– Как замысел работы менялся по мере погружения в проект? Насколько идею пришлось транс­формировать?

– Темы для проекта отбирались на конкурсной основе, и я изначально предлагал исследования, связанные с жизнью мусульман в Иркутске. Но в процессе обсуждения постепенно мы перешли на разговор не только о мусульманах и людях, которые считают себя мусульманами, но и о мигрантах. Мне и теперь очень интересно, как всё вышло к теме открытости города. Исходя из собранного материала, она как-то выдвинулась вперёд сама собой. 

– Чем обусловлен интерес именно к этой группе людей?

– У меня был доступ к мечети и к мигрантам, потому что у меня достаточно много знакомых, через которых я находил себе респондентов. В целом иркутская община мне интересна как объект исследования. Я часто бываю в мечети, там лежит баснословное количество материалов — рукописных и печатных, которые совсем не разобраны, некоторые книги, которые я там обнаружил, не открывались лет сто.

– Какие открытия удалось сделать в ходе исследования?

– До начала работы над проектом я, например, ничего не знал о существовании молельного дома на овощебазе в Жилкино. Другое открытие было о том, насколько остро может человек, много лет проживший в России,  воспринять брошенное в свой адрес слово «иностранец».  До этого он спокойно жил. И когда ему об этом сказали в жёсткой форме, мол, ты иностранец, и мы можем тебе причинить вред, как он сам говорит, для него это «больно было». Это свидетельствует о том, что человек, не имея планов остаться, имея жену на родине, имея другое гражданство, может жить здесь и не чувствовать себя иностранцем!  

– Иркутск в этом смысле имеет особые позиции?

– Это совсем  недавнее для меня открытие. В середине сентября в Томске мне удалось поговорить с авторами научной работы по миграции. Оказалось, их респонденты утверждали, что Томск гостеприимный город, потому что он студенческий. В Иркутске упирали на то, что это город сибирский. Один из рес­пондентов мне так и сказал: сюда же в ссылку отправляли людей, они же хорошие были, плохих не отправляли. Потом БАМ всплывал, куда тоже много людей приезжало и затем оставалось. Это значит, остались связи. Томские респонденты в большинстве своём отмечали, что не хотели бы остаться в городе. А в Иркутске не так. Именно отношение мигрантов из Центральной Азии как-то по-другому складывается. 

– Как?

– На вопрос, собирается ли он остаться, один человек, он учится в магистратуре, сказал, что это главный вопрос его жизни. Он говорит, что в родном городе он уже немного чужой. Ему хотелось бы остаться. Иркутск выглядит не так, что приехал, заработал и уехал. Иркутск называли второй родиной, говорили, что хотели бы здесь жить. В среднем получается, что Иркутск не видится приезжим как что-то временное.

Но выборка строилась из расчёта на тех, кому есть что сказать. В Иркутск, конечно, приезжают мигранты, которые живут потом на объектах. Для них, очевидно, город выглядит иначе. 

– Какой материал остался за скобками?

Иркутск – открытый город, здесь легко стать своим

– У меня было интервью тоже со студентом-магистрантом. Это русский из Узбекистана. У него две ключевые точки связи с русскостью: его родители приехали в Узбекистан с территории РСФСР, и православие, религиозная связь, которую он выделял и подчёркивал. Для него важно, чтобы Россия была хорошей страной. Иркутск потерялся в этом разговоре. Для него Иркутск был просто местом, которое находится в России. 

В итоге было записано семь полных интервью и разговоры между делом. Мы были ограничены лишь временем. Жаль, что женщины напрямую не попали в интервью. Это было очень обидно. Я, наверное, месяц ходил за одной девушкой. Она соглашалась на интервью, но не хотела говорить. Боялась, что её будут снимать и того, что к ней придёт мужчина и станет с ней о чём-то разговаривать. И другие женщины по таким же причинам отпадали. Не состоялось и несколько интервью с мужчинами. Играл свою роль и общий страх (мало ли куда попадёт). 

– Ваши респонденты часто ссылались на внимание органов власти?

– В разговорах о молельном доме мне в первую очередь сообщали, что о его существовании знают в ФСБ. Это и понятно, сейчас все эти вещи связывают с терроризмом. Один респондент на вопрос, как обстоят дела с религиозной сферой, отреагировал так: «Нет-нет, у нас ИГИЛ нет и не будет». Хотя большинство просто рассказывали, как часто они ходят в мечеть. 

Поразительно, но мечеть остаётся очень открытым местом. Порой туда приходят люди, чтобы прилечь на ковре и поспать, а потом встать и уйти. У нас не возникло проблем и с фотографом. Там лишь поинтересовались, зачем снимаем, и попросили не фотографировать людей. Мы с двумя немцами пришли в мечеть в пятницу, на молитву, для одного из них это было первое посещение пятничной молитвы в жизни. Несмотря на то что Фабиан фотографировал людей, никто его не выгонял. 

– Что стало главным выводом исследования?

– Иркутск как город, как множество сообществ людей очень открытый. Стать своим здесь возможно. И люди, приезжая в Иркутск, если захотят, могут стать иркутянами. И не потерять себя здесь тоже несложно. Потому что, например, у мигрантов и раньше была возможность купить халяльное мясо, сходить в мечеть, а если нужно, то появится молельная комната на овощной базе в Жилкино, если нужно, появится палатка с шаурмой. Конечно, это меняет город, но и люди не остаются прежними.