Сильный врачебный клан

– Анатолий Трофимович, вы ведь из серьёзного врачебного клана?

– Недавно я подсчитал, что наша династия насчитывает более 50 врачей, мой троюродный дед был хирургом общего профиля, остальные вдохновились медициной на моём примере.  Моя жена, Галина Владимировна Карнаухова, – главный врач-онколог СЖД, она более 50 лет отдала врачебному делу. Её брат с женой и родители тоже врачи. Один из моих сыновей, Вадим, стал прекрасным врачом-стоматологом, пациенты выстраиваются к нему в очередь. Его жена Татьяна – стоматолог-терапевт, внук Кирилл – студент Иркутского медицинского университета, внучка Алина учится в специализированном лицее. Второй сын, Андрей, решил посвятить себя юриспруденции. Два моих брата (всего нас семеро) Вилорий и Леонид – врачи-стоматологи широкого профиля, их жёны тоже врачи, два брата двоюродных также медики. Жёны братьев – врачи. Не говоря уже о племянниках и племянницах и внуках. Все они окончили Иркутский мединститут после меня. 

Сам же я приехал в Иркутск учиться медицине в 1960 году из села Барлук Куйтунского района.  Окончил в 1965 году стоматологический факультет, и меня оставили в спецординатуре по челюстно-лицевой хирургии. После выпуска мед­института некоторых из нас готовили для стран Африки, мы учили французский язык. Когда мне в первый раз оформили выездное дело, жену тесть не отпустил. Во второй раз военный конфликт в Африке помешал поехать. А в третий раз я уже сам отказался, и в дальнейшем оказалось, что так было правильно. Кто поехал работать в Африку, многие, попав в нечеловеческие условия, оставили здоровье. Так просто подобные командировки не даются.

– А как вы в Ангарск попали?

– Пригласили. Новый город, новая больница – мне там очень по­нравилось. В Ангарске я проработал 10 лет и 3 дня. Помню, приезжаю в отделение, там все врачи молодые. Хирургический многопрофильный корпус, и травматология, и общая хирургия. И через месяц я уже стал заведовать детской стоматологической службой города Ангарска. В октябре начал работать, а в ноябре стал дежурить по экстренной общей абдоминальной хирургии. Это операции на органах брюшной полости, а потом и на лёгких. Меня просили полностью перейти в общую хирургию, я отказался. Делом моей жизни была челюстно-лицевая хирургия. Затем я организовал в Ангарске центр, где мы оперировали врождённые патологии (расщелины губы и нёба), опухоли, травмы. Это был большой межобластной центр, к нам приезжали пациенты из Бурятии, Якутии, Тувы, иногда из Средней Азии. Все сложные случаи проходили через меня, через мои руки.

– Почему? Как молодой врач так быстро заслужил столь серьёзную репутацию?

– Потому что я внедрил наркоз при выполнении этих сложных реконструктивных операций. Получал письма с адресом «Профессору Карнаухову», а при личной встрече пациенты удивлялись молодому доктору. Когда я ещё в ординатуре учился, то операции по устранению врождённых патологий проводили в основном под местной анестезией у детей 12–16 лет. Операции длились по 3-4 часа, это было испытание для пациентов и их родителей. А малышей никто не оперировал, кроме пластики губы под местной анестезией. Я же предложил и начал делать такие операции под общим наркозом, в результате их продолжительность сократилась в три раза.

– А почему не использовался наркоз? 

– Боялись осложнений и риска исхода при наркозе эфиром. В 1960-е годы рождалось общее обезболивание в детской хирургии, были примитивные наркозные аппараты, такие как УНАП-2 и так далее. В области тогда в основном работали специалисты старой закалки. Например, мои учителя профессор Константин Констатинович Алкалаев, доцент Татьяна Алексеевна Петрова говорили: нам нужен контакт с больным. Поэтому все сложнейшие операции – резекции верхней и ниж­ней челюстей, опухоли – проводились под местной стволовой анестезией. А я как перспективу видел, что вполне можно под наркозом выполнять эти операции. И когда мы начали, за смену я по три такие операции делал. А чем меньше время операции, тем лучше исход. И послеоперационная реабилитация тоже проходит намного легче.

– А как вы пришли к мысли о наркозе?

– В 1968 году я был делегатом большого всесоюзного съезда в Киеве, посвящённого как раз проблемам операций расщелины губы и нёба, вопросам детства. И нам рассказали о внедрении наркоза на таких операциях, о том, что успешно оперируются дети дошкольного и младшего школьного возраста. Я вернулся в Ангарск и стал внедрять операции под наркозом у детей разного возраста. Роторасширителей у нас тогда не было, я использовал грудной ранорасширитель на лёгких и на сердце. Им приходилось челюсти разводить, ассистент язык держал, а я оперировал. Я купил в Киеве хороший роторасширитель, а также специальный аппарат для операций в челюстно-лицевой области с носовыми масками. Главная особенность наркоза в челюстно-лицевой области – операционное поле и наркоз на лице. Нужно развести специалистов, используя интубацию трахеи, удалить анестезиолога. Иногда мне приходилось самому интубировать ребёнка, а затем начинать операцию. И глубину наркоза определять по цвету крови и зрачкам – не было следящей аппаратуры, кардиомониторов. И я за 10 лет выполнил в Ангарске тысячи операций. И выполнил хорошо, это важно, потому что одна из функций таких операций – эстетическая.

– Как отнеслись к этому новшеству коллеги?

– Некоторые обвиняли, что оперирую пациентов в раннем возрасте, когда ещё есть недоразвитие челюстей, лицевых костей. Но с этими злоумышленниками я разобрался прямо на кафедре. Услышал, как один из преподавателей говорит: «Надо Карнаухова заспиртовать и показывать как экземпляр, который рано операции делает». Потом я встретился с ним в Москве, он извинился, что был не прав.

– Получается, правы оказались вы? Потому что сейчас оперируют совсем маленьких детей. И оперируют успешно, позволяя им расти и идти в школу детьми без физических недостатков.

– Получается, так. Потому что сегодня это тенденция в стране и во всём мире.

«Я любого ребёнка могу разговорить, заинтересовать…»

Преподавание – серьёзная часть жизни профессора Карнаухова

– Ангарск тогда был юным, активно развивающимся городом. Работать, наверное, было особенно интересно.

– Да, мне многие шли навстречу. Хотя были и завистники.  Был такой случай: военком Дальнего Востока дочку там не дал оперировать, привёз в Ангарск. И сделал мне подарок после операции. Но когда цветы или шампанское приносили, это уже считалось взяткой. Однажды главврач вызывает и говорит: «Вы как иногородних оперируете? По-социалистически или по-капиталистически?» Я ему ответил: «Давайте я вам сейчас приглашу сотню родителей, чьих детей я прооперировал. И вы их спросите, как я их оперировал – по-социалистически или по-капиталистически? И кому будет стыдно за ваши подозрения – вам или мне?»

– Вы человек прямой, смелый?

– Я за это до сих пор страдаю. Когда меня за рубеж готовили в спецординатуре, приходит секретарь парт­кома факультета и говорит: «Тебе надо в партию вступать, ты же за границу едешь». Я отвечаю: «Да я же ничего из себя не представляю, какой я член партии? Когда стану специалистом, созрею и вступлю». Потом в Ангарске год был кандидатом в партию. Когда меня в институт пригласили преподавать, мне надо было всё-таки быть членом партии. Но я так и не вступил в её ряды.

– Как вы вернулись в Иркутск?

– Когда меня пригласили преподавать на курс детской стоматологии, у меня уже была высшая категория хирурга. Три года из Ангарска ездил на лекции. Не хотел из города уезжать: в Ангарске всё было хорошо, отлажено. Потом понял, что дети мои растут, им учиться надо будет. Свою квартиру там сдал государству, здесь дали 3-комнатную в Солнечном, там до сих пор и живём. К сожалению, хирургический центр в Ангарске постепенно закрылся, не смогли они без меня успешно работать.

– А как вы попали в Ивано-Матрёнинскую больницу?

– Меня вызвала главврач Елизавета Наумовна Стоянова и говорит: «Вас признали как хирурга». Я с иронией отвечаю: «Ну, прекрасно!» Тогда сотрудники мединститутов не имели права заведовать отделением. Я пригласил молодого парня из Бодайбо – Дмитрия Лысенко. Он стал заведовать, а я вести занятия и оперировать детей. Так это отделение челюстно-лицевой хирургии в 1980 году и открылось. Наш профиль работы все эти годы на 50% составляют воспалительные процессы, на 25% – врождённые патологии, ещё на 25% – травмы и опухоли. Сегодня мы обслуживаем город и область. К сожалению, случаи появления на свет детей с расщелинами губы и верхнего нёба участились: раньше был 1 случай на 1000 новорождённых, сейчас 1 на 500. Часто это сочетается с вывихами и дисплазией тазобедренных суставов, черепно-мозговыми и спинно-мозговыми грыжами, прочими патологиями. 

– Вы работаете с детьми, это ведь самая сложная категория пациентов?

– Не сказал бы так, я очень люблю детей, и дети ко мне тянутся. Я любого ребёнка могу разговорить, заинтересовать, и он пойдёт ко мне на руки. Всю жизнь посвятил дет­ству. 50 лет проработал и не отказал ни одному ребёнку в оказании помощи. В июне этого года прооперировал опухоли у трёх детей – шестимесячного и двух одиннадцатимесячных. И я по неделе готовлюсь к таким операциям. 

Но я работаю не только с детьми, также оперирую в челюстно-лицевой клинике на улице Лапина. Там намного интереснее объём работы. Многие удивлялись, что детский хирург пришёл во взрослую клинику. А я им так и сказал: «Да вы к детям подойдите! Я взрослого-то не глядя прооперирую». В этой клинике ещё сложнее операции, хотя некоторые из них я начинал делать в Ивано-Матрёнинской детской больнице. Самой сложной патологией считается травма височно-нижнечелюстного сустава у детей и взрослых. Сейчас много ДТП, порой поступают  тяжёлые больные с отрывом суставной головки. Мы проводим реплантации сустава, односторонние и двусторонние; реконструкцию орбиты средней зоны лица, когда скуловая кость просто отбита, приходится пластику делать. Раньше нам не разрешали свод черепа оперировать, сейчас и это входит в нашу компетенцию, так что дефекты в своде черепа после травм мы тоже «закрываем». Словом, оперируем всё, что касается черепно-челюстно-лицевой области и шеи.

– Сколько операций в неделю проводите?

– По-разному. Иногда бывает до трёх операционных дней в неделю. Но оперирующих хирургов моего возраста почти не встретишь в больницах, это скорее исключение. В нашей клинике работает ветеран Наталья Дамбаевна Маневич. Последняя моя гордость: удалось добиться в Москве включения в государственную программу реабилитации тех, кому операции по поводу расщелин были сделаны уже давно. И сейчас ко мне приходят те, кого я оперировал 20–30 лет назад, и проходят реабилитацию.

– И вы до сих пор помните таких пациентов?

– По-разному. Но некоторые сложные случаи я прекрасно помню. Например, однажды к нам поступил 4-летний ребёнок с внутрикостной гемангиомой – сосудистой опухолью нижней челюсти. Сосудистая опухоль располагалась внутри кости. Когда я пошёл на операцию, было понятно, что может открыться кровотечение и ребёнок погибнет. Но мне удалось найти удачное решение, я ему убрал опухоль, сохранив целостность челюсти. Щадить надо ткани, не вредить им, не кромсать, я всегда ткани любил. Чем аккуратнее операцию сделаешь, тем лучше идёт потом заживление. И этот парень затем пришёл ко мне в свои 28 лет живой и здоровый.

– Столько лет прошло, а память хранит такие подробности?

– А что? Такие случаи не забываются. Я написал книгу «Хирургическая анатомия черепно-челюстно-лицевой области и шеи», где изложил особенности хирургической анатомии, которые нужно знать хирургу. Я сам много знаю. И стремлюсь знаниями делиться. Но чем больше знаешь, тем больше и вопросов возникает. А начнёшь оперировать, никто же не поможет. Только на себя надеешься. Я постоянно что-то новое ищу. Это норма для врача: постоянно развиваться, общаться, следить за новым, внедрять новое, а не стоять на месте. Сейчас я влюблён в материалы и импланты с памятью формы. Раньше ведь трупную кость готовили для пластики дефектов. Ездили, уговаривали, чтобы челюсть у трупа вырезали, а мы ребёнку её посадим. Мои друзья профессора Плотников и Сысолятин в своё время получили звания лауреатов государственной премии за консервацию трупной кости и её использование. А сегодня мы используем новейшие материалы, которые ведут себя в кости настолько идеально, что на пластине начинает расти своя кость!

– Расскажите о своей преподавательской деятельности. 

– Около 40 лет я работаю в Иркутском государственном медицинском университете.  Прошёл путь от ассистента, доцента до профессора, академика Международной академии реконструктивной хирургии. Сегодня – профессор кафедры ИГМУ. В факультетские клиники ИГМУ я пришёл после конкурсного отбора на учёном совете университета на должность заведующего кафедрой хирургической стоматологии и челюстно-лицевой хирургии в мае 2005 года. Возглавлял кафедру до 2012 года, после передал её молодому перспективному хирургу Игорю Германовичу Алёшкину. 

– Где же вы берёте столько сил?

– Наверное, пациенты вдохновляют. Ещё я очень люблю тайгу. В это воскресенье проснулся в зимовье в тайге, сын с товарищем на квадроциклах, а я в гору пошёл – погулял по тайге несколько километров. Охочусь на уток, на глухарей, скоро облавная охота начнётся, будем брать лицензии на косулю, на кабана. Рыбалку люблю, на спиннинг ловлю щук, омуля. И сыновей приучил к этому. Не отстаю от молодёжи: они едут, и я еду.

– Сколько ещё собираетесь оперировать?

– А сколько силы и здоровье позволят. Пока уходить из профессии не собираюсь.

Биографическая справка

Анатолий Карнаухов – заслуженный врач РФ, профессор, доктор медицинских наук, академик Международной академии реконструктивной хирургии с использованием материалов и имплантов с памятью формы. Один из ведущих челюстно-лицевых хирургов Иркутска. Имеет 5 авторских свидетельств на изобретения, 35 методических пособий и более 80 рационализаторских предложений по диагностике и лечению пациентов. С 1988 года и по сей день выступает на всесоюзных и международных конгрессах по реконструктивной черепно-челюстно-лицевой хирургии у новорождённых, детей и взрослого населения с использованием металлов с памятью формы.