Простаки начались с принца зелёного цвета 

– Люди порой прихотливо и странно приходят в профессию, которая делает их счастливыми и позволяет вполне реализоваться. Вы окончили авиационный техникум, работали на заводе. Что и как привело вас в театр?

– Я родился и вырос в Запорожье, а это край певческий, вечерами на крыльце почти каждого дома пели. 1960-е годы, жизнь была сложная, зарплаты копеечные. Но после работы, отужинав и переделав домашние дела, жители выходили на крылечки своих домов, говорили о политике, о своих проблемах, а затем принимались петь. И пели по полчаса, по часу перед сном. И я тут же сидел, пытался на деревянных жёрдочках что-то выстукивать, родственники и соседи говорили: «Артист вырастет». Но никто не верил, что это во что-то серьёзное дальше выльется. Жил я в промышленном городе, рос в бараке, и мне судьба была идти в рабочую профессию. После окончания восьмилетки поступил в авиационный техникум на отделение «авиационный двигатель», это была самая престижная специальность. Тогда же впервые у меня проявился интерес к творчеству. На первом курсе мы пытались играть на гитарах, песни петь. Затем образовался небольшой коллектив, нас стали приглашать выступать, даже на свадьбах довелось поработать. Ансамбль был простой – две гитары, барабаны, клавиши. Мне пришлось освоить бас-гитару. На третьем курсе мы пришли на производственную практику на завод, но кто дал бы нам ответственную работу? Нас направили в самодеятельность, которая в советское время, как известно, процветала. Мы начали заниматься, нас освобождали от работы, и мы ездили с выступлениями, поздравлениями. Может быть, на этом всё бы и закончилось… Но на одном из  смотров художественной самодеятельности меня заметила авторитетный педагог, которая и предложила учиться дальше. Я стал заниматься в вечерней музыкальной школе. После армии продолжил учиться пению в этой же школе у этого же педагога. И затем поехал учиться в Ленинград.

– Как родители восприняли желание парня из рабочей семьи стать артистом?

Иркутский музыкальный – единственный театр в жизни актёра

– Спокойно: «Ну, хочешь – поезжай!» Всё-таки я к тому моменту был взрослым человеком, отслужил в армии. И желание у меня было серьёзное. Я поехал в Ленинград, что тоже было связано с мечтой. До совершеннолетия я никуда из Запорожья не выезжал, а после окончания техникума, накопив денег, на неделю съездил в этот город. После провинциального городка Ленинград просто потряс. В армии  решение ехать учиться в Ленинград окрепло. Я поступил в музыкальное училище при Ленинградской консерватории. Сегодня оно именуется музыкальным колледжем, нашего отделения нет, остались одни инструменталисты. Я ехал поступать на вокальное отделение, учиться петь, о театре мысли не было. Но на вокальном приоритет отдавали  жителям Ленинграда, мне предложили учиться на отделении актёров музыкальной комедии. Я поступил, начал учиться и потихоньку к театральному делу прикипел.

– Вы из солнечного благодатного края переехали в не самый лучший климат. Было тяжело?

– Тогда это не имело значения. Никогда и ничего не видевший, кроме заводских труб, я попал в город своей мечты, увидел разных талантливых актёров на сцене! Я начал вникать в музыкальную и театральную жизнь, когда поступил в музыкальную школу. Стал петь романсы, которые в жизни не пел. Но опера была чем-то далёким и непонятным, я только фамилии композиторов знал – Чайковский, Римский-Корсаков. А в Ленинграде творческая жизнь меня завертела. На третьем курсе случилась производственная практика с Иркутским театром музыкальной комедии. Тогда дирижёры, режиссёры ездили по стране и высматривали талантливую молодёжь. На наших занятиях в училище побывал Эммануил Семёнович Тобиаш, тогдашний главный дирижёр театра. Он сказал: «Иркутский театр скоро будет на гастролях в Москве, Владимире и Туле. Это недалеко, приезжайте, покажетесь». Я соблазнился на новые незнакомые города, в Москве ни разу до этого не был. И почти три месяца с театром ездил, познакомился с Мироном Ярославовичем Лукавецким, тогдашним главным режиссёром, со всеми актёрами, которые в то время работали, а некоторые из них до сих пор служат в театре.  

Шёл 1981 год, мне было 25 лет. Дали рольку небольшую сыграть в спектакле «Товарищ Любовь» по пьесе «Любовь Яровая». Один раз вышел, посмотрели, как я держусь, пою. Выходил и в массовках, с хором, один раз сыграл роль отца в детской сказке «Золушка». Была зарплата, были суточные – ну совсем взрослая жизнь! И театр мне понравился. И я произвёл, видимо, впечатление. Потому что в феврале в училище пришла официальная телеграмма: «Вы приглашаетесь на работу». Обещали оклад 140 рублей с северной надбавкой 20% и комнату в общежитии. В марте в Ленинграде был тогдашний балетмейстер театра Николай Катугин, он тоже интересовался: «Ну, что ты решил?» А я уже к городу прикипел, трудно было уезжать из Ленинграда. Было направление на дальнейшую учёбу в консерватории. Но я решил поехать в Иркутск, поработать, набрать репертуар. И потихоньку врос в этот театр душой. В Иркутске у меня корней глубоких нет, из родственников только жена, дочь и теперь внучка. Но наш коллектив – родные мне по большей части люди. И всегда был посыл: «Только работай». Вчера только разговаривал с однокурсником, он служит в Харьковском  оперном театре. И всё там совсем по-другому. А в Иркутске хорошо. Был период полукризисный в 1990-х годах, когда хотелось перемен. Но, как говорят, от добра добра не ищут, я остался и всю жизнь работаю здесь.

– Вы приехали в труппу на амплуа героя?

Актёр переиграл почти всех простаков в театре

– Для геройских партий у меня не хватало диапазона, голоса. Пробовать меня стали на полухарактерных персонажей. Первый большой спектакль с вводом на гастролях в Калуге назывался  «Господа артисты». Я играл пожилого человека, помещика Верхотурского. Грим был просто великолепный! И тут же  на гастролях в Кирове меня взяли в спектакль «Принцесса из Марьиной рощи». Разыгрывались приключения некого заморского принца, который почему-то был зелёного цвета. Меня красили в зелёный цвет, начёсывали волосы. К сожалению, ни одной фотографии с этого спектакля не осталось. А спектакль был фантастический, куда только мы с ним не ездили – и в большие города, и в малые. Играли порой без декораций, единственное, что возили с собой, – тропическое дерево в кадке, на котором висели бусы. Спектакль был смешной, и я в этом материале хорошо размялся в актёрском смысле. И танцев много было, и пластики. 

После премьеры ко мне подошёл Николай Петрович Жибинов, настоящая звезда нашего театра, таких актёров больше нет. И сказал: «Я думал, к нам герой приехал. А приехал конкурент – простак». Мы посмеялись. Хотя фактура и голос не подразумевали задействовать меня как простака. Мои однокурсники в Санкт-Петербурге очень удивились, когда я сказал им, что всех простаков опереточных переиграл. Так убедительно получалось, видимо, что в репертуар простаковский меня вводили активно: «Цыганский барон», «Весёлая вдова», «Баядера», «Графиня Марица». Характерные роли, где не нужно было особого вокала. Хотя я занимался с Ерофеем Васильевым вокалом. Был момент, когда меня героем попробовали в «Собаке на сене». Ну не хватало голоса, и всё тут! 

Поставить «Юнону» было риском 

– Как же тогда вы совершенно великолепно сыграли Резанова? Это же типичная геройская роль. 

– Жанр рок-оперы предполагает иной голосовой диапазон. Так случилось, что почти одновременно в театр приехали Слава Варлашов, Лена Бондаренко, Марат и Эльмира Ахметзариповы. Мы все дружили, много общались. И в 1990-е разговоры  начали сводиться к тому, что оперетта – это хорошо, конечно. Но нам не было ещё сорока лет, хотелось чего-то современного. Рок-опера «Юнона» и «Авось» тогда не шла нигде, кроме Санкт-Петербурга и Москвы. Потом случился спектакль «Браво, мама!», после которого на небольшом банкете зашёл разговор: «Пока мы молодые, нужно попробовать поставить «Юнону». Рядом был замечательный Театр пилигримов, где уже ставили рок-оперы – «Масть», «Антигона». В результате Наталья Владимировна Печерская сдалась: «Уговорили!»

– Это был риск?

– Риск – не то слово! Сомнения были большие, «Юнона» казалась отыгранной историей.  Директором тогда работал Дмитрий Валентинович Скоробегов, он прямо говорил: «После «Ленкома» ставить «Юнону» невозможно». «Ленком» к тому времени 400 спектаклей отработал, весь мир с этим спектаклем объездил. Тогда мало было видеокассет, но всё же можно было купить и посмотреть запись постановки Марка Захарова. «Безумству храбрых поём мы песню» – это на сто процентов было про нас. Для двух пар Резанов – Кончита были исполнители: я, Вяче­слав Варлашов, Елена Бондаренко и Эльмира Ахметзарипова. Идея упала на благодатную почву, но когда мы начали работать, то поняли, что это очень сложно. В том числе и потому, что жанр рок-оперы предполагал работу с микрофонами. 

Роль графа Резанова – одна из любимых и у Мальцева, и у его поклонниц

Это был новый опыт, на первые репетиции мы ходили в подвал к Владимиру Соколову. 

– А сегодня все спектакли – микрофонные?

– Практически все. А тогда, в середине 1990-х, микрофоны были со шнурами, шнуры могли запутаться на сцене. Значит, надо было так мизансцену выстроить, чтобы переплетения микрофонных шнуров избежать. Из-за этого спектакль вышел несколько схематичным, геометричным. Премьера состоялась 29 февраля 1996 года, в тяжёлые переломные времена для театра. Зритель не ходит, зарплату не платят. Мы со Славой Варлашовым  у художников на Ленина купили картину с парусником, подарили Наталье Печерской, подписав: «Не мечтали вы небось о «Юноне» и «Авось», знает пусть и млад и стар: по плечу нам суперстар». Сейчас говорят: «Интернет взорвался», тогда ещё ничего не взрывалось, но эффект был очень сильный. И во внутренней жизни театра тоже произошли перемены. После «Юноны» мы поставили рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда», «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», в театр вернулся зритель.

– А после Николая Караченцова страшно было играть роль Резанова?

– Вживую я Караченцова на сцене не видел. Хотя, когда учился в Ленинграде, «Ленком» приезжал на гастроли. И мои однокурсники через окна в театр проникали, но я в силу  комплекции через окно просто не мог пролезть. Конечно, волнение было очень сильным. Когда я на одном из первых спектаклей  вышел петь романс, у меня нога ходуном ходила. Но постепенно техникой начинаешь овладевать, волнуешься уже меньше. Правда, когда полтора года назад мне пришлось заменить исполнителя главной роли, волнение тоже было сильным, только коленка уже не дергалась. Но когда стоишь за кулисами, начинаются эти завывания ветра, всхлипывания, тебя невольно пробирает дрожь.

– По эмоциональному выхлопу «Юнона» и «Авось» – очень сложный спектакль. Это и сцена прощания с Кончитой, и «Сибирь». Как эмоционально справлялись? Это правда, что спектакль о любви может получиться, только если между исполнителями главных ролей есть любовь?

– Поначалу мы со Славой рвали и метали. Потом поняли: надо себя немножко сдерживать, чтобы не дойти до истерики. Иначе потом будет сложно себя собрать. Говорить, что на сцене возникает искренняя любовь в том понимании, которое мы вкладываем в жизни, нельзя. Но в заданную ситуацию любви Кончиты и Резанова мы верим изначально. И вибрации на сцене между актёрами, играющими любовь, очень тонкие и от многих факторов зависят. Я, сколько работаю, объяснений им не нахожу. К идее «проживания чувства на сцене» я осторожно отношусь. Если каждую роль так проживать, голова долго не выдержит. Правильнее назвать это сопереживанием. И если сопереживание твоё и актрисы совпадает, тогда всё получается. Но на сто процентов объяснить не могу.

Зритель искренне любит этот спектакль, приём всегда и везде был хороший, мы с ним объездили всю Россию. В финале зал всегда встаёт. 

– Вы отказались от роли Резанова по своей инициативе? Это шаг сильного человека – уйти вовремя со звёздной роли. 

В 1990-х рок-опера «Юнона и «Авось» вернула в театр зрителя

– Когда Слава Варлашов перестал играть Резанова, я остался один. Справлялся. Но с годами начал чувствовать несоответствие, мне ведь было уже далеко не сорок. Задумывался: как зритель на это смотрит? Надо вовремя уходить и давать дорогу молодым. Я подошёл к Владимиру Шагину и озвучил своё желание. На роль Резанова ввели Александра Айдарова. Но на гастролях в Улан-Удэ несколько лет назад я принял окончательное решение выйти на сцену в этой роли в последний раз. Теперь только со стороны наблюдаю, сопереживаю. Но роли этой безумно благодарен. Так совпало, что спектакль был поставлен в год, когда мне исполнилось сорок. И у меня был кризисный переходный период – когда хотелось  другие роли работать, а не только простачков. Резанов появился очень вовремя. 

– Как сейчас у вас с ролями? 

– К сожалению, в жанре музыкального театра мало репертуара, в отличие от жанра драматического, где можно найти роли и на 30, и на 40, и на 50, и на 90 лет. Когда Наталья Печерская ушла, на постановки приезжали режиссёры, но не было присмотра хозяйского.  А это важно для театра: чтобы кто-то обязательно приглядывал за труппой, за всем театром. И у меня был провал. Но с возрастом я спокойнее, ровнее стал относиться к этому. Если нужно выйти на маленькую роль, я выйду. Мой коллега Владимир Яковлев говорит, что театр – это искусство молодых. Он совершенно прав. Намного проще было играть стариков, когда тебе 30–40 лет, можно было делать что угодно – хоть через голову кувыркаться. Сейчас есть какой-то репертуар, и слава Богу. Я отношусь к своей занятости философски и спокойно. Не так давно мы приступили к репетициям «Венских встреч» Штрауса. Это классическая оперетта, где я играю одного из четырёх министров. 

– Вы всю жизнь в одном театре, имеете репутацию мирного актёра. Вы действительно человек неконфликтный?  

– Мне не нравятся конфликты. Я полагаю так: если есть конфликт, то это разрыв. Я обычно стараюсь разрулить ситуацию, согласиться с противоположной стороной даже в ущерб себе. Когда я играл по 30 спектаклей в месяц, где о конфликтах было думать? И у нас очень дружный коллектив, никто ничего не делит и за спинами не интригует. Работать в Иркутском музыкальном театре комфортно. 

– Наша газета ещё раз поздравляет вас с днём рождения! Желаем вам новых ярких ролей, постоянной занятости и зрительской любви.