«Я узнала о том, что я приёмный ребенок, только после смерти мамы»

– Людмила, вы не скрываете, что были приёмным ребёнком в семье. А вы знаете историю своего удочерения? 

– Я не знаю, как попала в детдом. Воспоминания о раннем детстве обрывочные, фотографические и не очень приятные. Помню, как меня выбирали, мне тогда было три с половиной года. Пришла моя мама ещё с одной женщиной, они принесли мне ранетки.  Мы сидели на улице за деревянным столом, кругом была зелень, а на столе – красные ранетки. Я потом уже поняла, что меня выбирали, потому что мама всю жизнь скрывала от меня эту историю.  Я узнала о том, что я приёмный ребенок, только после смерти мамы. Папа погиб в 1952 году в Корее, был похоронен в Порт-Артуре. И меня выбрали очень похожей на папу, я видела его детские фотографии.

Мама осталась одна после его смерти, и в 35 лет меня удочерила. Ей в этом очень помог один депутат. В то время матери-одиночке сложно было усыновить ребёнка. Он помог и квартиру отдельную получить, мы какое-то время в коммуналке жили. Такое счастливое детство у меня получилось. 

– Обычно на каждого человека мама оказывает колоссальное влияние, расскажите о вашей маме. 

– Даже много лет спустя после ухода мамы я узнавала её черты в себе. Не говоря уже о том, что именно она открыла для меня мир искусства, направила к литературе,  музыке, кино. Она была учителем русского языка и литературы, с детства привила любовь к чтению. Так в возрасте наибольшей детской восприимчивости ко всему новому я попала в хорошие руки. И это счастье, конечно. Между нами были тёплые отношения. К сожалению, мама рано ушла из жизни – в мои 24 года. Оставшись для меня очень близким человеком. Я потом нашла и могилу папы в Порт-Артуре, причём нашла по фотографиям, через посольство, мне помогали случайные люди. Поехала с ребёнком в Китай в гости к нашей бывшей балерине, которая преподавала в балетной школе. И заодно прихватила с собой эти фотографии могилы. Мама не знала, где муж похоронен, в то время эта информация скрывалась. И кроме фотографий с похорон, папиных медалей и вещей, у неё ничего не осталось. И сама она никогда на его могиле не была. И я словно за неё побывала.

– Вы довольно поздно по общепринятым меркам начали заниматься танцами. И всё равно всё получилось?

– В профессиональное хореографическое училище обычно поступают в 11 лет. Но в Хабаровске такого не было, а мама не хотела меня никуда отпускать. В то время было принято искать таланты по стране, в Хабаровск приезжали педагоги из Москвы и предлагали учиться в этом городе. Если бы меня мама отпустила, я бы имела столичное образование. До 14 лет я занималась в балетной студии при Дворце пионеров. Но при этом понимала: ещё год-два – и на мне можно будет ставить крест. Тогда я одна поехала в Улан-Удэ, в тот год не было приёма, но я пробилась. Меня взяли с условием, что, если всё пойдёт хорошо, меня оставят. Мне было почти 15 лет, таким образом, я училась в училище 5 лет вместо 8. Но стала круглой отличницей, мне удалось нагнать все основные предметы. 

– Чем вы пленили педагогов в свои 14 лет?

– Профессиональные данные у меня были изначально неплохие. И когда меня спросили: «Что ты можешь станцевать?», я предложила вариацию из «Жизели». Концерт­мейстера у нас не было, мне напевала Лариса Сахьянова, знаменитая балерина из Бурятии. 

– Судьба, наверное? Всё сложилось?

– Да, я ломилась в эту дверь несколько раз. И она мне всё-таки открылась. 

– Учёба в хореографическом училище – это испытание для тела и духа. Как вы его пережили? 

– Учёба длится с 8 утра до 8 вечера. Прибавим сюда отрыв от дома.  Мобильных телефонов тогда не было, общались письмами, которые шли 2 недели. Но любовь к танцу перекрывала всё, я не помню этих трудностей, мне всё нравилось! Если бы мне сказали плясать до 10 вечера, я бы и до 10 пропадала в училище и в театре. Когда не особо любишь это дело, чувствуешь все эти трудности. А когда процесс в любовь и в радость, преодолеваешь легко. Хотя физически учёба в хореографическом училище – это действительно трудное испытание. Но эмоциональный, моральный дух – подушка, на которой всё держалось. 

– В романе Марины Степновой «Женщины Лазаря» подробно рассказывалось, как балерине могли подсыпать в пуанты битое стекло или бритвочки. Это действительно существует? Или всё-таки мифы? 

– Это не мифы, но, скорее, характерно для больших театров, где разжигаются войны и козни. Я лично не сталкивалась с этим ни в училище, ни в театрах, мы всегда друг друга поддерживали. Я всего три года проработала в Хабаровском театре, а потом приехала в Иркутск. Поэтому моя жизнь как танцовщицы именно в Иркутском музыкальном театре сложилась. И здесь ни я, ни мои коллеги подлости с битым стеклом в пуантах не испытывали. 

Эсмеральда и Жизель

– Как вы всё-таки попали в Иркутск? 

– Иркутский театр был на гастролях во Владивостоке, куда я при­ехала  отдохнуть на море. И во время встречи с однокурсниками Володя Сумкин, который тогда в Иркутской музкомедии был ведущим солистом, спросил: «Ты что делаешь в Хабаровске? Приезжай работать к нам». Я как раз потеряла маму, и меня ничего в Хабаровске не держало. В Хабаровском театре чистых балетных постановок не было, работать там особо было нечего, но театральная среда мне нравилась, актёрскую школу я прошла хорошую. Удавалось играть роли со словами, песнями, танцами. В Иркутск я приехала, когда здесь как раз формировался музыкальный театр, музкомедия переходила в другой статус. И на второй год моего пребывания мы приехали в это здание на Седова. С Натальей Владимировной Печерской мы сошлись и на курсе в театральном училище, который она набрала для музыкального театра. Она предложила мне вести хореографию у студентов. 

– Ваш тандем с Натальей Печерской продолжается и по сей день? Вы ведь до сих пор встречаетесь на постановках? 

– Мы с Натальей Владимировной поставили несколько спектаклей. Сначала мы с ней съездили в Томск, поставили там «Проделки Ханумы». Ей понравилось, что я ставлю быстро,  что у нас есть взаимопонимание. Затем мы и в Иркутске успешно сообща работали. И Владимир Шагин предложил мне: «Возьмёшь труппу?» Я поехала учиться в Московский институт со­временного искусства. Затем мы с ребятами съездили на профессиональный конкурс в Краснодар, где я заняла первую премию как хореограф. Легендарный Юрий Григорович тогда открывал бесплатный курс для балетмейстеров в Государственной академии хореографии. Туда взяли всего 5 человек. Я на тот момент уже была действующим балетмейстером и единственная из студентов ездила только на сессии. Мне повезло с этой учёбой. 

– Я смотрю, везло вам неоднократно?

– Да, меня можно назвать везунчиком по жизни. Много было таких ситуаций, которые кроме как везением назвать нельзя. 

–  Если вернуться к вашей танцевальной карьере… Век балерины яркий, но недолгий в силу своей специфики. Если вспомнить это время, какие бы роли вы отметили? Жизель? Эсмеральда?

– Да, это самые дорогие. На роль Жизель я не была назначена. Но когда на постановку Жизели приехала Ксения Тер-Степанова, то, посмотрев мою  Эсмеральду, она сказала: «Я не понимаю, почему вас не назначили на Жизель». Так что в этом легендарном балете мне тоже посчастливилось выйти.

– Как вы из балерины выросли в балетмейстера?

– Я танцевала до 1998 года, а затем меня постепенно захлестнула постановочная часть. Некоторое время работала балетмейстером-постановщиком в Томском театре, затем Владимир  Шагин предложил мне работать здесь. Я поняла, что Иркутск – мой город, что я хочу работать здесь. Хотя были другие интересные предложения из разных городов. Но я устояла от соблазнов. Решила посвятить себя Иркутску и нашему музыкальному театру. Говорят, что от добра добра не ищут. Здесь сложилась своя труппа, здесь были ребята, которые мне в глаза заглядывали и ждали совместной работы, я не могла их подвести. Я так чувствовала: мне надо быть здесь.

– Вы 15 лет протанцевали на сцене. Профессия это публичная, а значит, затягивающая. Ты выходишь на сцену, видишь сотни глаз. Аплодисменты, цветы, поклонники… И потом раз! Всего этого в твоей жизни больше нет. Как не впасть в депрессию при такой потере? Или когда есть внутренняя мудрость и понимание, какой путь ждёт впереди, это уже не имеет значения? 

– Тяжело стоять на обрыве с полной неизвестностью впереди. А когда ты понимаешь чётко, что впереди тебя ждёт та же работа, только в другом ракурсе, какая может быть депрессия? Я сама не ожидала, что от работы балетмейстера-постановщика буду получать ещё большее удовольствие, чем от собственных выходов на сцену. Когда я танцевала, у меня была возможность прикоснуться только к тому, что мне задал балетмейстер.  В новой же работе у меня есть возможность прикоснуться ко всем граням, выплеснуть из себя то, что во мне есть. Я своих артистов раскрываю, но через них я проецирую себя. И у меня есть полное ощущение, что это я выхожу на сцену, когда я вижу, как выходит на сцену моя балерина, танцует по моему тексту и моему рисунку. Получается, что это я протанцовываю самые разные роли, которые мне бы никто в жизни не дал, когда я была балериной. Кстати, первые годы я ещё продолжала выходить на сцену, иногда кого-то заменяла. Как-то на гастролях в Воронеже выходила за мальчика в «Сильве»: коротко подстриглась, надела мужской костюм и танцевала свою же хореографию. Так что переход из статуса балерины в статус балетмейстера прошёл безболезненно. Я сама такого не ожидала, но  открылись другие горизонты, которые заполнили меня ещё больше.

Балет – гимнастика для души

– Из того, что вы поставили как хореограф-постановщик, одним из самых ярких спектаклей называют «Гранатовый браслет». А как считаете вы? Или трудно выделить что-то одно?

– Трудно. Поставлено много отдельных номеров, концертных программ. Это всё для здоровья хорошо и для жизненного тонуса. Но любого настоящего балетмейстера характеризуют прежде всего постановки балетов. Балетная постановка – это всегда личная история, я сама себе режиссёр, порой художник, я сама выбираю музыку либо работаю в союзе с композиторами или музыкантами. И на этапе сочинительства для меня именно этот балет – самый главный и самый важный. Какие-то мои балеты уже ушли из репертуара. Но наша труппа – единственная профессиональная труппа на всю Иркутскую область. А чтобы балетной труппе процветать и быть в тонусе, нужен хороший балетный репертуар. Если в репертуаре всего один или два балета, не на чем держать свою силу. У балетных и так век короткий, выйти в роли один-два раза в полгода -– это просто несерьёзно. В репертуаре должно быть хотя бы пять балетов. 

– Сколько сегодня названий в репертуаре ИМТ?

–  «Кармен», «Щелкунчик», «Милый друг», «Казанова», вечер балета на музыку Пьяццоллы. Скоро будет премьера – «Наполеон и Жозефина». 

5 ноября спектакль пройдёт на сцене Дома актёра, а 11 ноября премьера состоится на большой сцене. Когда родилась идея, я не знала, какую музыку взять. Посоветовалась с нашим дирижёром Евгением Зеленцовым, он подсказал, что композитор Тихон Хренников написал музыку к балету «Бонапарт Наполеон». Там история несколько другая, но дух этой музыки подошёл под мою историю о любви. 

– Вы работает и как приглашённый балетмейстер-постановщик?

– Да, я продолжаю ставить с Натальей Печерской, не так давно в Иваново мы поставили спектакль «Принцесса цирка». Ставили в Красноярске, Новосибирске, Ростове-на-Дону. В Москве в хореографическом училище я ставила номера для ребят на выпускные, они их танцевали на сцене Большого театра. Ездила на постановки в театры Астаны, Алма-Аты, Караганды, Улан-Удэ. В наш информационный век пробиться, заявить о себе легче, раньше мы больше варились в собственном соку, и видеть работы друг друга можно было только на гастролях. 

– У вас ведь была ещё и интерес­ная учёба в Париже?  

– Да, я в 2007 году два месяца стажировалась в Институте современной хореографии. Там отличные педагоги именно по современной хореографии, а сегодня без со­временной хореографии на сцене делать нечего. Классика – это основа, а современная хореография – это то, что можно на классику красиво надеть. И тогда получится качественная, интересная хореография. 

– Вы известны как постановщик, который постоянно удивляет. Следите за всеми новинками в вашей профессии?

– Слежу, конечно. Но без внутреннего развития никогда ничего не произойдёт. Многое хочется рассказать и передать. Музыка что-то навевает, либо какое-то произведение прочитал и впечатлился готовой драматургией. Ко всем своим балетам либретто я сама пишу. 

– Классика бессмертна и всегда актуальна.  Но хочется чего-то нового. Как вы это новое ищете? Как, например, родился балет «Наполеон и Жозефина»?

– На собрании членов Союза театральных деятелей нам предложили ставить на сцене Дома актёра. Меня это зацепило, я в перерыве набрала в телефоне «Самые красивые истории любви». Выпало 20 разных историй, в том числе и история Наполеона и Жозефины. И я поняла, что хочу поставить этот спектакль. «Гранатовый браслет» тоже случайно родился  – я гуляла по старым иркутским улочкам и подумала, что надо бы на русскую классику что-то поставить. И почему-то Куприн всплыл. Я обычно придумываю балеты очень быстро, за 40 минут накидала линию. Встретилась с композитором Константином Артамоновым: «Нет желания написать балет?» А он говорит:  «Давай! Это моё любимое произведение». За полтора месяца была написана музыка к балету, и мы его поставили. А на следующий год написали «Милый друг» по Мопассану. У меня была цель сделать бенефис для Маши Стрельченко, я искала материал, где она бы могла станцевать не одну роль, а несколько. Балет «Кармен» вырос из вариации. По-разному приходишь к постановке спектаклей, у каждого балета своя история. 

– Вы гастролируете со своей балетной труппой?

«Балетная постановка – это всегда личная история»

– У нас не так давно было приглашение в Израиль на театральный фестиваль. 

Но на наши гастроли не нашлось денег. Хотя нас до сих пор ждут там в любое время. В ноябре прошлого года сорвалась поездка в Ниццу. Нас ждали с нашими авторскими спектаклями, но министерство культуры снова не сочло нужным выделить на это деньги. 

– В то время, как другие проекты, не всегда талантливые, а, скорее, эпатажные, поддерживаются. Обидно. 

– За границей наш разговорный жанр никому не нужен. А вот показать пластический балетный спектакль, заявить, что в Сибири есть такой театр, -– это принесло бы определённый выхлоп. 

– Как вы относитесь к критике?

–  Нормально. Хотя в нашем городе не существует профессиональной балетной критики. А вот мнение мастеров, у которых я училась, Юрия Григоровича и Генриха Майорова, для меня важно. Советы от них были, но никакой плохой критики я от них не слышала. Меня даже спрашивали, как на такую маленькую труппу можно было изобрести такие большие полотна, как «Ромео и Джульетта», «Золушка». Майоров один раз сказал: «Из курочки сварит и дурочка. А вы попробуйте сварить из 18 человек «Ромео и Джульетту». 

– Людмила, для чего, по-вашему, сегодня нужен язык танца, язык жеста, балет в принципе? 

– Универсальней балетных спектаклей быть ничего не может. Язык всегда привязан к определённой местности, стране. А язык тела универсален, он не имеет границ. Прибавим сюда разнообразие пластического жеста. Людской фантазии нет предела, и это настоящая гимнастика для души. Когда ты расшифровываешь этот разговор музыки и тела, краше этого быть ничего не может.