деталь, в которой я не вполне согласен с Еленой Бубко. «Тот момент», когда мировому сообществу, включая Лесной попечительский совет, следовало бы озаботиться сохранностью естественных девственных лесов планеты не сегодня, а хотя бы лет на сто раньше. Ещё в те времена, когда даже в европейских странах и в США массивы естественных, малонарушенных лесов тоже были достаточными для их сохранения. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда.

В Европе естественных лесов практически не осталось. Там почти всё искусственное. В Финляндии, к примеру, лесов, попадающих под определение МЛТ, по словам Сергея Шеверды, министра лесного комплекса Иркутской области, сохранилось всего-то около одного процента. Теперь, чтобы сохранить что-то настоящее в северном полушарии, главные надежды на Россию да на Канаду, которая тоже не все свои коренные леса к настоящему времени вырубить успела.

На круглом столе в стенах Байкальского госуниверситета про Канаду, разумеется, никто не вспоминал. Как, впрочем, и про Европу. Сибирякам, не только иркутянам, но и специалистам из Красноярского края и Республики Алтай, приехавшим в Иркутск, чтобы принять участие в обсуждении проблемы, была интересна Сибирь. И Елена Бубко тоже акцентирует общее внимание именно на проблеме сохранения малонарушенных участков сибирской тайги.

– Это очень большой регион, где малонарушенных лесных территорий много, – говорит она с очевидным оптимизмом. – Здесь очень высокий уровень естественного биоразнообразия. Поэтому очень важно сохранять эти территории. В Сибири есть два региона, где больше всего в России сохранилось малонарушенных лесных территорий. Это Красноярский край и Иркутская область.

Недолюбливаю слово «очень», но в этот раз оно меня не раздражает. Напротив, даже пробуждает некоторую «местечковую» гордость: «У нас в Сибири всё вот так! У нас всего «очень»!» Но настораживает быстрое угасание оптимизма в словах представителя FSC России и её заметное стремление не столько к возможному компромиссу, сколько, как мне показалось, к уступкам лесному бизнесу, которых он пока даже потребовать не успел.

– Но мы понимаем, что не можем все малонарушенные лесные территории, которые у нас есть в Сибири, «законсервировать» и сказать: «Туда не ходи, больше никогда не руби». Это будут, к примеру, заказники или вообще заповедники. Тогда бизнесу работать негде будет. Поэтому и возникла идея, что вот эти малонарушенные лесные территории нам надо как-то оценить. Посмотреть и увидеть, а что же на них есть самого ценного. Вот то и сохранять. Потому что сто процентов… Ну, это просто утопия – сохранять все МЛТ.

Понятно, что сохранить в нетронутом состоянии все малонарушенные леса – это даже не просто утопия. Это бессмыслица. Но и определить раз и навсегда, «что самого ценного есть», вряд ли получится. Для лесозаготовительного бизнеса самое ценное в лесу – качественная древесина, которую можно легко взять и дорого продать, а для охотника – наличие диких животных. Главная ценность МЛТ заключается, по моему убеждению, не в ценности отдельных присутствующих видов живой природы, а в естественности лесных экосистем.

– В Сибири очень много малонарушенных лесных территорий уже передано в аренду, – докладывает участникам «круглого стола» Елена Бубко. – Лесозаготовительные компании уже сейчас столкнулись с вопросами: что же делать с этими территориями? Рубить или не рубить? И мы видим, что в Сибири активно происходит деградация и потеря как раз малонарушенных лесных территорий. Причины очень разные. И пожары, и лесозаготовки, и криминальные рубки… То есть причин достаточно много…

В действительности причин превращения естественных экосистем во что-то непонятно-искусственное, пусть даже красивое и ухоженное, как в Европе, не очень много. При сегодняшней экстенсивной системе лесопользования определяющей является одна – непомерные рубки. Это на мой взгляд, основанный на лесных реалиях, которые я лично, собственными глазами вижу вокруг городов и вдоль хотя бы мало-мальски обустроенных дорог. А с формальной точки зрения лесной бизнес имеет право ещё почти в два раза увеличить объёмы заготовки древесины на территории Иркутской области, поскольку официальная расчётная лесосека даже в рекордном по вырубке 2016 году была освоена лишь чуть-чуть больше, чем наполовину. Другое дело, что сама по себе расчётная лесосека, определяющая максимально допустимые годовые объёмы рубок, величина крайне лукавая. А в условиях катастрофически устаревшего лесоустройства она становится и вовсе сомнительным ориентиром для обеспечения экологической безопасности. Сомнительным, но главным законным ориентиром, регламентирующим допустимый объём изъятия древесины из живых, в том числе и пока ещё малонарушенных, лесов.

Лесной попечительский совет занимается добровольной сертификацией экологически ответственного лесного бизнеса. Ключевое слово – добровольной. Вот и призывает международная организация все лесные компании планеты включать мозги и, даже если закон позволяет, всё равно не рубить то, что представляет собой не только финансовую, но ещё и экологическую ценность. FSC готов выдать соответствующий сертификат компаниям, добровольно налагающим на себя ограничения в рубке малонарушенных лесов. Правда, получается некоторая неловкость. Там, в той же Европе, к примеру, или в США, сохранять-то уже практически нечего, кроме заповедников, которые и без того законом защищены и на вырубку которых никто не претендует. Значит, там лесному бизнесу особых самоограничений не требуется. А у нас в области расчётная лесосека – ого-го! По закону – руби – не хочу. И тут кто-то методичку в руки и пальцем по карте – вот тут, тут и тут растут леса, которые по закону рубить можно. Но они особо ценные, малонарушенные. Они хоть и в аренде у тебя, но ты их всё равно не руби…

Министр Сергей Шеверда с идеей сохранения малонарушенных лесных территорий, расположенных в Сибири, в принципе согласен. Но к предлагаемым методам сохранения МЛТ, которые сводятся к ограничению рубок, относится без энтузиазма. Более того, он полагает, что в действующем сегодня правовом поле России ограничивать и уж тем более запрещать промышленные рубки для сохранения МЛТ в их сегодняшнем состоянии вообще нет необходимости. Дело в том, что примерно 27 процентов от общей площади всех иркутских лесов и без того имеют существенные ограничения рубок. Это леса, имеющие разного рода защитные категории, плюс заказники федерального и регионального уровня, плюс национальный парк и заповедники. А в той же Финляндии, к примеру, леса с похожими ограничениями в рубках не достигают и десяти процентов от всей лесной площади.

Министр говорит уверенно, убедительно. Но я с ним готов согласиться лишь отчасти. Дело в том, что в категорию защитных лесов входят, к примеру, пригородные зелёные зоны. На статус малонарушенных они ни при каких условиях потянуть не смогут. Это скорее уж лесопарки. А ещё статус защитных имеют водоохранные леса. И они тоже не могут считаться МЛТ из-за незначительных размеров. И промысловые кедровники, которые тоже защищены законом от вырубки – они не просто нарушенные, они давно уже изуродованы сборщиками ореха… Вот и получается, что в тех 27 процентах лесов, имеющих категории защитности, по-настоящему малонарушенные лесные территории отыскать если и удастся, то лишь немного в заповедниках да в самых дальних и труднодоступных заказниках.

– Международные неправительственные организации сделали карту Иркутской области, на которой обозначили малонарушенные лесные территории, – отвечает на мой вопрос Сергей Шеверда. – Я присутствовал на той встрече в БГУ с представителями FSC. Они на этих картах указали ещё примерно 25 процентов площади, на которой, следуя предложенной методике, надо ограничить возможности для заготовки древесины. То есть у нас примерно половина из имеющихся 64 миллионов гектаров будет выведена из рубки.

Может быть, я и ошибся, но показалось мне, что на словах «международные» и «неправительственные» министр сделал некоторый чуть заметный акцент, особый интонационный нажим. Даже к самым распрекрасным и внешне благородным идеям, поступающим от международных структур, есть смысл относиться с повышенным вниманием. Двойные стандарты всегда камуфлируются высокими словами и целями. После скандалов с ВАДА и Евровидением это стало ещё более очевидным. Но идею сохранения малонарушенных лесных территорий – её не то что отвергать, её даже откладывать нельзя. Принимать меры надо сегодня, потому что, судя по нарастанию темпов вырубки, уже завтра делать это будет поздно.

– Надо вести немножко другое лесопользование, вот в этом я с вами полностью согласен, – Сергей Шеверда, похоже, вернулся к какому-то очень давнему нашему разговору о возможности и целесообразности внедрения в Сибири модели интенсивного лесопользования. – Нашу экстенсивную систему освоения лесов, с которой мы рубим всё дальше и дальше от перерабатывающих предприятий, забираемся всё глубже и глубже в тайгу, необходимо заменить системой интенсивного лесопользования.

Как я понял из подробного ответа министра, древесину, по его мнению, правильнее было бы не добывать, не заготавливать в естественных лесах, а выращивать для предприятий на специально выделенных и должным образом обустроенных площадях, добиваясь интенсивным уходом не только повышения её «урожайности» на каждом гектаре, но и сокращения сроков созревания. Зарубежный опыт показывает, что даже в северных широтах это возможно. Но не вдруг. Не сразу. Одним приказом проблему не решить.

Сергей Шеверда, думаю, прав в главном. Именно система интенсивного лесопользования, при которой выращивается не столько лес, сколько товарная древесина, может способствовать сохранению первозданной тайги за счёт сокращения площадей рубок. Беда в том, что и в этой системе, как показывает негативный экологический опыт скандинавских стран, есть свои «подводные» камни. Крупные и мелкие. Их много. На расчистку потребуется время, которого, судя по стремительно растущим темпам вырубки иркутской тайги, у нас уже почти не осталось.