Ходи-сапожники и ходи-огородники

«Ходя» – прозвище, которым окрестили русские китайцев в начале XX века. Трудолюбивые ходи выращивали овощи, стирали бельё, торговали салатом и лепёшками, готовили вкуснейшие пампушки, показывали фокусы. Истории иркутян старшего поколения практически не обходятся без воспоминаний об иркутских китайцах. Когда-то ходя-ходя в национальной одежде, с косой был привычной частью пейзажа Иркутска.   

Иркутянка геолог Нина Львова, оставившая свои воспоминания на страницах журнала «Земля иркутская», рассказывала, что в её детстве китайцы в Иркутске занимались довольно разнообразным промыслом. Часть из них выглядела весьма экзотично – в национальных костюмах, многие мужчины – с косами. В Иркутске существовали китайские прачечные. «Я увидела двухэтажный сарай с крутой лесенкой, – вспоминала Нина Львова своё первое детское знакомство с китайцами. – Верхняя часть его представляла собой сушилку с деревянной продувающейся решёткой, вдоль которой от лесенки шёл балкончик. К этой лесенке необычные люди с жгуче-чёрными длинными косами, одетые в сине-голубые штаны и куртки, подносили на прямых коромыслах в круглых корзинах сырое бельё…» 

Китайцы с маленькими тележками для заточки ключей или делающие мелкую починку на рынках – не новость. Ещё в начале XX века во дворах Иркутска можно было услышать крик: «Сапоги учиня-а-ла!» – это были китайцы-сапожники. «Интересен был их инвентарь: связка деревянных колодок, перекинутый через плечо деревянный ящичек, – рассказывала Нина Львова. – Когда поступал заказ, сундучок раскрывался, из него вынимался складной стульчик – мастер усаживался за работу. А в ящичке обнаруживалось всё необходимое, ловко расположенные по своим местам вещи: иголки, шилья, нитки, гвоздики, деревянные колки и прочее. Заглядывать туда было просто наслаждением». Бродили по дворам и продавцы зелени – в национальной одежде, с перекинутыми через плечо корзинами салата, лука, укропа, редиски. 

Иркутянка Лидия Тамм вспоминала, что на месте ателье «Силуэт» в начале XX века были два барака, внутри которых помещались китайские пельменные. Лидия Тамм запомнила, что китайские пельмени были раз в пять больше русских, варились на пару и источали изумительный аромат. Возможно, это были те самые позы – китайское блюдо, которое переняли буряты. Правда, с санитарными нормами, как и у современных «чуфанек», у китайцев начала прошлого века было не очень. Во время рейда комсомольская бригада, куда входила Тамм, обнаружила в бочке с засоленным мясом  крыс. Китайскую харчевню можно было узнать по висящему картонному кругу, обтянутому красной материей с бахромой внизу. Иркутские китайцы занимались выпечкой и производством сластей: продавали калачи, «липучку», зажаренные в масле «плетушки», аналог хвороста.  

Особенно тепло иркутяне старшего поколения вспоминают о китайцах-фокусниках. Эти необычные люди запомнились каждому малышу. Вспоминали о них и Лидия Тамм, и Борис Демьянович, и Нина Львова. При китайце-фокуснике всегда был таинственный ящичек, рассказывала Нина Львова. Китаец степенно расстилал коврик и готовил реквизит. Это были обычные фокусы с лентами, шариками, платочками, цветами. «Весь этот иллюзионный калейдоскоп создавал феерию красоты форм и красок, особенностей китайских поделок из шёлка и тонкой бумаги. Быстрота превращения предметов зачаровывала», – рассказывала иркутянка. У китайского фокусника был овально-округлый валик наподобие «Ваньки-встаньки», с которым он манипуляцией рук совершал чудеса – валик как будто бы оживал. Борис Демьянович вспоминал, как на улице Большой китаец-фокусник ловко перекидывал штангу с блестящими наконечниками. «Она, как живая, с шумом и треском перекатывалась у него по спине, груди, переходила с руки на руку», – вспоминал иркутянин. В детстве Нины Львовой встречались и китаянки. Те самые  – с искалеченными колодками крохотными ступнями. Они продавали красивые изделия из бумаги, собранные в большие бумажные букеты. «Бумажная часть прикреплялась к тонким деревянным пластиночкам и с их помощью развёртывалась в различные сочетания сложных веерообразных элементов или самостоятельных вееров», – вспоминала Нина Львова. Однако в Иркутске были не только мирные, полусказочные китайцы, но и ходи другой категории. Часто за ажурными веерами, цветной бумагой скрывался обычный опиумный бизнес.  

«Маковники делаю…»

Основными посетителями опиумокурилен в Иркутске были сами же китайцы

Если иркутские самогонщики в основном аккумулировались в начале прошлого века вокруг барахолки на Декабрьских событий, то торговцы опиумом и морфием, а это были в основном китайцы, часто селились на Матрёшинской (Софьи Перовской) и Преображенской (Тимирязева). «Низкие потолки. Прокопчённые стены. Грязные (на палец) нары… Сплошное месиво из лохмотьев людских тел, чёрных досок и всяческих запахов от опиумного до естественного» – таково описание обычного опиумного притона Иркутска начала XX века. 

Угрозыск вплоть до 1930-х годов ничего не мог сделать с этим прекрасным бизнесом. В 1928 году иркутские оперативники сообщали: кругом базара по Тимирязевской, бывшей Преображенской, начиная с 4-й Красноармейской по всем переулкам ютятся наркопритоны, они же спрятаны в нагорной части и в предместьях. «Не жизнь, а сизая одурь копошится в них круглые сутки», – писали газеты. Как правило, притоны были наглухо закрыты, ставни не открывались на день, попасть внутрь наркоман мог, только применив условный стук. Обычно ответ звучал по-китайски, в Иркутске опиокурильнями владели в основном выходцы из Поднебесной. «Сы-а? Сы-а?» – вопрошал хозяин, сгорбленный наркоман торопливо отвечал: «Во-о!» (Я). Притоны, как повествовали газеты тех лет, располагались в подвалах, дворовых неказистых постройках типа сараев. Китайцы лепили практически из мусора мазанки-фанзы. Внутри притон был обычно страшно грязен – копоть от постоянно работающей жаркой печи копилась годами. Основными клиентами – около 90% –  были бедные китайцы. Обычно из рубля, заработанного в Иркутске таким несчастным китайцем, 80 копеек шло в притон, а на 20 копеек человек жил. Остальные 10% курящих наркоманов тогда составляли проститутки и небедные, но зависимые от опия иркутяне.

Опий был бичом бедных китайцев. В 1925 году на Бирюсинских золотых приисках работало около 500 человек, 400 из них – китайцы и корейцы. Практически каждый китаец и кореец работал на опиум, трезвым на работу почти никто не шёл. Приисковая аптека отпускала китайцам разведённый опиум. Однако здесь же был организован тайный опиумный бизнес. «Опиум расценивается на золото – золотник за золотник (около 5 рублей)», – сообщал бирюсинский угрозыск. В декабре 1925 года сотрудниками иркутского 2-го отделения городской милиции обнаружен притон морфинистов в квартире китайца И-До-Син по Большой Саломатовской в доме № 96: «При обыске, произведённом в курильне, найдены опий, морфий, а также краденое бельё». В продвинутых притонах подавали весь спектр – опий, морфий, кокаин.  

В начале 1920-х, после запрета на открытое курение опиума, курильни ушли в подполье. Сами китайцы, содержатели этих заведений, были наркоманами со стажем. Часто официально китаец подрабатывал изготовлением популярных у иркутян красивых бумажных цветов, декоративных изделий из рисовой  бумаги, например абажуров. А подпольно содержал притон. В таких закопчённых избушках специально для угрозыска вывешивался материал для легальных занятий, часто окрашенная бумага для поделок. Иркутские ребятишки, покупая у китайца замысловатые цветы, бумажные игрушки, не подозревали, что если поднять ему рубаху, то тело окажется всё в гнойниках и струпьях. Когда у морфиниста не выдерживали вены на руках и ногах, он начинал колоться в тело. 

Для угрозыска 1920-х китайские опиумные притоны были серьёзной головной болью

Часто варку опия китайцы выдавали за изготовление маковников, маковых рулетов. На самом же деле варили зелье. Лидия Тамм была одной из тех, кого горком комсомола отправлял в своё время в рейды по притонам под руководством сотрудника угрозыска. Она вспоминала, что в одном из притонов они застали русскую женщину, а китаец стал на ломаном русском объяснять, что дама зашла за тянучками (китайцы торговали сластями). Однако оказалось, что посетительница притона привела подработать свою дочку лет 14, которая находилась за ширмой. 

Обычно хозяин притона заранее знал, куда будет прятать трубки и принадлежности для курения, если нагрянет облава. «Что-то вроде хлева в глубине двора, – так описывали в 1924 году комсомольцы один из обнаруженных притонов в Свердлово. – Заперто и не открывают, внутри – суматоха. Через минуту входим. Двое китайцев лежат и грезят. Хозяин – китаец, естественно, встревожен. Запах опия, тёплая лампочка. – Где опий, где трубка? Нет… Ищут. Перерыли всё. Наконец за обшивкой входной двери. «Вот чорт, хитрый». 

В 1927 году на окраине Иркутска квартировал китаец Дянь-Же-Цан. В угрозыске давно подозревали, что хозяин устроил опиокурильню, но взять его не могли. В очередной раз с облавой обнаружили кусок опия, опий в порошке и ещё четверть фунта опия в тряпочке. Прошло всего несколько дней, и облаву решили повторить. Оказалось, китаец ничего не испугался и после конфискации у него опия продолжил приём наркоманов. На этот раз у него взяли специнвентарь: лампу для опиекурения, медную тарелку для варки, лопатки для размешивания опия. А у клиента в широком рукаве обнаружили трубку для курения. Часто приспособления были самодельными. Оперативники могли на глаз определить, чем занимается человек, если у него обнаруживали лампочку-ночник, вместо стекла у которой было спиленное с двух сторон горлышко бутылки. Значит, курит опий. Были и хорошие трубки – с длинным, толстым деревянным чубуком, с оправой для губ из слоновой кости на одном конце, с резной фигуркой на другом, например, искусно вырезанным кулаком левой руки. Кулак этот насаживался на чашку из обожжённой глины с отверстием в 2-3 миллиметра. Хозяин притона насаживал на тонкую иглу шарик опия, подогревал на лампе, он легко соскальзывал в отверстие трубки, оставалось только подогревать чашку над огнём и втягивать дурманящую взвесь. Обычно наркоманы лежали на нарах, им выдавалась одна на двоих лампа, трубка и две иглы с шариками опия. Опий делили на аккуратные кусочки, каждый заворачивали в папиросную бумагу, прятали в коробках спичек. 

Дянь-Же-Цан на суде оправдывался точно так же, как современные содержатели наркопритонов: мол, опий у него для себя, притона не было, были друзья, собравшиеся покурить. А за деньги опий он никому не продавал. Получил он в итоге всего год лишения свободы, правда, на три года его выслали за пределы Иркутского округа. Китайцы, по-видимому, не очень-то боялись и продолжали своё губительное занятие. В 1927 году китаянка Ван-Чуа-Ши после первой облавы на свой притон и конфискации всех принадлежностей для курения тут же приобрела новые и открыла притон снова.  Китайцы были необыкновенно сплочены: как только угрозыск делал облаву на какой-то притон, сразу же по всему кварталу неслась весть, что надо прятаться. Часто хозяин дымной хибарки уходил в тюрьму, а хибарка тут же открывалась с новым хозяином. «Опиум возят пудами, курильные притоны на каждом шагу. Почти все притоны мы знаем, но трудно и редко удаётся поймать с поличным… Хитры больно», – говорили оперативники. 

Интересно, что и в газетах, и в воспоминаниях Лидии Тамм отмечается один факт – часто китайцев, если они попадались за курением опиума, не брали. Жители Поднебесной оправдывались тем, что опий – это национальное лечение. А вот наших соотечественников, если они попались за курением, ждало препровождение в милицию. Здесь уже ссылка на больные руки-ноги не принималась. Впрочем, есть и сообщения о расстреле тех, кто организовал наркотрафик.   

Шесть тысяч яиц со спиртом

Такие фокусники разгуливали и по улицам Иркутска

Основная масса опия в 1920-х годах шла в Иркутск с востока и из Ташкента. Впрочем, отмечались транзитные трафики, к примеру, из Самарканда через Иркутск в Китай. Китайцы приспособились растить мак и здесь, в Сибири. По весне они уходили в тайгу, сеяли несколько квадратных метров мака, потом наведывались на свою плантацию за соком. В 1920 году в Тырети, Голумети, Алятах Балаганского района были обнаружены плантации опиумного мака, посеянного китайцами. В 1922 году в Черемховском районе, к примеру, также нашли посадки мака. Готовилась облава на плантаторов, однако сотрудников ГПУ опередили… сами китайцы. Представившись агентами уголовного розыска, они объехали угодья своих же соотечественников и изъяли у них готовый опий. Причём один из бандитов вполне себе натурализовался, став из Джу-Сан-Дю Михаилом Субботиным, второй китаец и вовсе ранее служил в советской милиции, а третий содержал опиокурильню в Черемхове, куда и свезли «изъятый» опий. Руководил бандой вполне интеллигентный китаец Фу-Цай, который терроризировал «плантаторов», назначая им суммы откупов, причём собирал с соотечественников не только опий, но и выращиваемые ими овощи. 

Промышляли китайцы и нищенством. Борис Демьянович вспоминал знаменитость Иркутска начала XX века – нищего-китайца, который бродил со словами: «Мадама, подай копеечку, давно не давала». Известно, что китайцы в период революции и гражданской войны активно спекулировали на царских деньгах и деньгах Временного правительства. Они же занялись вывозом золота и серебра в Маньчжурию. Предприимчивый народ промышлял и неплохой контрабандой спирта. Поскольку поиск контрабанды всё время совершенствовался, китайцам приходилось выдумывать новые и новые способы провоза товара. Один китаец превзошёл всех. В Маньчжурии выдул содержимое шести тысяч яиц, наполнил каждое спиртом, заклеил отверстия воском и в двух корзинах отправил пьяные яйца в Иркутск. «Сколько адского терпенья, ходя, друг любезный! И характер, вне сомненья, у тебя железный! Кто мог думать, чтобы яйца спиртом наливались? А такие у китайца яйца оказались!» – посвятила неизвестному китайскому герою свои стихи иркутская поэтесса Динна Стож.