«До 21 года я не видел театра»

– Я родился и вырос в небольшом промышленном городке Алмалыке, что недалеко от Ташкента.  В 1960-х годах родители из России приехали в Узбекистан восстанавливать край после землетрясения, там и остались. Именно в Узбекистане я обрёл свою родину, прожил в этой стране почти 30 лет, но был воспитан на книгах о России. И получать театральное образование поехал в Россию – сначала в Барнаул, затем в Санкт-Петербург.

– Дина Рубина в романе «На солнечной стороне улицы» живописно рисует старый Ташкент с его уютными двориками, журчащими арыками, разросшимися чинарами. А какой малую родину  запомнили вы? 

– Узбекистан для меня – это прежде всего свет. И даже ночь оставляла ощущение мерцающего света: Алмалык находится в гористой местности, и ночами над городом – и особенно на природе – очень ярко светят звёзды, можно увидеть падающие метеориты и настоящие звездопады. Так что для меня родина – это солнце, свет и цвет, бесконечное тепло, мы всё детство пробегали босиком. И постоянное обновление: в Узбекистане по 3-4 урожая в год снимается. Восток – это совершенно другой менталитет, иное отношение ко взрослым. Для меня дико было увидеть в России, как дети разговаривают с родителями на повышенных тонах, например. 

– Вы ведь в театр пришли из профессии, совершенно не имеющей отношения к искусству?

– Я профессиональный водитель, могу управлять всеми категориями транспорта. И мне нравилась эта профессия, но через год после армии я случайно попал в театр. И пропал. Это был единственный театр в городе, постановки ставились как драматические, так и кукольные. Мне хотели автобус купить, я должен был возить артистов, но автобус не купили. Но режиссёр что-то обнадёживающее во мне увидел, стал вовлекать в творческий процесс. Пришло время делать выбор: или актёром работать, или водителем оставаться. Совмещать уже не получалось.

– Трудно было это решение принять?

– Профессия мне нравилась и до сих пор нравится, с уважением к ней отношусь. Работая водителем, я достаточно прилично зарабатывал. Когда выбор был сделан в пользу театра, приходилось ночами сторожить, зарабатывать деньги. Я прекрасно понимал, что семью без денег оставлять нельзя. Меня мучил и другой вопрос: достоин ли я искусства, есть ли во  мне это предназначение? Ведь до 21 года я не видел театра. А когда я увидел, как работают артисты, как зрители воспринимают театр кукол, был в шоке. Я понимал, что это какая-то магия, нечто нереальное. Я, как ребёнок, смеялся над тем, что происходит на сцене, восторг был диким. И я понял, что актёры – это небожители, которые напрямую выходят на душу ребёнка, разговаривают с его чувствами, эмоциями и мыслями. И я себе сказал:  если в течение театрального сезона у меня будет результат и я почувствую, что у меня есть предрасположенность, то буду получать образование и развивать себя дальше в этом направлении. Я проработал в театре 5 лет и поехал в Россию учиться. Колебался между профессиями актёра и режиссёра, остановился на последней. Я всегда разговариваю только с собой, ни с кем не советуюсь. Считаю, что самый главный советчик – это твоя душа, её обмануть нельзя.

– Вы сразу поступили в знаменитый ЛГИТМИК в Санкт-Петербурге?

– Нет, сначала я поехал учиться в театральный институт в Барнаул.  И именно мой первый педагог по режиссуре Елена Фёдоровна Шангина повернула меня к естеству, к органике. Эти знания дали мне возможность лучше понимать артистов. Они ведь все разные, один ухом слышит, другой глазами мир воспринимает. Надо каждому объяснить роль так, чтобы для него это стало естественно. И в результате разные по естеству артисты на сцене делают то, что нужно, получают от этого удовольствие и думают, что это они сами всё придумали. Своих актёров я, конечно, знаю наизусть. Иногда терпения не хватает, и я говорю: «Вы у меня в голове уже сыграли! Я знаю, как вы можете это сделать идеально». И, когда выстраиваю спектакли, обычно попадаю в точку. Мои артисты у меня всегда будут играть хорошо, я же для них роли подбираю. Порой сам себе ставлю задачу повернуть артиста другим, незнакомым зрителю ракурсом. А вот когда приходится работать с новым коллективом, это труднее, артистов надо сначала расшнуровать, понять природу их чувств. 

В Иркутске есть всё, что мне нужно для работы 

– Как так получилось, что первым вашим театром в России стал Братский кукольный театр «Тирлямы»?

– Мой сокурсник работал в этом театре, он пригласил меня на постановку дипломной работы. А мне хотелось посмотреть другие регионы России, увидеть Сибирь. Сначала я приехал на сезон, потом подписал контракт на 3 года. Мне давали работать, давали реализовывать себя, это важно для выпускника. 

Часто, когда молодой режиссёр приезжает в крупные театры, ему говорят: «У нас традиции сложились. Ты пока молодой, поработай пока на «колобках» и «репках», это твой максимум». Такие ограничения ломают,  лишают шанса вырасти в большого серьёзного режиссёра. А мне в Братске дали полную свободу – бери и ставь то, что считаешь нужным. В то время директором театра работал Юрий Кондратьевич Гусев, он мне сказал: «Мне не важно, по большому счёту, что ты будешь ставить. Мне важно, как это будет выглядеть на сцене. Спектакль должен звучать и  привлекать зрителей». 

И мне были не страшны никакие холода, потому что вся жизнь проходила в театре, весь мой мир переместился на эту площадку. Я ни в одном театре не работал так, как в Братском. Мы могли прогоны делать в 5 утра, например. И сегодня эти годы вспоминаются как счастливые, когда мы упивались творчеством. 

– Предложение возглавить иркутский «Аистёнок» поступило после ухода Людвига Устинова?

– Да, театру был нужен режиссёр, и меня пригласили. И я с удовольствием согласился. Меня до сих пор в Москву и Санкт-Петербург зовут на постоянное место режиссёра. Но мне это не интересно. Мне достаточно приехать на фестиваль или на постановку, насладиться и вернуться домой. Для меня как раз город размером с Иркутск – хорошо. 

– А в чём для вас прелесть провинциального театра и города? 

– Здесь ты больше предоставлен себе, можешь жить так, как тебя поток жизни несёт. Чем больше город, тем больше ты становишься его рабом, вынужден подстраиваться под эту систему существования, под этот ритм. В Иркутске есть всё, что мне нужно для работы, здесь и до природы рукой подать. Единственное, что удручает, – нашему театру не хватает площадей. Хотелось бы, чтобы власти повернулись лицом к детским театрам. Я страдаю, что не могу на 100 % выплеснуться так, как хочется. У меня просто не хватает площадок,  а идей и желаний много. Например, в наших планах – проект для будущих родителей.

– Спектакли для беременных?

– Не только. Совместно с художником, завлитом мы придумали проект, в котором  воспитание человека начинается ещё до его рождения. Первый этап – спектакли для молодых семей, чтобы дать им толчок, заложить зёрнышко полноценного желания быть родителями. Второй этап – когда ребёнок уже находится в животе. Хочется через театральную форму рассказать, как ребёнка познакомить с миром, в который он войдёт. Детей нужно учить быть коммуникабельными в этом мире, а учёба  через театр – самая доступная форма для ребёнка. И третий этап – когда уже рождается ребёнок и вся семья приходит на спектакль. Нам кажется, ребёнок, прошедший все три этапа, будет намного богаче, чем тот, чьи родители не посмотрели этот спектакль. Это моё понимание того, как должен функционировать театр. У меня много спектаклей, в которых герои – дети. И это очень важно, потому как каждый человек рождается с предназначением, а мы, взрослые, должны научиться открывать его в детях. 

– За 11 лет в «Аистёнке» вы поставили немало спектаклей, есть самые любимые? 

– Трудно выделить какой-то один спектакль. Это всё равно что спросить: «Какого ребёнка вы больше любите?» Какие-то спектакли настолько трудно вынашивались, что стали любимыми, какие-то не удались, но в них прозвучали важные темы. А не удались они, потому что ты, может быть, не смог достучаться до артистов, не смог сценографию полноценную сделать. 

– Насколько для вас важно признание? Или достаточно самому быть удовлетворённым?

– В этом году в Екатеринбурге мы за спектакль «Живая душа» получили одну из самых серьёзных театральных наград – «Петрушку великого». Конечно, такое признание важно и приятно. Но есть спектакли, которые не ездят по фестивалям, награды не получают, но они значимы для зрителей. Редко получается, чтобы спектакль имел успех и у зрителей, и на фестивалях. Но я честно могу сказать, что все поставленные мною спектакли были на важные и больные для меня темы. 

– А какими темами вы больны?

– В разный период по-разному. Но одна из основных тем для меня – формирование личности, реализация того, что дано тебе Всевышним и природой. У кого-то это получается, у кого-то не получается.

– А от чего зависит?

– От внутренней силы. Надо быть очень сильным, чтобы противостоять этому миру, найти точку опоры внутри себя, быть самодостаточным. Дать оценку всему, что происходит вокруг, понять, насколько это важно или не важно для тебя. Для этого нужны мудрость и сила внутри. 

– В труппе «Аистёнка» 16 артистов. И каждый нуждается во внимании, как нуждаются в нём дети: с одним ребёнком не поговоришь,  он обидится. Какие у вас принципы как у руководителя? Я полагаю, что это не кнут и сало.

Юрий Уткин сам не прочь поиграть

– В театре все равны. Понятно, что должности разные: кто-то билеты принимает, кто-то на сцене играет. Но как люди мы все равны, мы должны доверять друг другу, и каждый должен качественно делать свою работу. Это главный принцип сосуществования в театре. Как руководитель я считаю, что нужно разговаривать с людьми не только во время работы. Я стараюсь находить время общаться чисто по-человечески, просто зайти в гримёрку и сказать: «Здравствуйте, самые замечательные артисты в мире». Для меня они самые талантливые, я здесь не лукавлю нисколько. Такое общение важно, потому что человек понимает, что он не безразличен мне. Мне важно, чтобы артист не болел, чтобы у него дома было всё благополучно. И насколько я могу,  я буду участвовать в этом. Ещё один из главных моих принципов: никогда не лезть в личную жизнь. Если человек захочет, он сам выйдет на этот разговор. 

– Вы не диктатор на сцене, не ломаете природу актёра?

– Ломать – неправильная политика. Театральная постановка – это всегда диалог с  композитором, художником, монтировщиком, актёрами. Но диалог – это не когда каждый делает то, что хочет. Нет, у каждого есть свои задачи, режиссёр должен выстраивать спектакль, и он может жёстко это делать. Чем люди честнее, тем более они открыты в этом процессе, чем более они профессиональны, тем меньше у них возникает конфликтов. Питер Брук говорил: «Зачем я артистам буду рассказывать их роли? Я их этим унижу и оскорблю. Потому что они профессионалы, они сами должны разбираться в ролях». Поэтому я актёрам рассказываю только общие вещи, необходимые для выстраивания спектакля. Я архитектор, а не каменщик, я не должен объяснять, какой раствор и как замешивать. Они профессионалы, они сами должны уметь это делать. Профессионализм – нравственно-этическое качество человека, мне кажется, и именно эти две составляющие должны быть главными в любом творческом человеке.  

– Сегодня зачем театр, на ваш взгляд? 

– Чтобы помочь реализовать себя. У нас есть спектакль-провокация – «Федоткины смешилки, Федулкины страшилки», во Владикавказе до сих пор его вспоминают. Я впервые придумал и воплотил такую методику: даю возможность зрителям совершать ошибки, подлости, актёры их на это провоцируют. Чтобы в жизни дети этого, может быть, потом не совершили. Были случаи, когда дети начинали драться, кричать соседу: «Я же тебе говорил!» Артистам приходилось сглаживать эти страсти. Но если в спектакле ты ещё можешь что-то изменить, то  в жизни шанса исправить может и не быть. Я считаю, что эта возможность дать зрителям что-то прожить и пережить в театре даёт, в свою очередь, возможность и себя лучше  понять: «Какой я?» Чтобы потом своё «Я» раскрыть в этом мире. 

– Юрий Анатольевич, вы молодо выглядите для своих 50 лет. Есть такая точка зрения, что мужчина сохраняет молодость, если выполняет своё творческое предназначение.

– Я думаю, это всё-таки театр. Мы общаемся с детьми, много смеёмся, радуемся. Мы всё делаем в удовольствие.