Деревня старых егерей
Основное население Чанчура – бывшие госинспектора Верхне-Ленского лесничества, одной из трёх частей Байкало-Ленского заповедника. В отдалённой заброшенной деревеньке Качугского района происходят события, незаметные далёким городам, но оттого не менее удивительные. Чанчур живёт и строится. Здесь покупают участки всё новые жители. Здесь есть собственный памятник первопроходцу, собственный музей Героя, нет церкви, но есть уникальная часовня – правда, не в самой деревне, а в сотне километров южнее, у истока Лены. «Можно вывезти девушку из деревни, но нельзя вывести деревню из девушки» – гласит высокомерная городская пословица. А можно ли, наоборот, привести городского человека в деревню? Рассказами о вымирающих и разрушающихся деревнях никого не удивишь. Насколько тогда удивительно, если рассказать, что деревню можно возродить и отстроить на голом энтузиазме одного человека?
Ошибка Распутина
Здесь изначально была не деревня, а эвенкийское стойбище. Само название «Чанчур» по-тунгусски значит «чистая вода». В местных наименованиях рек и мест царит сплошная экзотика.
– Эвенки называли места в основном по каким-то природным характеристикам, – глубокомысленно резюмирует наш проводник Владимир Трапезников. Пока машина прыгает по разбитой просёлочной дороге от Малой Тарели и дальше, в дикие леса, он рассказывает, что местечко Арбан – это «развилка», реку Панчеру назвали по растущей около неё траве, составляющей кормовую базу оленей. «Нигнидай» – это «там, где олени», а «Иликта» – ягодная река, «там, где жимолость». Название ещё одной реки – Анай («крик») – он не мог понять, пока сам не поднялся на гольцы и оттуда, с вершины горы, услышал рёв, с которым эта речушка петляет в горных отрогах. Нежное название «Алилей» означает «страшное место», и место это действительно страшное: старик, который поставил там избушку, рассказывал Владимиру Петровичу, что сам слышал – кто-то ходит вокруг жилища. Однажды он вышел и с ружьём сел на пороге, а две его собаки выскочили из дома и убежали.
– Сижу, никого нет вокруг, и вдруг чувствую, кто-то дёргает меня за бороду, – рассказывал житель Алилея. – Утром вернулась только одна собака. Вторая так и не пришла, пропала…
Стойбище Чанчур расположилось в речной долине. Валентин Распутин писал об этой деревне в своей книге «Сибирь, Сибирь»: «Если можно сказать, что остались на свете ещё райские уголки, то один из них – Чанчур… Деревня в десять домов, при слиянии реки Чанчура с Леной. Избы не составлены в улицу, а разбросаны вольно, кому как удобно». Описание точное и на сегодняшний день, но в одном классик сибирской глубинки ошибся – Чанчур стоит на слиянии трёх рек. На окраине деревни незаметно протекает Конкудей, как и Чанчур, впадающий в Лену. По эвенкийским представлениям, это святое место.
Деревня здесь возникла отчасти потому, что именно здесь проходила Чайная дорога – с Онгурёна, с байкальского берега, здесь возили китайский чай. Распутин писал, что после войны здесь стояло тридцать домов, а к его приезду сюда в конце 1980-х оставался всего один. Хотя к тому времени здесь уже обосновался Владимир Трапезников, с которого началось возрождение Чанчура.
Неугомонный Петрович
Читинский детдомовец Трапезников матери своей не помнит, знает, что его отец погиб на фронте. Насыщенная приключениями жизнь привела его вскоре после армии на Иркутский радиозавод, куда он пришёл простым слесарем и проработал там пятнадцать лет, сделал карьеру до главного механика завода. Круто поменять жизнь ему повезло из-за идиотизма советской партийно-бюрократической системы: на одном из собраний в повестке дня оказался пункт «Объявить выговор Трапезникову» за недостатки в организации добровольной народной дружины – просто для тонуса, чтобы не расслаблялся. Владимир Петрович, бывший детдомовец, всегда был «с ноздрёй», как он называет задиристый, неуживчивый характер. Не понимая причин и не принимая вины, он спросил: «Вы что, шутите что ли?» «Партком никогда не шутит!» – высокомерно ответили зарвавшемуся передовику производства. Петрович обложил весь партком по матери и ушёл с радиозавода навсегда.
Со своим знакомым и его друзьями в думах, как дальше жить, и чтобы развеяться, летом 1978 года он поехал отдохнуть на природе. Они путешествовали по Байкалу и тайге, сплавлялись по Лене и однажды остановились в заброшенном местечке Чанчур, где к тому времени стояло два дома водомеров от гидрометеослужбы, жили семья эвенков и баба Люся.
– Мы сидели, ужинали, разговаривали, и мне кто-то сказал: «Слышь, охрёма, бабка Люся давно дом мечтает продать. Покупай да и живи здесь», – вспоминает Владимир Петрович. «Охрёма» – частое словечко в его речи – означает недотёпу, бестолочь, неудачника. – Мы пошли к Люсе, и я купил дом за триста рублей. Она долго не могла поверить – все уезжают из деревни, а тут я хочу приехать. Пока не составили купчую, она не поверила. А купчая был листком, вырванным из тетради, на котором сверху так и написали – «Купчая»…
Трапезников устроился штатным охотником в Ленский коопзверопромхоз, получил охотучасток Гремнай в двадцати километрах от Чанчура, из собеседников – только конь да собака. Работа была сезонной, и с тех пор дома, в городе, он бывал наездами. Жена, Нина Николаевна, весть о покупке дома восприняла со слезами, но потом полюбила этот медвежий угол. Два их сына, по сути, выросли в Чанчуре. Спокойно жить Петрович не мог никогда, но всё радикально изменилось с созданием в 1987 году Байкало-Ленского заповедника.
Возрождение Чанчура
сообщает о текущих событиях, наводнениях, пожарах и браконьерах
До создания заповедника Чанчур был заброшенной деревней с одним-единственным жителем. Возрождение деревни началось с того, что здесь поставили контору Верхне-Ленского лесничества как одного из «филиалов» заповедника. До границы заповедных земель от Чанчура – всего восемь километров. Первое, что сделал Петрович на посту главного госинспектора, – предложил своим инспекторам ставить избы здесь, в Чанчуре, чтобы не мотаться на работу десятки километров. И районная администрация, и руководство заповедника пошли работягам навстречу – одни нарезали участки под строительство домов, вторые выделили лес на пиломатериалы. Уже в конце 1980-х здесь появились первые восемь новых домов.
Наверное, так бы и остался Чанчур обычной заимкой лесников от заповедника, если бы не многочисленные творческие проекты Трапезникова. Всё началось с Героя – так Петрович называет первую чанчурскую достопримечательность, местного уроженца Александра Тюрюмина, Героя Советского Союза, Заслуженного лётчика-испытателя. Они познакомились лично случайно и при нелепых обстоятельствах. В середине 1990-х, летом, точнее он не помнит, Петрович сидел во дворе усадьбы и выделывал отобранную у браконьеров медвежью шкуру. Через забор перелез мужик, поздоровался и сообщил, что хотел бы посмотреть свой дом.
– Мужик, ты что-то путаешь. Это мой дом, – недружелюбно возразил госинспектор заповедника Трапезников, которому не хватало материалов на постройку дома, и он уже собирался разобрать морально устаревшее строение. Тут-то и выяснилось, что дом, где родился Тюрюмин, был именно тем домом, который Трапезников купил у бабы Люси. Тем же вечером мужики вместе поужинали, поговорили, подружились, потом стали переписываться, Александр Михайлович посылал на малую родину какие-то вещи, которые становились экспонатами. Так в Чанчуре появился дом-музей Героя.
После этого были достаточно широко освещавшиеся в местных СМИ установка памятника Курбату Иванову, присоединившему Байкал к России, и установка у истока Лены часовни Святителя Иннокентия к его 200-летию. Интерес к заповедным местам просыпался медленно, но неуклонно. Отчасти сыграл свою роль и Валентин Распутин, ставший другом Владимира Трапезникова.
– Когда он писал свою книгу, он спускался по Лене и был у меня. И чем-то ему приглянулась старая маленькая банька. Он выпросил у меня ночевать там: «Петрович, ну разреши!» Потом мы несколько раз встречались на каких-то мероприятиях, и он всё время спрашивал, цела ли банька…
Начавшись как «деревня егерей» (всё-таки «инспектор» – безликое слово), Чанчур приобрёл известность именно благодаря им. Первопроходцами стали друзья сыновей и членов семей инспекторов. Потом это сложилось в особый, характерный вид местного бизнеса: мужики на рыбалку, их женщины за ягодами, а дети просто отдохнуть на природе – сюда стали ездить все желающие. Бывшие госинспектора заповедника стали ставить гостевые домики, принимать гостей, водить их в тайгу. Тем, что называется, и кормятся.
Характерна судьба одного из лесников – Сергея Малютина. Он был одним из восьми первых инспекторов, поставивших здесь дом. Приехал он сюда из другого отдалённого села Качугского района – из Чинонги, где у него оставалась жена, Светлана. Она была врачом сначала там, потом в Качуге, потом уехала в Усть-Кут, а Серёга продолжал работать в заповеднике. И не столько он ездил к семье, сколько семья приезжала к нему.
– У меня уже детям по сорок лет, они с внуками приезжают. Я сюда привёз телевизор, DVD, а они просят: «Выключи ты, ради бога, эту технику, мы сюда от неё отдыхать приехали», – рассказывает Малютин.
Не отпускает Чанчур и других первопоселенцев. Недавно сюда вернулся ещё один из первых восьми – Карнаухов. Рассказывает, что, когда дети пошли в школу, уехал из Чанчура, чтобы они получили образование. Дети выросли, женились, ушли – он вернулся в тайгу…
Чанчур неуклонно растёт, расстраивается. За последний год появилось более двадцати новых домов, приезжают строиться новые владельцы, а представители кадастровой службы всё нарезают и нарезают новые участки.
В прошлом году Владимир Трапезников ушёл на пенсию с поста главного госинспектора Байкало-Ленского заповедника. Но в Чанчуре он остаётся неформальным лидером, следящим за порядком.
– Последние годы Распутин сильно болел и не смог перед смертью приехать, напоследок посмотреть на новый Чанчур, – с сожалением говорит Трапезников. – Он мечтал его увидеть строящимся, не верил, что сегодня деревня может возродиться…
Спасение Чинонги
Сегодня Чанчур живёт собственной жизнью, уже мало зависящей от его обитателей. А неугомонный Петрович рвётся дальше – осуществить наконец свой давний проект спасения ещё одной деревни. Чинонга – близнец Чанчура. Это такое же старое эвенкийское стойбище в конце дороги – после только тайга и граница заповедника. Ехать до него полторы сотни километров на север от Качуга. Чанчур вообще в другой стороне, он находится в полусотне километров на восток от райцентра, но это не мешает Петровичу тесниться душой за права угнетённых эвенков.
Единственное, в чём судьба отказала Чинонге, – в возможности такого же возрождения, какое произошло с Чанчуром. В 1987 году её Байкало-Ленский заповедник создавался из трёх лесничеств – Киренского, Верхне-Ленского и Берега бурых медведей (Байкал). Контору Киренского лесничества должны были поставить, как следует из названия, на берегу Киренги, то есть в Чинонге. В то время в общине проживало около тридцати семей эвенков, и контора стала бы для них настоящим «градообразующим предприятием». Заповедник дал бы им новые рабочие места, техническая база сделала бы населённый пункт ключевым транспортным узлом, а главное – развитие Чинонги создало бы то, ради чего всё задумывалось, – мощный охранный кордон для самого заповедника.
Изначально всё к тому и шло. В Чинонге стали аккумулировать технику и запасы бензина, пока вдруг к началу 1990-х тогдашнее руководство Киренского лесничества не решило поставить контору в соседнюю с Качугом Ангу, более чем в ста километрах и от Чинонги, и от границы заповедных земель. Сердце конторы, рацию, этот символ связи отдалённых лесных кордонов с цивилизацией, перенесли в частный дом в Анге, где символ становился нелепостью. Логично, что и кадры для работы в заповеднике набрали из местных. Эвенки остались не у дел. Чинонга стала стремительно хиреть и чахнуть, тунгусы без дела спивались, община стремительно сокращалась.
– Анга – это сельскохозяйственный район. До территории заповедника – чуть ли не двести километров. Как ты можешь его охранять, это абсурд. Чтобы добраться только до границы – это столько нужно проехать! – негодует Владимир Трапезников.
Эвенки несколько раз обращались к властям. Например, ещё в 2007 году они написали письмо тогдашнему губернатору Александру Тишанину: «Мы оказались обманутыми. О какой охране заповедника может идти речь, если охрана бывает два месяца в году, в охотничий промысловый сезон, когда все госинспектора Киренского лесничества отправляются в заповедник для охоты. Просим вас восстановить справедливость: решить вопрос о строительстве Киренского лесничества в Чинонге, дать рабочие места коренным жителям и позволить нам самим охранять свою тайгу».
Результатов это не принесло, и спустя несколько лет, в 2013 году, эвенк Пётр Малютин написал своё
«обращение за справедливостью Председателю партии «Единая Россия»
Медведеву А.Д.»: «Когда создавался Байкало-Ленский заповедник, нам обещали, что контора лесничества будет находиться на реке Киренге в нашей деревне Чинонге. Тем самым у нас появятся новые рабочие места. Но на практике этого не случилось, вся наша община была обманута…» Забавно, что 28-летний эвенк в письме к председателю партии обращается «Анатолий Дмитриевич» – действительно, где он в тайге узнает, как правильно? За прошедшие годы так ничего и не изменилось.
– Сколько человек сейчас живёт в Чинонге?
– Вот опять ты начинаешь! – злится Петрович. – Да хоть ни одного! В Чанчуре никого не было, а сейчас сколько человек живёт! Ты начни! Ты создавай! Там сейчас эвенки живут и вымирают. Там община эвенков. Было тридцать два человека. Осталось восемь – разбрелись, спились. А если будут рабочие места – они вернутся.
уже больше половины жизни»
Трапезников уверен: контору заповедника необходимо поставить в Чинонге, а инспекторами сделать эвенков. Это позволит создать систему охраны заповедных земель. Сейчас заповедник, по сути, стоит открытый – приезжай, кто хочешь, стреляй, кого хочешь…
– Мы – русские, мы везде проживём. Там – тунгусы, они не могут сами, им нужно помогать, – уверен Петрович. – Вот есть там один молодой парень, Сафонов Сенька, он там сейчас общину возглавляет. Это брат малютинской Светки. Он ещё до армии пришёл ко мне и просит: «Дядя Вова, помоги, устрой меня в городе». Я его устроил на радиозавод, он недолго там проработал и вернулся в тайгу. А все говорят – никого в Чинонге нет, все спились. У Сеньки два сына, один служит, другой детей тренирует. Если будет возможность – конечно, они вернутся.
Если Чанчур с эвенкийского переводится как «чистая вода», то название «Чинонга» из-за тёмно-землистого цвета воды в реке означает «вода цвета оленьей мочи». Мечта Владимира Трапезникова вернуть жизнь в старое эвенкийское стойбище, возродить Чинонгу так же, как это случилось с Чанчуром, – это как мечта любого тунгуса, чтобы рядом с его зимовьем бил чистый родник, а не текла грязная вода цвета оленьей мочи.
