Но ни в немногочисленных газетных публикациях «по горячим следам», ни в воспоминаниях и исследованиях позднейшего времени не обнаруживается анализа причин вспышки агрессии, нет оценки её последствий и даже законченного описания событий. С одной стороны, это объясняется тем, что «Глазковский погром» не вплетался в революционную канву, как она понималась в то время и на которой было сосредоточено внимание как непосредственно в 1905-1906 годах, так и тем более в советский период. 

С другой стороны, в самой скупости упоминаний современников читается недоумение и желание дистанцироваться от случившегося. Эта тенденция выразилась в объявлении единственными факторами погрома представителей социального дна и криминальных кругов («золоторотцев», «босяков»), чем как бы говорилось: «Это были не мы». Но гораздо хуже выглядит из дня сегодняшнего «тактика» простой безоценочной констатации, создающая впечатление, что погром для Иркутска – вполне нормальное явление, о котором и писать-то особо нечего – «случился и случился, дело обычное».

16 декабря. Пятница

В начале девятого часа утра пятницы, 16 декабря 1905 года, едва взошло солнце, а 22-градусный мороз был особенно ощутим, под мостом на Мало-Александровской улице близ дачи бухгалтера горного управления Ф.И. Кроновича был обнаружен труп ефрейтора 4-го Заамурского железнодорожного батальона Николая Кузьменко с огнестрельным ранением в грудь и ножевым на горле. Следы крови на снегу вели к дому Шустова на той же улице. В нём располагались мелочная лавка и чаевая, содержимые «жителем селения Грен Телавского уезда Тифлисской губернии Николаем Хахутовым».

Сегодня затруднительно локализовать на карте города точное место происшествия, так как Мало-Александровской улицы нет ни на планах Иркутска, ни в адресных и памятных книжках, издававшихся ежегодно. Вероятнее всего, это часть нынешней Профсоюзной улицы от пересечения её с улицей Терешковой до улицы Звездинской. Проще говоря – район рощи Звёздочка, которая и сегодня остаётся парковой зоной в тех же границах, что и в начале XX века.

Буквально в течение часа у места предполагаемого убийства собралась толпа, состоявшая главным образом (но не исключительно) из железнодорожных рабочих, кондукторов, смазчиков и т.п. Причём, по свидетельству одного из очевидцев, имела место прямая «мобилизация» – с 9 утра или даже ранее в депо начали приходить люди, говорившие, что «в одной из черкесских лавок убили солдата» и комендант станции «зовёт рабочих помочь арестовать и обыскать убийц». Более того, кое-кто прямо заявлял, что комендант зовёт «разбить черкесов», то есть имела место установка на конфликт с «черкесами» (кавказцами), действительно являвшимися преимущественными держателями мелочной торговли, заведений общепита и гостиничных «нумеров» в районе вокзала.

Общий настрой был таков, что железнодорожники (а в иркутском депо их насчитывалось порядка восьми-девяти сотен) начали массово сниматься с работы и двигаться к дому Шустова. Причём по пути им приходилось миновать труп Кузьменко, не убранный ещё и к 10 утра, а лишь прикрытый шинелью. Это могло стать дополнительным раздражающим фактором, поскольку железнодорожные войска формировались преимущественно из рабочих-железнодорожников и они в какой-то мере воспринимались как «свои».

В какой момент начались собственно беспорядки, не вполне ясно. Дальнейшая хронология событий восстанавливается с трудом. Нет уверенности даже в том, что полиция вообще присутствовала при начале погрома. Можно предположить, что всё началось с отправки подозреваемого «в город», что могло быть воспринято возбуждёнными людьми как попытка увести его от ответственности. 

Как бы то ни было, уже к 10 часам утра толпа приступила к разгрому лавки Хахутова. Причём в «классическом» для начала погромов стиле – с порчей и уничтожением имущества, поисками подтверждений своим подозрениям, которые могли быть использованы в качестве оправдания для дальнейших самосудных действий.

В течение следующего часа погром распространился на Кругобайкальскую (Терешковой) и Большую Александровскую (Профсоюзную) улицы, сохраняя свой преимущественно деструктивный характер.

По мере эскалации беспорядков число их участников увеличивалось за счёт присоединения демобилизованных солдат, находившихся в районе станции, и местных обывателей вполне определённого образа жизни:

«К рабочим присоединились несколько подозрительных личностей, как, например, пьяный с подбитыми глазами, оборванец и два-три мелких торговца».

Усиливалось ожесточение, подогреваемое спиртным из «разбиваемых» лавок.

«…Оттуда выбежал какой-то черкес, раздались выстрелы, и прежде, чем он успел перебежать улицу, черкес упал, на него бросились какие-то люди, которые его добили. Видны были ещё два лежавшие на улице трупа, валялись вещи из разгромленных лавок».

Избиение начинало переходить в откровенный грабёж и дикие эксцессы.

«…Подбежал товарищ и сказал, что у убитого кавказца какой-то солдат отрезает пальцы с золотыми кольцами. «На войне, – говорит, – мы всегда так делали». …Я собственными глазами видел обрубки пальцев на правой руке какого-то кавказца».

Отмечались факты нападений и на «посторонних» граждан: «Тут же голосит женщина, у которой какой-то рабочий намеревался отнять багаж».

В то же время с исчезновением эффекта внезапности и смещением событий к вокзалу начинается сопротивление, причём с обеих сторон используется огнестрельное оружие. Хотя многие владельцы торговых заведений просто спешно закрывали их и разбегались.

К 11 часам утра погромная волна достигла района вокзала. Толпа численностью около 300 человек начала разбивать гостиницу «Лондон» и находящийся рядом магазин.

Попытки противодействия погрому, как уже упоминалось, начались практически сразу. В толпе было какое-то количество и «сознательных» граждан. Однако уговоры, что вполне типично для подобных ситуаций, не давали никакого эффекта, лишь подвергая опасности самих противников погрома.

«…Я уговаривал публику расходиться, кричал рабочим, чтоб они отправлялись на работу, что им нечего здесь делать. Но всё было напрасно. Мои уговоры не действовали. Напротив, со всех сторон я слышал в ответ: «А ты кто такой, что заступаешься? Или самому пулю в лоб хочется?»

Единственным действенным средством прекращения беспорядков могло стать только вмешательство властей, ближайшим представителем которых был комендант станции. К нему и обратились уже в самом начале погрома. Однако всё, что предпринял не так давно назначенный исполняющим обязанности коменданта штабс-ротмистр Степанов, – вывел 40 находившихся в его распоряжении солдат и оцепил вокзал. Впоследствии это решение служило поводом для обвинений в попустительстве и чуть ли не поддержке погрома, однако с точки зрения буквы закона ничего иного от Степанова ждать и не приходилось. Охрана станции являлась для коменданта не просто главной, но единственной задачей. И убийство, и вызванные им беспорядки происходили за полосой отчуждения железной дороги, действовать за пределами которой, тем более с применением или угрозой применения оружия, Степанов мог только с санкции местных властей.

Главной проблемой было то, что в предместье не было войск (во всяком случае таких, на которые можно было положиться, учитывая только что подавленную солдатскую забастовку и срочную демобилизацию запасных). Сообщение с центральной частью города сильно осложнялось тем, что понтонный мост, связывавший её с «железнодорожным» левобережьем, был снят ещё днём 10 декабря ввиду начинающегося ледостава. Паромная (плашкоутная) переправа налажена не была, а пароходная и тем более лодочная были небыстрыми и небезопасными.

С началом погрома околоточный отправился за Ангару, а Степанов послал за поддержкой к коменданту сборного пункта иркутской внутренней эвакуационной комиссии Кривцову. Сборно-эвакуационный пункт представлял собой бараки на так называемой «переселенческой ветке», или «переселенческой платформе», в районе современной улицы Тургенева. Войск не было и там, так как события пришлись на «окно» между эвакуационными эшелонами. Была только охрана пункта, которую Кривцов и отправил на станцию под командованием прапорщика запаса.

Подошедшие со сборного пункта военные были направлены Степановым «пройтись по предместью» с предписанием не открывать стрельбы и не производить арестов. Проку от этой демонстрации было немного, и в конце концов дружинники попросили их продвинуться по Александровской в сторону циклодрома (нынешний парк имени Парижской Коммуны) с целью отсечь дальнейшее распространение погрома.

В это же время (11:30) к вокзалу прибыли пристав первой полицейской части, в зону ответственности которого входило Глазковское предместье, – титулярный советник Николай Ареньевич Иванов с пятью городовыми. По его оценке, толпа уже достигла численности в 2,5 тысячи человек. Вполне вероятно, что это было преувеличением, но, реально оценив свои силы, он занял выжидательную позицию, по-видимому, отправив в город очередную просьбу о подкреплении.

Дальнейшие события концентрировались уже непосредственно у вокзала, и их центром стал комплекс строений, располагавшихся на углу улицы Кругобайкальской и привокзальной площади (сейчас угол улиц Терешковой и Челнокова). Здания принадлежали иркутскому мещанину грузину Николаю Соломоновичу Онанашвили. В угловом доме, по-видимому, размещался магазин, в следующем двухэтажном здании с июля 1904 года находился аптечный склад Красного Креста и его службы, в соседнем, существующем и сегодня, каменном двухэтажном – гостиница «Южный Кавказ», в чьём подвале размещалась часть склада Красного Креста, и во дворе этих двух строений – ресторан.

Первым, между 11:00 и 11:30, невзирая на присутствие полицейских чинов и выставленный Степановым у дома военный караул, был разгромлен угловой магазин.

Погромные «активисты» пытались побудить толпу к штурму «Южного Кавказа», требовали от пассажиров (большей частью офицеров) покинуть номера, что те и стали делать со всей возможной поспешностью.

Сам Онанашвили несколько раз обращался с просьбами о защите к Степанову, собирался даже откупиться от погромщиков, но в конце концов «по настоянию своей русской прислуги скрылся, перескочив через забор. Ночевал он в одном русском семействе, а затем перебрался в город».

К полудню избиения прекратились и погром перешёл в следующую фазу – основным мотивом теперь служила прямая нажива. Дружинники и присоединившиеся к ним граждане как могли противодействовали грабежу: пытались отбирать растаскиваемые вещи, разбивали и разливали спиртное. Параллельно с помощью санитаров аптечного склада Красного Креста (оттуда брали бинты и вату для перевязок) и военных врачей, приведённых заведующим этого склада доктором А.Н. Червенцовым со сборного пункта, началось оказание первой помощи раненым (как кавказцам, так и русским), некоторые из них были отправлены в ближайшую – железнодорожную – больницу.

Во втором часу дня на место событий явился исправляющий должность иркутского полицмейстера подполковник Николай Антонович Никольский. Был ли он недостаточно информирован или просто понадеялся на свой авторитет, но воинских подразделений с ним не было. Что конкретно он предпринял для прекращения беспорядков, неизвестно, однако результат, по свидетельству анонимного дружинника, был обратным желаемому:

«…В это время толпа что-то закричала. Оглядываюсь и вижу такую картину. Полицеймейстер Никольский, схватив в руки шапку, изо всех сил убегает от толпы, которая изрыгает по его адресу различные ругательства».

Более того, несколько позже комендант станции Степанов в своих показаниях прямо обвинит Никольского в невольном провоцировании толпы на дальнейший грабёж.

«…До появления полицеймейстера толпа совершенно успокоилась и стала расходиться, и только нецелесообразные действия и распоряжения полицеймейстера повели к тому, что толпа возросла до громадных размеров и погром принял такой грандиозный характер».

Правда, эта межведомственная эскапада могла быть реакцией на неизбежный «разбор полётов» с поисками крайнего. Полиция со своей стороны тоже в долгу не осталась. Тот же пристав Иванов свидетельствовал, что Степанов не только не предотвратил погром имевшимися в его распоряжении военными силами, но и до некоторой степени подстрекал к нему.

«Так, когда толпа громил хлынула на лавку Бесеневича (не кавказца), то Степанов закричал: «Ребята, как вам не стыдно, ведь это – не черкесы».

Как бы то ни было, вновь возбудившаяся толпа разгромила и разграбила ресторан Онанашвили, находившийся во дворе «Южного Кавказа», а когда через два часа полицмейстер вернулся с ротой солдат, которые начали прикладами ружей разгонять всех присутствующих, ещё и лавку турецкого подданного Харлампова на противоположной стороне улицы. 

Досталось всем – и хулиганам, и дружинникам, и простым зрителям. К четырём часам вечера привокзальная площадь и Кругобайкальская улица были без единого выстрела очищены и оцеплены. При этом нет упоминаний ни о каких арестах. Свежих пострадавших отправили в железнодорожную, а трупы – в Кузнецовскую больницу, за реку. Собственно, на этом погром и его подавление завершились. Способствовали этому наступившая темнота и усиливающийся мороз.

Войска оставались в предместье до 19:30, после чего полицмейстер снял все караулы. Причиной такого решения Никольского вряд ли могла быть уверенность в прочном умиротворении предместья, поскольку обстановка в городе в октябре-ноябре 1905 года не оставляла сомнений в обратном. Скорее причиной было то, что он мог распоряжаться лишь теми войсками, которые ему выделялись временно командующим 2-й Сибирской пехотной дивизией генерал-майором Даниловичем, и лишь в той мере, в какой ему это позволялось. С войсками между тем было плохо – буквально на днях было подавлено восстание (военная стачка) Иркутского гарнизона, в срочном порядке демобилизованы запасные, а из оставшихся выделялись на постоянной основе четыре офицерских патруля в помощь полиции, не справлявшейся с разгулом криминала в самой центральной части города. Таким образом, Глазково фактически было брошено на произвол судьбы, а если сказать прямо – погромщиков.

Страшным итогом «чёрной» пятницы стали десять трупов: пекарь Тетеос Караказьян, Авек Григоров, Абрам Мураньянц, Яков Аванесов, Филипп Бабаев, Манук Арзаков и Исак Хамразов, Датразая Исай, Степан Гогонашвили, а также скончавшийся 17 декабря в железнодорожной больнице гимназист VI класса Иван Бабаев.

Кроме того, в железнодорожной больнице находилось пятнадцать серьёзно раненных. Число раненных «несерьёзно» и просто избитых (в том числе и при разгоне толпы) неизвестно. Согласно отчёту полицмейстера, в ходе погрома 16 декабря было «разбито» 12 заведений – два трактира, две кухмистерские, две чаевые и шесть мелочных лавок.

17 декабря. Суббота

Что происходило весь день собственно в предместье – неизвестно. Вероятно, просто продолжался грабёж уже «разбитых» или брошенных спасающимися «кавказцами» без присмотра домов. О новых жертвах не сообщалось, а вот количество разорённых торговых заведений в итоге увеличилось до 19.

Самым характерным во втором дне было отсутствие импульсивности. Толпа начала собираться во дворе Онанашвили с утра, однако, несмотря на отсутствие охраны и то, что ресторан был уже разгромлен вчера, продолжить грабёж при свете нового дня люди решились далеко не сразу. Активистам пришлось уговаривать и снова разжигать страсти:

«…Приходил, например, человек и показывал башлык, пояс и фуражку санитара Красного Креста, на фуражке значится: «Канарев»; эти вещи найдены в подвале разгромленного ресторана Онанашвили, а это будто бы указывало на ограбление или даже убийство санитара».

Изменился и состав погромщиков. Если в первый день их ядром выступали деповские рабочие, то в субботу это был разный чернорабочий элемент и запасные нижних чинов 23-го Восточно-Сибирского стрелкового батальона.

Только к 12 часам дня толпа решилась на какие-то действия. Начали опять с ресторана. После 15:00 наконец-то добрались до «Южного Кавказа». Караул из двух десятков солдат (вероятно, всё той же железнодорожной охраны, находившейся в распоряжении коменданта Степанова), к тому времени появившийся у здания, сделал несколько выстрелов в воздух, но погрому не воспрепятствовал. Официальные «Иркутские губернские ведомости» сообщают, что беспорядки были прекращены в 5 часов дня, однако этому противоречит отчёт доктора Червенцова:

«…С наступлением темноты, когда грабёж ещё продолжался, я ушёл. Придя в 8 часов вечера на склад, я видел блуждающие огни во всех этажах разгромленной гостиницы: ночной грабёж продолжался».

Фото из книги П. Кауфмана «Красный Крест в тылу армии в Японскую кампанию
1904-1905 годов»

Намеренным или случайным результатом этих блужданий со свечами стал пожар «Южного Кавказа», начавшийся около 10 часов вечера. Благодаря стоявшему в эти дни безветрию и усилиям пожарных удалось отстоять от огня здание аптечного склада, в котором среди прочих медикаментов хранились запасы эфира. Тушение здания самой гостиницы было занятием безнадёжным: в Глазкове была лишь одна (пятибочковая) пожарная машина, из города никто прибыть не мог, нормальной водокачки или взвозов для пополнения запаса воды не было. Мало того, «были попытки остановить тушение: нарочно был перерезан рукав», что косвенно свидетельствует о поджоге. Опять собрались люди, движимые самыми разными мотивами. С одной стороны, «…явились несколько молодых людей с ружьями за плечами, объявив себя «охранниками»; эти люди вели себя безукоризненно, помогали тушить и охраняли здание нашего склада».

В то же время были и обратные примеры: «Когда начался пожар, мы решили взять из своего имущества наиболее ценное и отвезти в Глазковское общежитие сестёр, а склад запереть… В то время, когда мы перетаскивали вещи на вокзал, в здание склада, выбив в дверях стеклянную раму, ворвались хулиганы под предлогом спасения имущества; в результате – пропажа вещей и денег. Во время пожара я обращался к ротмистру Степанову, который на мою просьбу об охране склада заявил, что за полосу отчуждения железных дорог он давать солдат не имеет права».

К 4 часам утра «Южный Кавказ» выгорел. Пожарные и дружинники ушли.

  В начале XX века Иркутску явно не везло с последним месяцем года. Всем известны «декабрьские события» 1917 и 1920 годов, отмеченные кровопролитными боями в ходе Гражданской войны. Первая русская революция 1905 года также ознаменовалась в предновогодние дни массовыми беспорядками, не обошедшимися без человеческих жертв. Что же всё-таки произошло в Глазковском предместье и почему общественная атмосфера накалилась до взрыва именно здесь, а случился он именно в такой форме? О том, как развивались события после погрома, о его предпосылках и причинах, а также о непростой жизни Глазкова в период его трансформации в  железнодорожный район можно будет прочитать в книге Максима Кудели «Сумерки «красных дней»: декабрь 1905 года в Иркутске», которая выйдет в свет в ближайшее время.