Колебался между психиатрией, неврологией и нейрохирургией

– Профессия врача очень ответственная, но при этом не особо оплачиваемая. Времени и нервных затрат требует много, а отдача не всегда есть. Поэтому люди, осознанно делающие свой выбор в пользу медицины, не могут не вызывать уважение. Какой у вас был мотив при выборе дела своей жизни? 

– Масштабной врачебной династией я похвастать не могу. Но моя бабушка была провизором, а мама до сих пор работает врачом-терапевтом в поликлинике № 11. Поэтому отчасти это поприще было знакомо мне с самого детства. Хотя детство моё пришлось на 1990-е годы, когда особенно проявлялись те минусы, что сопровождают нашу профессию. И всё это не вдохновляло меня на то, чтобы стать врачом. Но затем в голове что-то перемкнуло. Я хотел посвятить себя одной из трёх профессий: стать либо космонавтом, либо военным, либо врачом. Мне нравились ответственные дисциплинарные профессии, требующие принятия решений, реакции, порядка. Но военного могли куда-то командировать против воли, космонавтом стать было почти нереально. В то же время я с самого детства видел почёт, уважение и трепет пациентов по отношению к своей маме. И с 6-7 класса я стал подглядывать в мамины книжки, изучать Большую медицинскую энциклопедию. Я стал по этой узкоспециализированной литературе готовиться к урокам биологии. Затем на уроках ОБЖ нас учили перевязки делать, лангеты накладывать. И к 9 классу я решил, что пойду в медицинский университет. А к 11 классу точно знал, что буду работать с мозгом. Но я колебался между психиатрией, неврологией и нейрохирургией.

– Почему выбрали последнее?

– Большая часть психиатрических заболеваний – хронические и неизлечимые. Можно достичь ремиссии, но полного выздоровления вряд ли получится добиться. Неврологические болезни, за исключением небольшой группы, – также хронические заболевания, которые, как известно, до конца неизлечимы. А вот с помощью нейрохирургии приличное количество болезней можно вылечить раз и навсегда. Менингиому (доброкачественную опухоль) можно удалить, и человек будет жить, как до болезни. Есть травмы нервной системы, которые можно прооперировать, через какое-то время человек полностью восстановится и вернётся к привычной жизни. То есть нейрохирургия – это та область, где можно увидеть конкретный результат. А результат всегда вдохновляет, позволяет врачу более позитивно смотреть на свою работу. От нейрохирургии есть, в некотором смысле, большая отдача, это меня и подкупило.

– Отдача важна всем врачам или это зависит от личностных качеств?

– Я думаю, что всем людям в большей или меньшей степени важно признание. Никто ничего не хочет делать в стол, всё равно важно, чтобы тебя оценили по достоинству. Другое дело, что не все это признают, для кого-то это больше важно, для кого-то меньше, кто-то себе в этом признаётся, а кто-то нет. Но когда врач видит результат своего лечения, это настоящий бальзам на душу.

Болезнь Паркинсона: воздействуем хирургически

– Вы поступили в медуниверситет в 2002 году, окончили в 2008-м и за эти годы наверняка провели немало дней и ночей на дежурствах?

– С третьего курса я работал медбратом, как и большинство студентов-медиков. Сначала – в нейрохирургическом отделении Кировской больницы. Затем год – в областной детской больнице на Гагарина. Это была достаточно сложная работа, психологически в первую очередь. Родители из-за такого испытания, как тяжёлая детская болезнь, сильно меняются. И непросто со многими из них находить продуктивный контакт. Я до сих пор считаю, что детская хирургия – это самая трудная отрасль медицины, как из-за технической сложности работы, так и из-за особой психологической составляющей. Поэтому после работы в детской больнице я утвердился в мысли стать взрослым хирургом.

– Хирургом именно областной больницы?

– Долгое время я посещал студенческое научное общество нейрохирургии на базе Кировской больницы, это был единственный существующий кружок такой направленности для студентов-медиков на тот момент. Первые практические представления о нейрохирургии мне дали профессор Михаил Дмитриевич Благодатский, знаменитый нейрохирург российского масштаба, а также Александр Валерьевич Семёнов, ныне заведующий отделением нейрохирургии в Кировской больнице. И побывав практически во всех клиниках нейрохирургии в Иркутской области, работать я всё же хотел именно в областной больнице. По заложенным в отделении и непрерывно существующим традициям, по количеству нейрохирургов высочайшего класса сегодня Иркутская областная больница лидирует. Есть высококлассные специалисты и в НИИТО, и в железнодорожной больнице, и в детской областной, и в Ивано-Матрёнинской детской больнице. А также в Ангарске интенсивно развивается сейчас отделение нейрохирургии. Но лично мне ближе тот ритм, та атмосфера, что характерны для отделения нейрохирургии областной больницы. Уже будучи интерном, я чётко знал, где хочу работать.

– А трудно было попасть в это отделение на работу выпускнику меда без большого опыта практической работы?

– В отделении сформирована не формализованная, а очень близкая к жизни система отбора кадров. Это заслуга корифеев отделения – Ольги Константиновны Самойловой, бывшей заведующей отделением; Леонида Ставровича Кораиди, профессора кафедры неврологии и нейрохирургии ИГМАПО; Юрия Фёдоровича Ермолаева, доцента кафедры неврологии и нейрохирургии ИГМАПО; Сергея Иннокентьевича Петрова, заведующего отделением; Эдуарда Валерьевича Середы, нейрохирурга. При приёме на работу оценивается не только способность человека к обучению, увлечённость нейрохирургией, но и масса критериев чисто человеческого плана: насколько человек может работать в коллективе; насколько привержен к общему делу; насколько обладает теми человеческими качествами, которые позволяют на него положиться. Сегодня наш коллектив состоит из людей, на каждого из которых я могу смело положиться. К счастью, и мне  удалось пройти этот в некотором роде кастинг. После университета был год интернатуры по общей хирургии, затем – двухгодичное  прохождение ординатуры по нейрохирургии на базе областной больницы. И после её окончания в 2011 году я поступил в штат областной больницы.

– В этом году отделение нейроанестезиологии ИОКБ отметило круглую дату – 25-летие. Пять лет из них работаете вы. Ну а работа нейрохирурга неразрывно связана с работой анестезиологов и реаниматологов.

– Отделение нейрохирургии вкупе с нейроанестезиологией – один большой коллектив, который разделяется чисто формально. Мы оперируем, а наши коллеги ведут больных до и после операций. И если честно, нашим отделением восхищаются даже в Москве. Как-то приезжал главный нейрохирург России Владимир Крылов, и он был впечатлён нашим мощным сплочённым коллективом. Профессиональные качества нейрохирурга Сергея Петрова, а также реаниматолога-анестезиолога Ирины Петровой и коллег 25 лет назад позволили выделить из общего реанимационного блока специализированную нейрореанимацию. И этот шаг помог резко снизить смертность после нейрохирургических операций. Специфика работы врача-нейроанестезиолога несколько отличается от анестезиологического пособия в общей хирургии, торакальной хирургии, кардиохирургии. Важно, чтобы больных после нейрохирургических операций выхаживали люди, «заточенные» на работу с больным головным или спинным мозгом. Кстати, даже в институте Склифосовского нет отдельной структурной единицы нейроанестезиологии, у них одна большая реанимация. Большое достижение наших руководителей – у нас работают операционные сёстры, которые  ассистируют  только  на нейрохирургических операциях, владеют специализированным инструментарием. Всё это вкупе позволяет наращивать объёмы, темпы операций. Сегодня в год мы выполняем порядка полутора тысяч операций. Это огромный объём работы, с которым немногие клиники могут сравниться. И это вдохновляет: мы работаем, видим результаты, именно поэтому хочется расти дальше.

– Нейрохирургия делится на операции на головном мозге и на позвоночнике. На чём специализируетесь вы?

– Я больше тяготею к церебральной хирургии – это опухоли, патология сосудов головного мозга, травмы головного мозга, а также травмы шейного отдела позвоночника. Также я под кураторством заведующего отделением Сергея Петрова занимаюсь так называемой функциональной нейрохирургией. Это мини-инвазивная малотравматичная хирургия, применяющаяся в том числе и при болезни Паркинсона.

– Мало кто знает, что такое сложное заболевание, как болезнь Паркинсона, можно лечить и хирургическим методом. В чём он состоит?

– Вы имеете полное право этого не знать. Но, к великому сожалению, этого не знают многие неврологи и даже до недавнего времени нейрохирурги. И когда пациентам показана эта помощь, которая может значительно улучшить качество их жизни, врачи молчат, потому что просто не знают об этом методе. А он успешно практикуется в Иркутске, операции делаются бесплатно, по полису. Суть метода – воздействие слабым электрическим током на определённые участки мозга. Группа клеток, начав неправильно функционировать, выдаёт основные симптомы болезни Паркинсона – дрожание рук, изменение тонуса мышц. Под воздействием электрического тока эта группа клеток разрушается. И, уничтожая одно из звеньев этой «болезненной цепи», мы разрываем всю цепь. У человека проходит часть симптомов болезни. Технически это относительно несложная хирургия, но содержащая огромный пласт знаний нейрофизиологии, биологии, анатомии и даже генетики. Ни в одной из областей нейрохирургии сегодня нет такого динамичного прогресса, как в функциональной нейрохирургии. Расширяется спектр патологий, на которые можно воздействовать хирургически, – шизофрения, ожирение, расстройства психики, эпилепсия, всевозможные дистонии, когда у человека ненормальный тонус в разных мышцах шеи и конечностей. Всё, что возможно технически реализовать на базе нашего отделения, мы делаем.

– Сколько таких операций при болезни Парксинсона вы проводите ежегодно?

– Мы можем оперировать порядка 80–100 человек в год. Но операций проводится намного меньше как раз в силу незнания неврологов, работающих в поликлиниках, и иногда неприятия ими инноваций. Мы выпустили специальные методические рекомендации, я выступал в обществе неврологов, где докладывал о результатах таких операций. К нам можно обращаться самостоятельно, в часы официального приёма нейрохирургов. Если такая операция показана пациенту, мы её сделаем.

– Не так давно вы стали победителем Всероссийского конкурса молодых учёных. За какое достижение вас отметили?

– Работа, которая проводилась в нашем отделении, посвящена хирургии при нарушениях мозгового кровообращения. Суть её в том, чтобы несколько раньше, чем принято, проводить пациентам пластические вмешательства после удаления гематом. У некоторых приходится выполнять так называемую резекционную трепанацию. Часть черепа удалялась, чтобы создать больший объём для мозга, поскольку мозг в ответ на сосудистую катастрофу обычно отекает. Если не создать такой внутренний объём, то человек погибнет. Пациенту спасается жизнь, но само наличие этого операционного окна несёт дополнительную опасность. Логично ставить вопрос о закрытии дефекта специальными материалами после того, как мозг адаптировался после случившейся с ним сосудистой катастрофы. Но так исторически сложилось, что эти вмешательства проводятся примерно через полгода. И все полгода пациент живёт с трепанационным окном в черепе. Это не только косметический дефект, это реальная опасность травмирования мозга, это большая, чем обычно, метеозависимость пациентов. Это сама по себе изменённая геометрия черепа и мозга. Всё это значительно снижает реабилитационный потенциал после операции. Мы закрытие такого дефекта стали проводить раньше, чем через полгода. И по ряду пациентов получили обнадёживающие результаты, которые показали: если некоторым пациентам проводить эту пластику дефекта раньше, то восстанавливаются они быстрее. Я надеюсь, наша работа поспособствует изменению клинических рекомендаций по ведению таких больных в будущем. Ну и в целом позволит какой-то части пациентов быстрее восстанавливаться.

Эмоционирование вокруг операционного стола ни к чему

– Вернёмся к операционному столу. Что чувствует хирург, когда видит поле, обычно закрытое от людей? Хирург может быть эмоциональным или это нежелательно?

– Во время первых операций открытый головной мозг вызывает восхищение. Возникают разные околофилософские мысли: именно это серое вещество делает человека человеком. Но по прошествии времени щенячий восторг проходит. И ты подходишь к мозгу, чтобы исключить его патологии, чтобы помочь обладателю этого мозга. Экстазы здесь совершенно излишни, разумнее относиться к мозгу как к механизму безумно сложному, очень тонко организованному, но механизму, который нужно починить. И такой подход более оправдан. Потому что эмоционирование вокруг операционного стола может вызвать определённые физиологические реакции – тремор рук, повышение артериального давления, что не прибавит скорости и точности работе. Рассуждать и дискутировать об операции накануне – это нормально. У нас есть хорошая традиция совместных обходов пациентов со всеми врачами, когда мы достаточно жарко и горячо дискутируем о том, как лечить пациента. Во время обходов можно делиться своими знаниями, доказывать, аргументировать, в таких прениях порой рождаются истина, оптимальные для пациента решения. А вот эмоции и споры вокруг операционного стола уже излишни. Конечно, бывают нештатные ситуации, когда трудно избежать эмоций, волнения. Особенно это касается хирургии аневризмы, когда происходит её разрыв, когда кровь бьёт струёй. Коллеги рассказывали: давление у врача после таких операций может подниматься до 200. Поэтому очень важно, чтобы нейрохирург планировал перед операцией, что может пойти не так и что нужно будет делать в критической ситуации. Это во многом и не позволит впасть в панику.

– Как вы восстанавливаетесь после таких стрессов и в целом после сложных операционных дней?

– Я стараюсь в спортзал сходить, мне это хорошо помогает. Самое лучшее после стресса – поплавать, побегать, провести силовую тренировку. Это простая гормональная физиология, когда человек получает «мышечную радость» от движения. Мышцы работают, вырабатываются гормоны радости, которые улучшают настроение. Это давно отработанная система – со стрессом бороться спортом.

– Кроме основной хирургической деятельности, вы известны как популяризатор науки. Почему вы этим занимаетесь?

В этом году Василий Чипизубов с работой, посвящённой хирургии при нарушениях мозгового кровообращения, стал победителем Всероссийского конкурса молодых учёных

– Я искренне вижу в этом смысл. Когда человек умеет сложные вещи объяснить простым языком, значит, он сам понимает, о чём говорит. И если, дай Бог, получается это делать интересно, то для меня самого плюс, я действительно прошёл эту проверку. Я выступал на нескольких мероприятиях, где собираются люди разных возрастов и профессий и специалисты рассказывают о специфических вещах неподготовленной аудитории. И здесь можно преследовать несколько целей. Если аудитория состоит из школьников, то лекции могут пробудить интерес к медицине. В Новосибирске у меня был опыт выступления перед студентами медуниверситета. Так студентов можно сделать ближе к практической медицине, у них появляется дополнительная возможность задать какие-то вопросы, что-то обсудить. В Иркутске в таком формате я выступал на фестивале робототехники. Я для себя выбрал линию рассказа от малого к большему. Начал с нанороботов, с того, как можно внести информацию в человеческий геном. И заканчивал уже большими роботами, которые помогают оперировать, заменяют функции ходьбы, движения рук. Мне самому это было искренне интересно. Часть публики прониклась, возможно, они задумаются над будущими профессиями.

– То есть вас можно свободно пригласить? Иркутские библиотеки были бы заинтересованы в таких интересных встречах.

– Я не против и в этом вижу хороший смысл. Сейчас информационное пространство пресыщено проблемными вещами и негативными событиями. А подобные мероприятия показывают несколько другую сторону жизни.

– Как вы сегодня оцениваете престиж профессии врача?

– Безусловно, есть проблемы в медицине и здравоохранении в целом. И на этом фоне престиж, авторитет врача не на идеальном уровне, скажем так. Но не всё так плохо! И всё это имеет практическое следствие. Человек, который врачам не доверяет, на приём к ним не идёт, запускает свою болезнь до такой степени, что врач ему помочь уже не может. Поэтому авторитет врача должен быть высоким, тогда пациенты будут обращаться с начальными стадиями заболеваний. Например, сегодня в иркутской школе № 15 есть специальные классы, где готовят будущих студентов-медиков. Это способствует подъёму авторитета врача, потому что со школьниками работают специалисты высокого класса. Хорошо бы, если таких примеров, поднимающих престиж профессии врача, было больше.

– А это правда, что каждый хирург одержим синдромом Бога?

– Мне просто хотелось ответственной профессии, где я буду принимать решения и отвечать за них, всегда хотелось заниматься тем, что действительно меняет ситуацию вокруг меня, меняет  жизнь.

– Это, наверное, и есть синдром Бога?

– Может быть, хотя это словосочетание режет слух, не скрою. Мне кажется, такие определения излишни. Да, хирург в своей работе получает возможность самореализации.  Врачу его работа должна доставлять удовлетворение. Но в конечном счёте от этого выигрывает пациент, что приходит к любящему и знающему своё дело врачу, который заинтересован в его выздоровлении.