– Странные у нас чиновники «наверху», – написала в конце ноября на своей странице в фейсбуке Марина Григорьева, генеральный директор ООО «БайкалСтройИнвест» и параллельно председатель комитета по предпринимательству в сфере туристской, ресторанной и гостиничной деятельности при Торгово-промышленной палате Восточной Сибири. – Эту проблему (предполагаемый запрет лова омуля в Байкале. – Г.К.) обсуждали на экологическом совете при Прокуратуре Иркутской области. Своё мнение высказали и учёные, и эксперты, и чиновники. Все сошлись во мнении, что запрещать надо не вылов омуля, а добычу икры и её продажу. Мнение регионов в Москве вообще слышат? Очередной бездумный… запрет ко всему, что уже имеется противоречивого и антигосударственного в законодательстве по Байкалу! Кто-нибудь может в этих верхах понять, что абсурдный запрет только создаёт социальную напряжённость и нисколько не решает саму проблему! Георгий Кузнецов, у вас остались аудиозаписи с того совещания? Поделитесь с народом-алармистом мнением компетентных людей!

Аудиозаписи, ну, по крайней мере их большая, главная часть, у меня, конечно же, сохранились. Слишком ценны они многообразием точек зрения на обсуждавшуюся проблему, оттенками и нюансами мнений, высказанных специалистами и учёными, чтобы быть выброшенными просто так. Искренняя благодарность прокурорам за идею и толковую организацию того откровенного, содержательного разговора. Но, удивительное дело, участвуя с Мариной Викторовной в общем разговоре, в итоге мы пришли, судя по её короткому тексту в фейсбуке, к разнонаправленным (едва ли не на 180 градусов) выводам. 

По поводу «странности» чиновников – не только «наверху», а на всех уровнях вплоть до муниципального – с Мариной Викторовной согласен. Сам иногда впадаю в ступор, пытаясь отыскать толику здравого смысла в некоторых принимаемых ими решениях. Но вот называть «бездумным» и «абсурдным» ещё не принятый, а только предполагаемый запрет на лов омуля для восстановления его естественной численности и биомассы в озере – это либо желание вызвать недовольство у населения возможными ограничениями привычного уклада жизни, либо просто неконтролируемый взрыв эмоций, обогнавший здравый смысл. 

Утверждение Марины Григорьевой, будто бы «все сошлись во мнении, что запрещать надо не вылов омуля, а добычу икры и её продажу», тоже, на мой взгляд, не вполне соответствует действительности. Не стояло перед участниками совещания такой дилеммы: икра или рыба. Обсуждалась только целесообразность тотального запрета с 2017 года ловли омуля. О массовой торговле омулёвой икрой тоже вспоминали, но не в качестве возможной альтернативы запрету лова омуля, а в качестве одного из примеров варварства, которое должно быть прекращено независимо от принятия или непринятия запрета на добычу товарного омуля. 

А больше всего меня зацепило очевидной несправедливостью определение «народ-алармист», с которым Марина Григорьева и призывала меня «поделиться мнением компетентных людей», записанным на диктофон в стенах прокуратуры. 

Проблема существенного, а по мнению многих, даже катастрофического сокращения омулёвого стада в Байкале не имеет даже намёка на алармизм. Она не надумана, не высосана из пальца. Она – факт, очевидный и для местного населения, и для науки, и для легального рыболовного бизнеса, пока ещё умудряющегося с горем пополам получать некоторую прибыль за счёт вылова на продажу популярного байкальского эндемика. В частных доверительных разговорах проблему измельчания и сокращения биомассы омуля в озере не отрицают даже браконьеры, бесконечно взвинчивающие цену на рыбу, чтобы возместить растущие расходы на её преступную добычу. 

Академик РАН Григорий Галазий, может быть, самый принципиальный и последовательный учёный – защитник Байкала, ещё во второй половине восьмидесятых годов прошлого века бил тревогу по этому поводу.  

«Самый крупный омуль из встреченных экземпляров селенгинской популяции имел вес до 5 кг и длину около 50 см, – писал он в своей популярной книге «Байкал в вопросах и ответах», изданной в 1987 году. – Рыбаки говорят, что в старину ловили рыб и покрупнее. Однако добыть более крупный экземпляр даже для музея не удалось». 

Мне не посчастливилось даже видеть такие экземпляры, поэтому слова учёного и тогда, 30 лет назад, воспринимались мной скорее как легенда, а не научный факт. Но примерно в те же годы, во второй половине восьмидесятых, бурятские рыбаки дали мне подержать в руках свежевыловленного омуля весом, пожалуй, килограмма под три, если не больше – взвесить его было нечем. Они с гордостью уверяли, что это омуль, а я понимающе расхохотался, решив, что это розыгрыш – поймали сига, а говорят, что омуль, чтобы удивить. Но тут же, увидев расположение огромного рта (единственное знакомое мне визуальное отличие сига от омуля), осёкся. В моих руках действительно был омуль. Такого размера он был в улове один. Остальные (ещё десятка полтора-два), по определению рыбаков, – обычная рыба. Каждая как линейкой отмерена: под килограмм или чуть больше.  

«В последние десятилетия рыба стала медленнее расти, уменьшились её упитанность, плодовитость, замедлилось половое созревание», – обращал внимание читателей Григорий Иванович на тогда уже зарождающуюся проблему. Уменьшение биомассы омуля в Байкале он объяснял усилившимся влиянием хозяйственной деятельности на озеро, его притоки и водосборный бассейн в целом, нерациональным рыбным промыслом и ухудшением гидрометеорологической обстановки в бассейне Байкала. 

Галазий в то время не сомневался, что вернуть Байкалу былую омулёвую славу ещё не поздно. Благодаря личному авторитету и настойчивости, думаю, он сумел бы добиться от государства научно обоснованных действенных мер по защите озера. Но грянула перестройка. В девяностые годы власти всех ветвей и уровней были озабочены собственным выживанием. Им стало не до омуля. Ну, где-то как-то, особенно перед выборами и для общего приличия, чиновники создавали видимость государственного регулирования и управления природными ресурсами. А потом это – создание видимости дела вместо реального дела – вошло в привычку. И до сих пор тот же государственный контроль, к примеру, реализуется ровно настолько, чтобы полученных результатов хватило для отчёта перед вышестоящим начальством и чтобы никто не смог утверждать, будто контроля нет. А процветающее, но документально не зафиксированное браконьерство и «развивающийся» на берегах туристический бизнес без очистных сооружений, из-за которых промышленный лов омуля уже через пару-тройку лет сам собой, без всяких запретов, может прекратиться по причине отсутствия достаточного количества рыбы, их волнуют не сильно. За это ответственность для ответственных работников не предусмотрена. 

– Мы делаем учёт омуля время от времени, когда находим средства, – рассказывал академик РАН Михаил Грачёв участникам заседания общественного совета прокуратуры. – Так вот, по сравнению с прошлым учётом численность омуля, которая по порядку величины равна 100–150 миллионам штук – ну, почти столько, сколько жителей в России, легко запомнить, – упала, может быть, на 30% по сравнению с тем, что было раньше. А может быть, и не упала в такой степени, потому что метод всё-таки не очень точный. 

Обратите внимание, Михаил Александрович говорит о численности омуля, о «штуках экземпляров», но не о товарных размерах рыбы и не об уменьшении биомассы эндемика в озере. Впрочем, какого размера и веса «хвосты» продавались 20 лет назад, мы помним или знаем из книги Галазия. Какого размера рыба продаётся в магазинах сегодня – видим. 

Директор Байкальского филиала Государственного научно-производственного центра рыбного хозяйства (Госрыбцентра) Владимир Петерфельд в связи с командировкой на том заседании не присутствовал, но он и раньше неоднократно высказывал тревогу по поводу быстрого уменьшения биомассы омуля в Байкале. В стремительном падении со стандартной высоты в 25–30 тысяч тонн общая биомасса эндемика, по его данным, ещё к 2008 году, впервые за много лет, пересекла рубеж в 20 тысяч тонн, а по итогам прошлого, 2015 года оценивалась уже на уровне 10 тысяч тонн. В связи со столь удручающим положением Байкальский филиал Госрыбцентра и выступил инициатором тотального запрета лова омуля на несколько лет.  

Афталина Арзаева, член территориального рыбохозяйственного совета при правительстве Иркутской области, ведущий ихтиолог Иркутской областной общественной организации охотников и рыболовов, предупредила участников дискуссии, что в отличие от Лимнологического института СО РАН и Госрыбцентра их общество не ведёт научных исследований. Количество и состояние рыбных запасов в озере они оценивают по-другому. 

– Мы ежегодно проводим соревнования. «Зимниада», подлёдный лов – это мы были инициаторами, – рассказывает она участникам дискуссии. – В 2003 году, когда первый раз проводили соревнования, у нас один рыболов-спортсмен поймал за три часа 23 килограмма рыбы. А в позапрошлом году в районе Тойников – острова Большой и Малый Тойники – самый большой вылов был… 497 граммов. Меньше полукилограмма за три часа лова! Сейчас все с Тойников ушли, в Шиде рыбачат. Рыба-то исчезает. Не только омуля, но и окуня нет и плотвы. Я уже не говорю о сигах. 

Фонограмма чуть слышно воспроизводит голос, звучащий вдалеке от диктофона. Кто-то из присутствующих вспоминает, что в Байкале когда-то и осетра промышляли. 

– Да, когда-то ловили! – тут же реагирует на реплику Афталина Фёдоровна. – Лет 15 тому назад и осетра ловили на Малом море…

Лет 15 назад если кто-то и ловил царь-рыбу, то улов этот, без сомнения, был браконьерским. Лов осетра на Байкале, как утверждают несколько интернет-источников (к сожалению, без ссылок на конкретный документ), запрещён с 1945 года по настоящее время. Обратите внимание – осетра запретили ловить в победном и голодном 1945-м. Но для спасения рыбы, видимо, было уже поздно. Биологи не исключают, что популяция осетра, ввиду её критически малой численности, утратила способность к самовозрождению. Он не исчез совсем, не вымер. Несколько раз слышал рассказы, что где-то вблизи Селенги рыбакам иногда попадаются отдельные некрупные экземпляры байкальского осетра. Но былой численности, несмотря на семидесятилетний запрет его добычи, он набрать не может.  

Живых свидетелей былого осетрового изобилия Байкала давно уж нет. Расспросить, как это было, некого. Но литературные источники утверждают, что вплоть до начала двадцатого века годовой улов красной рыбы в озере достигал 250–300 тонн. И это, обратите внимание, без моторных лодок, без дешёвых китайских сетей. 

Сейчас трудно, практически невозможно поверить, что без принятия государством радикальных мер защиты омуль, испокон веков кормивший местное население, уже в ближайшие годы может потерять промысловое значение в связи с критическим сокращением его численности. Но ведь и добытчики царь-рыбы, для которых поймать осетра на протяжении многих поколений было едва ли не так же просто, как современному человеку сходить в рыбный магазин, тоже не могли поверить, что когда-то в Байкале осетра практически не останется. А когда наконец поверили и спохватились, оказалось, что уже поздно. Не получится ли похожей истории с омулем? 

Владимир Петерфельд настаивает на немедленном и тотальном запрете лова омуля на несколько лет как раз для того, чтобы деликатесный эндемик не повторил печальной судьбы байкальского осетра. С ним согласны далеко не все. Есть противники среди местного населения. В среде байкальского туристского бизнеса. В структурах исполнительной власти и даже в научном сообществе. И тем не менее думаю, что дилеммы, запрещать или не запрещать вылов омуля, к которой сегодня сводятся дискуссии, в реальности не существует. Вопрос в другом: будет ли власть на всех своих уровнях и ветвях принимать реальные меры и реальные усилия для восстановления омулёвого стада или, как бывает часто, ограничится созданием видимости таких мер? 

Проблема в том, что «голый» запрет, не подкреплённый комплексом дополнительных мер, скорее всего, действительно может оказаться не делом, а лишь его видимостью. Пока ситуация развивается именно в таком направлении. Изначально предполагалось объявить запрет на добычу омуля на пять лет. Срок взят не с потолка. Весной ихтиологи объясняли мне это требование особенностями развития омуля, сроком достижения молодью половой зрелости. Меньший срок не даст должного эффекта. А теперь хоть и невнятно, путано, но в верхних эшелонах власти разговор всё чаще ведётся о предполагаемом запрете только на три года. А ещё вместо тотального запрета (за исключением специального отлова для нужд науки и для получения инкубационной икры для искусственного разведения эндемика) Сергей Донской, министр природных ресурсов и экологии РФ, уже обмолвился о возможности ограниченного запрета только на промышленный лов омуля. В этом случае, по мнению Владимира Петерфельда, запрет и на самом деле окажется бессмысленным. Он не поможет омулю восстановиться, зато даст возможность представителям власти публично отчитаться о принятых мерах и даже заявить о сокращении объёмов выловленной рыбы. По документам будет всё в порядке – власть якобы заботится о сохранении биологического разнообразия. Но на практике омуля будет вылавливаться не меньше сегодняшнего. Просто легальный лов омуля, запрещённый государством, будет замещён нелегальным, браконьерским. И совсем другое дело, если в дополнение к тотальному запрету на вылов омуля появится ещё и законодательный, всеохватный, активно и строго контролируемый запрет на торговлю байкальским эндемиком. Если всякий человек, продающий омуля – хоть закопчённым на култукском пятачке, хоть живым из лодки на берегу озера, хоть в столовых-ресторанах на турбазах и в придорожных кафе в виде популярных блюд, – будет автоматически признаваться судами преступником. Браконьерский бизнес не сможет выжить без рынка сбыта.