ВАЛЕНТИНА ЮДИНА, 

Восточно-Сибирская правда»,

31 декабря 1980 года

– Ну так я пошёл.

Хлопнула кухонная дверь. И Елизавета Яковлевна подошла к окну. Отодвинула штору, посмотрела вслед своему Адаму Макаровичу и легонько вздохнула:

– Не та уже походка. Раньше он так браво бегал… А так совсем не состарился.

Нынче, когда праздновали Адаму Макаровичу Кузнецову семьдесят лет и когда Сортовский клуб не мог вместить всех гостей, она сидела рядом с ним на сцене среди семерых своих взрослых детей, среди внуков и неотрывно смотрела на мужа. Потом дали ей слово. Она неловко встала, стесняясь быть на виду. И он встал.

– Поздравляю тебя, Адам, – только и смогла сказать, когда почувствовала, как что-то подступило к самому горлу и стало душить её. Он угадал это. Наклонился, поцеловал на виду у переполненного зала. При всех. И больше ей ничего было не надо.

А уж не с ним ли она хлебнула всякого почти за пятьдесят совместных лет жизни?! Не он ли посылал её на самую трудную работу – снопы вязать или обихаживать телят?! Волокла ребятишек к соседке и шла. Да ещё и работать старалась так, чтобы Адаму не стыдно было за жену. А он хоть бы похвалил раз или в пример кому поставил. Да что там теперь говорить. Адам есть Адам. Он совсем не похож на других. И жизнь прожил непохожую на других. Сколько ни перебирай её в памяти, сколько ни вороши – всё не так. Да вот хотя бы несколько Адамовых историй.

Про то, как рисковал

Было это в самом конце зимы сорок третьего. Адам Макарович после тяжёлого ранения вернулся с фронта и принял колхоз. В то утро по своему обыкновению он пришёл в контору раньше всех, ещё до свету. И, не зажигая лампы, встал у окна. На востоке занималась заря, суля погожий день. Значит, сегодня можно будет заняться плугами. А то как бы не запоздать с севом. Вон нынче весна какая ранняя.

И от этих совсем не военных мыслей про весну, про ремонт плугов, про скорую посевную ему вдруг стало так хорошо и спокойно, что потерялось время.

Он вздрогнул от резкого хлопка двери и обернулся. Зойка Новикова в распахнутой телогрейке, растрёпанная стояла на пороге и жалобно причитала:

–Сено-то украли. Чем лошадей-то кормить будем? И так истощали все.

– Постой, постой, ты говори толком, кто украл?

– Почём я знаю? Колька наш возвращался ночью из Троицка через Пологую падь, сам, говорит, видел, как у зарода весь бок истаял и след от саней там…

Вот горе. Это был единственный зарод сена до новой травы. А в колхозе семнадцать лошадей, считай, вся опора, вся «техника», на какую можно рассчитывать и в сев, и в уборку. А ну как не сберечь их – что же тогда? Распускай колхоз?!

Адам Макарович даже прикрикнул в сердцах на Зойку:

– Перестань ныть. Беги по деревне, созывай правление.

На заседании правления он не стал ни о чём говорить, а сразу предложил определить очередь и каждую ночь охранять зарод. Сам взялся сторожить первым.

…Из дому ушёл рано. Но торопиться не стал. На конюшне дождался темноты. Оседлал Казбека и отправился в сторону Пологой пади.

До зарода ещё оставалось с полкилометра, как услышал скрип саней. Остановил коня. Замерли оба. Стали вглядываться вдаль. А кругом темным-темно, ни даже махонькой звёздочки в небе. Только этот зловещий скрип.

И вдруг из черноты нарисовались фигуры. Ближе, ближе, и уже можно стало разглядеть двух быков с огромными возами сена, рядом – две женщины и мужик.

Адам Макарович в один миг очутился подле них и крикнул, что было силы:

– Стоять!

Женщины что-то заголосили, растерялись, а мужик выхватил из сена вилы и на него. Председатель отскочил, пришпорил Казбека, за дорогой в лесочке выломал огромный дрын и назад.

А у самого от злости аж глотку перехватило. Ну уж нет, думает, не упущу. На фронте от фашистов не бегал, а тут с несчастными ворюгами не справиться. Не бывать такому.

И справился… Потом долго в деревне говорили про то, как председатель на конный двор среди ночи привёл трёх воров и два воза сена.

А он, прежде чем отпустить своих пленников той ночью, долго посмотрел каждому в глаза и сказал только:

– Эх, вы! На чьё позарились. На колхозное…

Елизавета же Яковлевна заметила, что именно с той ночи он стал плохо спать:

– Как только у него выдастся коварный день, так до утра глаза в потолок таращит. И мёду ему встану дам, и молока подогрею – ничего не помогает.

Про то, как учился

В ту осень укрупняли колхозы. И «Первый шаг», которым руководил Адам Макарович, объединили с двумя соседними. На общем собрании назвали это новое хозяйство «Власть Советов», всем миром выбрали председателем Кузнецова. А наутро позвали его в райком:

– Собирайся, Макарыч, в Иркутск, на годичные курсы организаторов колхозного производства.

Он – ни в какую. Не поеду, и всё. Лучше в конюхи или скотником направьте, больше пользы будет. Там же с семилеткой людей принимают, а у меня и трёх классов не наберётся.

Два часа уговаривали, убеждали, уламывали. Поехал. И началась его мука. Все люди как люди. Слушают лекции, записывают. А он наклонится над партой, чтобы конспект составить, поднимет голову – а там уже новый лектор.

Пять дней маялся. На шестой пошёл в облисполком отпрашиваться с курсов. Председателем облисполкома был тогда Никольский Иннокентий Александрович. Принял он Адама Макаровича, выслушал внимательно и говорит, мол, торопиться не будем. Завтра сам заеду к директору, там и поговорим.

Адам Макарович вроде как и не поверил. Будет сам председатель облисполкома из-за какого-то Кузнецова столько времени тратить?! Правда, слава про этого самого Кузнецова уже тогда по области шла как про дельного руководителя. Но тут такое дело…

На следующий день ровно в восемь утра к школе подъехал чёрный ЗИМ. Адам Макарович на уроки не пошёл, как школьник, спрятался в коридоре. Видит, заходит Никольский в кабинет к директору. А минут через двадцать и его позвали. Вот так, говорят, дорогой, будет к тебе каждый вечер в общежитие учительница приезжать, писать да считать учить.

Проходит месяц, другой. Писать побыстрее стал и умножать научился. На уроках повеселел. А через полгода, когда начались специальные предметы, и вовсе дело пошло на поправку. Он про все эти севообороты, плуги-бороны до самой ночи читал, так самозабвенно, словно это были романы.

Приближались экзамены. Оборудовали в школе большой кабинет. Снопы расставили, карты развесили, всякие наглядные пособия. Адам Макарович после занятий быстренько поужинает, на трамвай – и опять сюда. Ходит с указкой по кабинету, к экзамену примеряется.

А из дому старшие его ребятишки пишут, советы дают, дескать, первым сдавать не иди и последним тоже не надо, чтобы, значит, не опозориться.

Наступил день экзаменов. Застелили в кабинете ковром пол, собралась государственная комиссия. Он зашёл третьим. И вытянул билет про корневую систему злаковых. Уж это-то он знал назубок.

…Теперь, когда речь заходит про те академии, Адам Макарович в шутку приказывает жене:

– Найди-ка, Яковлевна, мой диплом.

И со смущённой гордостью показывает старенькое удостоверение техника-организатора колхозного производства образца пятьдесят первого года, где против каждого из трёх госэкзаменов стоит оценка «отлично». Сколько стоили эти пятёрки, знает лишь сам Адам Макарович да его Елизавета Яковлевна, которая год «воевала» в одиночку с оравой ребятишек.

Про то, как воспитывал сыновей

В доме у Кузнецовых так уж было заведено испокон веку: у каждого из ребят строго свои обязанности. На самых старших – заготовка дров и соломы. А летом косили сено все вместе. Без Адама Макаровича, конечно. Он только спозаранку отвезёт свою домашнюю бригаду куда-нибудь в самую дальнюю балку и поминай как звали. До ночи, как любит говорить Елизавета Яковлевна, шастает по колхозным полям.

…Кузнецовский зарод стоял у самого болота, за дальним Истоминым полем. Чтобы привезти воз соломы, у старшего сына Сергея уходил на это весь выходной день. Сам он уже заканчивал школу и за соломой брал теперь с собой брата, который был пятью годами младше. Мать с утра готовила им небольшую котомку с едой, снимала с печи тёплые валенки и отправляла в дорогу.

В тот день они решили ехать полем, напрямик. Уже кончался март. Стоял крепкий наст. Сани легко скользили по снежной корке, конь не проваливался.

– Серёга, а чё это там темнеет на снегу?

Васька правил Великаном и во все глаза смотрел вперёд.

– Не знаю, подъезжай, увидим, – без интереса отозвался Сергей. Но когда уже стало видно, что «это тёмное» – остаток старого зарода соломы, и Василий хотел было проехать мимо, Сергей вдруг проявил интерес:

– Постойка-ка! А что если нам забрать это поддонье? Всё равно уже брошено. Пропадёт.

Соломы оказалось мало. И братья быстро скидали её в сани. Но неподалёку увидели остатки ещё одного зарода. Там работа оказалась потрудней. Пришлось разрывать снег. Они скидали и эту солому. Потом решили проверить всё поле. Рыли снег, выскребали солому до самой земли, собирали так, чтобы не осталось ни соломинки. Сергей рассчитывал на этом поле выиграть время, но работа оказалась тяжёлой, воз прибавлялся медленно, и домой возвратились в сумерках. Завели Великана во двор. Развязали бастрик. Только хотели скидывать солому, как появился отец. Ещё в воротах похвалил их, подошёл, чтобы помочь. И тут случилось неожиданное. Он взял в руки солому, посмотрел, потрогал, как-то непонятно хмыкнул и приказал отвезти на скотный двор.

– Так ведь она брошенная, – пытался объяснить Сергей. – Ничья.

– Овсяная? Вот и везите на ферму. Без разговоров.

Серёга, закусив губу, стал снова привязывать бастрик, а Васька громко заплакал. Подошла мать. Ласково попросила не злиться на отца:

– Станете большими, тогда вы его поймёте.

А уж она-то понимала своего Адама, как никто другой. Почти полвека подряд.

* * *

На том юбилее, который стал в колхозе «Власть Советов» едва ли не главным событием года, говорили много разных речей. И про то, как заслужил Адам Макарович свои ордена (а у него два ордена Ленина, орден Трудового Красного Знамени и «Знак Почёта»), и про высокие урожаи (в этой пятилетке колхоз «Власть Советов» меньше двадцати центнеров зерна с гектара не получал), и про то, как почти за сорок лет председательской службы не обидел Адам Макарович в селе ни одного хорошего человека.

Но одна речь была особой. Её произнёс старый товарищ, тоже председатель колхоза, Сергей Иванович Шумик. Он сказал:

– Ещё неизвестно, каким бы стал председателем Макарович, не попади тебе в жёны такая женщина, как Елизавета Яковлевна.

Что к этому добавить?