«Трубочистное депо» 

Шёл 1861 год, вступал в свои права февраль. Иркутский полицмейстер был страшно озабочен. Во многих домах при топке печей дымовые трубы выносили снопы искр. А те, падая на крыши, тлели. «Так недолго и до пожара», – качал он головой. Через три дня в городской управе сидел люд, к таким собраниям не привыкший. Отмытые, причёсанные и притихшие трубочисты испуганно слушали речь господина полицмейстера: «Согласно 32 статье XII Свода гражданских законов, непременно, ежемесячно раз, предписывается вычищать все домовые трубы…». Полицмейстер покорнейше просил всех домовых хозяев следить за трубочистами, чтобы те ежемесячно проверяли трубы. А ежели трубы не чистились, то сообщать о сём в полицию. Трубочисты же получали право, обнаружив несправную трубу и домовладельца, который отказывается её чинить, тоже донести в полицию. 

В булочных, гостиницах, трактирных заведениях, харчевнях трубы чистили два раза в месяц, в банях – раз в два месяца, в домах обывателей – раз в месяц. Работы хватало. К примеру, в 1902 году трубочистная артель Иркутска почистила 498 труб, сделав в дома обывателей и в различные учреждения 2403 посещения. В Иркутске на трубочистов был весьма большой спрос. В 1910 году через газету жители Глазковского предместья сообщали, что трубочистов им не хватает. Интересно, что о той же самой нехватке трубочистов газета сообщала спустя 17 лет, в 1927 году. 

В 1930-е годы артель трубочистов состояла и при Иркутском добровольном пожарном обществе. Трубочистов ещё называли «трубдепо». Судя по тому, что общество настоятельно требовало через газеты плату за очистку приносить в их контору, а не отдавать на руки трубочистам, существовали трубочисты-частники, а также штатные, что готовы были выручку взять «на карман». Были и трубочисты-ударники, портреты которых печатали газеты. В 1930 году такса на очистку трубы, вне зависимости от числа этажей, была 20 копеек. 25 копеек брали за чистку печки, пять копеек – за чистку самоварного отверстия. У каждого трубочиста был свой собственный номер и удостоверение. Не потеряла актуальности эта профессия после революции и существует до сих пор.

«Запрещается заводить игры, петь песни»

Для провинциального Иркутска важно было заявить, что профессионал – обязательно из столиц

Майским вечером 1911 года крестьянин Адам Герман взял извозчика в Дьячковском переулке Ремесленной слободы. «В Тюремный, прошу!» – он устало откинулся на сиденье. Замелькали дома. Вдруг извозчик встал. «В чём дело?» – вскинулся Адам. «А ну-ка приподнимись, я кнут из-под сиденья выну…» Это было последнее, что помнил крестьянин. Глаза застелила тьма, и очнулся он на мостовой с окровавленной головой. «Убит! Убит!» – кричала рядом женщина. Но Герман выжил, правда, рана на правом виске, нанесённая чем-то тяжёлым и тупым, ещё долго давала о себе знать. Стоила ему эта поездка 18 рублей 65 копеек. Извозчик ударил позднего седока, вынул кошелёк и был таков. В профессии этой обычно оказывались люди мало­образованные, простые. Совсем как современные маршрутчики в Иркутске. Любили они на работе крепко заложить за воротник, играли в азарт­ные игры, пока ждали седока, оглушительно ругались матом и орали песни прямо на бирже. Как и сейчас, особо о качестве кадров никто не думал. Извозные заведения по разрешению от управы содержали одни люди, возили – другие.

Согласно обязательному постановлению губернатора о производстве легкового извозного промысла 1896 года, перед выдачей свидетельства на извоз каждый извозчик должен был предъявить городскому депутату и полицейскому чиновнику лошадей и экипажи, сбрую и упряжь по числу закладок (летний и зимний экипажи). Нужно было и выглядеть прилично – каждый обязан был иметь кучерскую одежду на зиму и лето. Смотрелось, чтобы летние экипажи имели прочные оси и шкворни, крепкие колёса, а лошади были «здоровы и без уроса». Суровые предъявлялись требования и к поведению извозчика: «Извозчики должны быть трезвы, при отправлении промысла не позволять себе грубого обращения с седоками и нанимателями, не употреблять бранных и непристойных слов…». На местах бирж им запрещалось «заводить игры, петь песни и вообще нарушать общественный порядок и тишину». Интересно читать правила, которые обновлялись из года в год, с поправкой на хитроумные выдумки извозчиков. 

– Случайно, случайно выпил, – крестился в участке извозчик. – Ей богу, опоили! Квасу купил, а это чистая брага! 

А полицмейстер записывал в правила: «Ежели кто случайно окажется пьян, то сразу после обязан ехать домой». Извозчики, тем не менее, пили на работе по-прежнему. А иногда бывало, что сойдутся пьяный кучер и пьяный седок – и понеслись по улице, сшибая прохожих. На этот счёт тоже были правила: как бы ни просил седок, не разгонять лошадку. При езде по городу извозчик обязан был держаться правой стороны, ездить умеренно скорой рысью и осторожно. Особенно осторожным предписывалось быть, когда выезжаешь со дворов и на перекрёстках.

Часто спесивые извозчики сами выбирали, какой клиент им выгоднее. Чем везти на край города за копейки целую семью, лошадку морить, лучше было встать у кабака и подождать пьяненького. Он и деньгами может начать сорить, и по дороге в 2-3 заведения заглянет, и угостит выпивкой. А если уснёт, так можно, ежели у извозчика совести хватит, и по карманам пошарить. А кому-то и по голове обушком тоже не грех. Пускай не ездит тёмными переулками да с деньгами. Иногда извозчики были связаны с криминалом – кошевничками, грабителями, которые подлетали к экипажу, накидывали петлю на седока, волочили его по земле и вынимали всё ценное. 

Не все извозчики, конечно, занимались нырянием в карманы седоков, и уж точно единицы шли на воровство и грабёж. Однако во избежание им разрешалось стоять, кроме бирж, только у церквей, театров и мест, где проходили разрешённые собрания. Категорически воспрещалось вставать у питейных заведений, даже под предлогом размены денег. А чтобы не было соблазна обмануть седока, каждый извозчик получал от Иркутской городской управы два металлических знака – один побольше, который укреплялся на экипаже, и второй, поменьше. Этот, второй, знак извозчик по требованию седока должен был передать ему на время поездки. Если оная заканчивалась благополучно, то знак возвращался к извозчику. 

Молодая интеллигентная немка

Несмотря на милые воспоминания детства о дяденьке с музыкальным ящиком, зачастую шарманщики были связаны с криминалом

«Трезвые грузчики» – это вовсе не изобретение иркутской рекламы XXI века, это рекламная традиция со столетней историей. Особенно они ценились на рынке домашней прислуги. «Повар трезвый, семейный, ищет работу…», «Требуется опытная трезвая кухарка одной прислугой для одного лица на выезде в Забайкалье…», «Приезжий из России, нуждаюсь в месте эконома, согласен здесь и на выезде, трезвый». Иногда работодателям предлагалось целое непьющее семейство. «Муж с женой. Ищу место сторожа, коридорного, рассыльного или рабочего. Жена может готовить, имеем хорошие рекомендации, совершенно трезвой жизни, евангельский христианин» – таких объявлений в газетах столетней давности массы. Трезвость ценилась не меньше, чем умение управлять лошадью или варить супы. 

Для провинциального рынка прислуги, кроме трезвости, важным было ещё одно качество – происхождение. Просто трезвый повар ценился меньше, чем трезвый повар «из России». Соискатели места специально указывали: «приехал из России», «приезжий». Студент, окончивший императорский московский университет, указывал этот факт как особый, поскольку, очевидно, это позволяло бы ему выгодно выделиться и претендовать на место. «Нужна бонна немка и кухарка», – гласили объявления. «Француженка имеет уроки и может готовить к экзамену…». «Немка учит, даёт уроки (также по методике Берлица) и готовит во все классы средних учебных заведений по немецкому и французскому». Идеалом, конечно, была «молодая интеллигентная приезжая немка». Тут уже слово «трезвый» не упоминалось, так как такая бонна по определению не могла быть пьяной. 

«Игра на шарманках с грабежом…»

Трезвость была главным критерием для домашней прислуги и служащих

Лето 1903 года, в Иркутске среди публики переполох – приехала хиромантка Афродита Карталин, предсказывает будущее по руке и на картах. Бедным по 50 копеечек. Хотя было более простое и более чудесное уличное гадание – счастливые билетики от шарманщиков. Профессия эта необычная, и об её исчезновении, пожалуй, сожалеют все иркутяне, которые в детстве ещё успели увидеть грустного «дедушку с органом». «Достопримечательностью улицы Большой (Карла Маркса. – Авт.) были китайцы-фокусники и шарманщики, – вспоминал Борис Демьянович в статье «Улицы моего детства» в журнале «Земля иркутская». – Фокус­ники показывали зрителям незамысловатые фокусы с исчезновением платков и колец, шариков, которые они затем вынимали изо рта и ушей зевак… У шарманщика обычно была обезьянка, которая следовала за ним на цепочке или сидела у него на плече. Обезьянка могла кувыркаться, делать какие-то простейшие трюки, но главной её обязанностью было доставать из ящичка записи с предсказанием судьбы и подавать зрителям, которые, в свою очередь, протягивали ей монетку». 

Профессия шарманщика была сезонной, неодинаковое количество органистов было и в разные годы. Бизнес то процветал, то угасал. К примеру, в 1903 году газета сообщала: «В городе много появилось шарманщиков, оглашающих своими разбитыми инструментами улицы. «Вещие птицы», вынимающие билетики для желающих узнать судьбу, – необходимая принадлежность шарманщиков. Нередко можно встретить спутником шарманки человека, обвешанного с головы и до ног бубенчиками – этот живой инструмент в такт шарманки двигает всеми членами своего тела». Часто шарманщика сопровождали мальчик или девочка – гимнасты. Причём хозяин музыкального ящика мог быть одет очень тепло, а вот его юным компаньонам приходилось ходить по улицам в лёгких платьишках и трико. Девочки обычно танцевали и пели, а мальчики изображали «гуттаперчевых», или «каучук». 

«Мужчина довольно зверского вида и довольно тепло, по сырой и холодной погоде, одетый, усиленно вертел ручку шарманки, а тощий, как скелет, маленький мальчуган в феске и трико, дрожа от холода, изображал из себя «каучука» на разостланном на грязи одеяле. Их окружала довольно большая толпа. Добро бы только детей… Нет, преобладали взрослые», – с возмущением писали журналисты. «На углу улицы шарманщик тщательно наигрывал «Мой костёр», высокая девушка в полинялом красном платье, усыпанном золотистыми блёстками, пела, потряхивая над головой кружком с бубенчиками, и они заливались, они смеялись, подмигивали мне, и Ваньке, и пучеглазой Сашеньке. Всей ватагой мы шатались за шарманщиком и худой девушкой в блёстках…» – писал автор «Иркутского жала» в 1915 году. 

Бизнес шарманщиков был не вполне легальным, о чём свидетельствует криминальная хроника. В 1911 году, как сообщала «Наша мысль», крестьянин Ухватов, зашедший выпить пива в пивную на улице Матрёшинской, был ограблен. Грабителями оказались хозяин пивной, местный еврей и «хозяин шарманщиков» крестьянин А. Якубовский. Они долго следили за напивавшимся Ухватовым, а потом, когда тот вышел на задний двор, ограбили. Якубовский был тем самым криминальным лицом, что собирали деньги с уличных музыкантов. После грабежа он тут же покинул Иркутск, но был пойман в Томске. Причём шарманочный бизнес, очевидно, с криминальным оттенком был всегда, и детские впечатления старых иркутян о милом старичке, обезьянке – это впечатления о нищих людях, волею судьбы вовлечённых в это сообщество, обиравшее их и заставлявшее ходить по улицам с тяжёлыми музыкальными ящиками. 

В 1884 году газета «Сибирь» рассказала прелюбопытный случай. Мещанин Осип Улишев вечером, выйдя из своего дома на Преображенской и направляясь на Саломатовскую, встретил двух шарманщиков. Музыканты потребовали от него 100 рублей, а иначе обещали задушить его. Чудом ему удалось избежать этой участи. «Картинка! Шарманщики, требующие 100 руб. с прохожего за приятную игру… Всё это сибирский современный жанр. Игра на шарманках с грабежом…» – писали газеты. Конечно, требование от двух нищих шарманщиков выдать им 100 рублей выглядит придумкой, однако в том, что за славным образом шарманщика с ящиком маячили очень неприятные тени, нет сомнения. 

Шарманщики в Иркутске промышляли ещё в 1930-х годах. Их новый расцвет в городе пришёлся на конец 20 – начало 30-х годов. «Фигуры бродячих шарманщиков – новое на хлебном базаре. Потрепанная шарманка, бледно-розовый попугай с жалким, обиженным взглядом, ящик с билетиками лотереи. «Пытайте счастье! Пытайте! Двугривенный билет, два – сорок, три – полтина!» – рассказывали газеты. Лотерея была заманчива – старик предлагал среди выигрышей настоящие часы. Однако большинство получало от старого шарманщика сувенир попроще – медное колечко или брошь. В том же 1927 году на Пасху на народных гуляниях можно было наблюдать многочисленные шарманки: «Визжат шарманки на барахолке. Кричат набеленные клоуны. Покряхтывают тяжело нагружённые карусели…». 

Шарманщик навсегда остался в памяти старшего поколения как прекрасное воспоминание детства. «А на двор военно-окружного суда… забрёл шарманщик с театром марионеток, с танцующей девочкой, – писал в 1927 году автор романа «Под голубым потолком» А. Каргаполов. – Поместился спиной к решетчатому окну и заиграл «Дунайские волны». И быстро из разных квартир посыпалась детвора с няньками, с деревянными лошадками. Пёстрым полукольцом обступили шарманщика восхищённые рожицы…». Детвора не смущалась даже репертуаром шарманок, который подчас был совсем не для малышей. Поэт Иван Молчанов-Сибирский вспоминал, что во дворах Иркутска звучали под хриплый мотив шарманки песенки с такими названиями: «Маруся отравилась», «Пускай могила меня накажет…». 

«В их облике, как мне казалось в те далёкие детские годы, воплощались неизбывные грусть и печаль, – писала иркутянка Нина Львова в статье «Прекрасный двор» в журнале «Земля иркутская». – Позже я поняла, что это была сама нищета. Особенно это проявлялось, когда шарманщика сопровождал ребёнок – обычно девочка, которая жалобно подпевала, если звучащая мелодия шарманки имела слова…». Старик шарманщик, его чижики, обезьянка, попугай или белая мышка со счастливыми билетиками стали теперь частью истории. 

Охотники за «мелкой тварью»

Зимой 1927 года жители нескольких усадеб по улице Большой Блиновской хватались за голову. Кошки и собаки исчезали одна за другой, а потом их трупы, без шкур, находили тут и там. Были виновны в этом шесть подростков – братья Вассерман, Ставровские и Прядильщиковы. Дети ловили кошек и собак, сдирали шкуры, а тушки бросали в канавы или пустующие помещения. К весне канавы заполнились многочисленными трупами, зато были рады местные скорняки – у них оказалось вдоволь сырья. Сразу вспомнился Шариков, который душил-душил кошек. «Позвольте, а что вы будете делать с трупами кошек? – На польты пойдут! Белок из них делать будут на рабочий кредит». Шариков и иркутские братья Вассерман в этой специфической «охоте» были неодиноки. В 1932 году во «Власти труда» вышла заметка о «мелких тварях». Некий бригадир рассказывал о заготовках Востсибпушнины. Среди прочего в плане у заготовителей стояли кошки, собаки, кроты и амбарные крысы. Их шкурки относились к «второстепенным видам пушнины», однако шли и на экспорт. Переделанные под белку или нет – статья умалчивает. Однако охотники упорно не хотели сдавать государству шкуры «мелких тварей». В среднем на район в нашей области приходилось по 9 заготовленных кошек и по 4,5 собаки. «Об амбарной крысе и говорить не приходится, – сокрушались в Востсибпушнине. – В 41 районе, не считая севера, не сумели добыть ни одной крысы». Ловить кошек и собак призывали комсомольцев. «Комсомол с помощью пионерской организации и школьников может проделать большую работу по заготовке это «мелкой твари», – строго указывала газета. Так профессия свежевателя кошек и собак прилипла к детским рукам. 

Безусловно, список ушедших профессий далеко не полон, и это скорее зарисовки из жизни Иркутска, подчас разнесённые по времени бытования на десятки лет. Появление каждой профессии, её существование, контекст, в который она развивалась, – это отдельная тема для исторических исследований. Нам же довольно, что мы показали кусочки мозаики под названием «Старые профессии Иркутска». 

При подготовке статьи была использована база данных «Хроники Приангарья» Иркутской областной государственной универсальной научной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского.