«Чистая прибыль на пуд – 6 рублей»

Для сравнения, в 1894 году с инородца Филиппа Сокарева за «тайную выкурку тарасуна» взыскали всего 3 р. 60 к.; надо полагать, что Мавра Николаевна Егорова была выдающейся в своём роде «тарасунщицей». Однако дальнейшая её судьба нам неизвестна. Вероятно, занималась она этим делом не одна, а участвовало в производстве всё семейство, включая отца Николая, однако штраф пал только на Мавру. Видимо, отсидевшись какое-то время, Мавра вернулась, а заводик продолжал поставлять тарасун, как прежде.  

В 1910-1911 годах в России находились 2,8 тысячи винокуренных и дрожже-винокуренных заводов с выкуркой в каждом от 25 тысяч вёдер до 100 тыс. вёдер в год. На Сибирь приходилось 55 таких заводов. В Восточной Сибири в годовом обороте было около 2,9 млн вёдер сорокаградусной, выпивали наши земляки около 1,5 млн вёдер. Если заглянуть в статью О. Чернявской «Из истории винокурения в Иркутской губернии», то увидим, что, по данным на 1882 год, только в Иркутске действовало четыре водочных завода, семь оптовых складов, 19 ренсковых погребов с производством на 467 тысяч рублей. А также 95 трактиров с годовой продажей 36 100 вёдер вина, кабаков с продажей распивочно и на вынос 12 360 вёдер вина. Безусловно, производство самогона не учитывалось, однако в рационе обычных людей он занимал значительную долю. 

О тайном самогонокурении известно достаточно много, однако с середины XIX века в Иркутской губернии был не менее доходный бизнес, переведённый властями в нелегальный – тарасунокурение. Тарасунщики ещё с середины XIX века повсеместно подвергались судам, но дело не бросали. В 1892 году в Иркутском губернском суде слушалось дело крестьян Зиновия Замаратской и Ефрема Назарова, обвиняемых «в незаконной выкурке тарасуна». Тот же Иркутский губернский суд, но уже 1893 год, и снова дело «По обвинению крестьянки Евдокии Гусевой в незаконной выкурке тарасуна». «Собственно молочный тарасун есть напиток, хотя и неприятный на вкус, но здоровый и не очень опьяняющий. К сожалению, русская водка и хлебный тарасун начинают вытеснять его, и есть надежда, что скоро табуны овец и лошадей поубавятся у бурят, и они, как и наши крестьяне, совсем обнищают. Ни ламайская, ни русская проповедь не сильны остановить пьянство», – писали «Иркутские губернские ведомости» ещё в 1864 году. Первые смерти от тарасуна зафиксированы тоже достаточно давно. «В Нюруханском улусе, в доме инородца Дондока Пархаева крещёный инородец 1-го Хонгодорского  рода Спиридон Шаглаев, 55 лет, гуляя на бывшей свадьбе, от неумеренного употребления вина и тарасуна 21 числе июля м. скоропостижно скончался», – сообщали «Иркутские губернские ведомости» в 1877 году.   

Однажды в 1916 году газета «Иркутская жизнь» посвятила тарасуну свою передовицу. Это была очень занимательная статья, поскольку в ней указывается, что, по крайней мере, в начале XX века в Иркутской губернии гнали: тарасун, самогонку, изюмную водку. Крепость тарасуна редко превышала 30 градусов, обычно напиток выгонялся крепостью 10–15 градусов. А вот изюмная водка и самогонка «у некоторых напрактиковавшихся самогонщиков»  достигала 90 градусов. Но курение изюмной водки было затратным в деревне, поскольку требовало покупки дорогостоящего изюма, а крепкий самогон можно было курить только на хорошо сделанных аппаратах, которые далеко не у всех были. Интересно, что денатурат в Восточной Сибири не жаловали. По официальным правительственным отчётам на 1910-1911 годы расход технического спирта в наших краях и Приамурье был весьма скромным – 165 тысяч вёдер. Это ставилось даже в пример «малокультурности» жителей Азиатской России, которые предпочитали питьевой спирт, «для целей чисто-пьянственных», техническому. Если бы составлявшие отчёт заглянули в будущее, то поняли бы, что сибиряки конца XIX – начала XX века были куда как культурнее потомков, которые уже и «мотали БФ на сверло», и пили напиток «Троя». Доступным алкоголем для малоимущих описываемого периода оставался в Иркутской губернии хлебный тарасун, который, конечно, был сивушным, но всё же лучше денатурата.   

Хлебный тарасун замешивали так. Около 10 фунтов муки заваривались кипятком, после остывания заквашивали дрожжами, клали побольше хмеля, а кто ещё и «для одурманивания пьющих» пачку листового табаку. Через 2-3 дня была готова тарасунная брага. Самогонный аппарат для тарасуна состоял из вёдерного чугуна, глиняного колпака с маленьким отверстием сбоку, кадочки в 1,5 ведра (так называемый холодильник) и дудки, изготовлявшейся из старого ружейного ствола. «Чугун заливается брагой до половины, сверху замазывается колпак и вставляют последний в дудку, которая проходит через холодильник, наполненный водой со снегом или льдом. Подкладывают огонь, и тарасун сначала сбегает маленькими капельками, а потом уже тоненьким, как нитка, ручейком». Из вёдерного чугуна получалась одна бутылка тарасуна, из 10 фунтов муки четыре чугуна браги. С 10 фунтов муки получалось четыре бутылки тарасуна по 50 копеек каждая. Арифметика была простой – пуд ржаной муки стоил около 2 рублей, а тарасуна из этого пуда получалось на 8 рублей. Чистая прибыль на пуд – 6 рублей. «Эта-то прибыль и заставляет их (крестьянок. – Авт.) рисковать своей свободой, потому и борьба с «тарасунокурением» не приводит к желательным результатам», — сокрушались газеты. Хлебный тарасун очень быстро вытеснял в бытовых нуждах традиционный бурятский молочный. И в конце XIX – начале XX века на газетные полосы попадали даже отголоски бурных дискуссий – стоит ли запретить бурятам гнать тарасун или нет? Облагать его акцизом или всё же оставить без налога? Между тем гнали доходный напиток и буряты, и русские. 

«От бешеных животных немного мяса» 

Открыто разрешалось гнать только молочный тарасун для личных нужд, хлебный курили тайно

В 1901 году один из корреспондентов газеты «Иркутские губернские ведомости» делился своими впечатлениями о поездке на Ольхон. В подробностях описывал он и традиционную бурятскую юрту. «В той части юрты, где оставлен земляной пол, у стен помещается всякая домашняя утварь, по преимуществу деревянная, напр., подойники, корыта, кадки. Тут же обыкновенно большая кадка с водой и принадлежности для перегонки тарасуна (молочной водки)».  Обычно буряты, изготовляя молочный тарасун, заквашивали молоко (получали курунгу), выгоняли напиток, а в котле оставалась арса, которая позже употреблялась в пищу. Курунгу, как гласит одна из легенд, придумала младшая жена Чингисхана. Она подмешала к молоку сок девяти различных цветов, от бешеных животных немного мяса, немного от копыта быстрого коня, немного от огня, немного от сердца умного человека. А вот уже Чингисхан начал первым выгонять тарасун (легенда цитируется по материалам статьи Б.Э. Петри «Элементы родовой связи у северных бурят»). Примитивные самогонные аппараты в конце XIX – начале XX века были привычным атрибутом бурятской юрты. При этом отмечалось, что «приготовление тарасуна не выходит за пределы каждой отдельной семьи и всецело служит для её потребностей, причём тарасун никогда не является предметом торговли». Такая точка зрения была распространена; к примеру, в обществе изучения Сибири читались даже лекции «О тарасунокурении и шаманстве» (читал А.М. Кроль). Он настаивал на том, что принятый закон о воспрещении тарасунокурения поставил бурят в тяжёлое положение: «И вот, как только вступил в действие закон, запрещающий выкуривать тарасун, все вышепоименованные приборы, составлявшие домашнюю утварь, бурятскую кухонную посуду – превратились в вещественные доказательства того, что в доме, где они находятся, занимаются преступным винокурением». Поскольку буряты использовали молочный тарасун в обрядах, считалось, что не нужно приравнивать его к спиртным напиткам и тем более облагать акцизами. Однако давно уже было понятно, что инородцы успешно заменили молочный тарасун на более крепкий хлебный и вовсю торговали им, как впрочем, и их русские предприимчивые собратья. 

«Урожай хлеба в нашем ведомстве в нынешнем году был бы прекрасный, если бы не выбило значительную часть посевов градом, – сообщали из Аларского ведомства в 1903 году в газету. – А потому у тех, у кого хлеб остался сохранным, его будет довольно, и, несомненно, начнётся усиленная выкурка хлебного тарасуна. Это зло требует также не менее усиленной борьбы, чем борьба с ворами и грабителями, так как тарасун, содержа в себе весьма значительный процент сивушного масла, в корень ослабляет и без того напитанный сифилитическим ядом бурятский организм и расстраивает их материальное благосостояние, заставляя как мужчин, так и женщин большую часть времени терять на архидачение (выпивку) в прямой ущерб хозяйственным делам».

Как только в Голумети запретили водку,
«блаженству крестьян» стал служить тарасун

Между тем близился новый расцвет тарасунного производства – началась Первая мировая. В 1914 году в Голумети «по ходатайству общества» была закрыта винная лавка. Однако окрестные буряты и ясачные совершенно свободно производили выкурку хлебного тарасуна, причём «под видом молочного». Сами пьянствовали в улусах и возили продавать тарасун в русские села. «Шинкари перекупают и продают эту самосядку… Следует обратить строгое внимание на «тарасун» и применить строгие меры против домашних винокуров, и воспретить даже молочный тарасун как опьяняющий до одурнения напиток. Передовые буряты неоднократно доказывали в печати и в докладах вред тарасуна и добивались абсолютного запрещения его выкурки». Однако с началом войны водку перестали завозить в отдалённые части губернии, и тарасунокурение воспряло. В деревнях Верхне-Рютиной, Развозжаевской и Михайловщине Балаганского уезда гнали тарасун массово русские, тем же занимались окрестные буряты. «Перед праздником в вышеназванных деревнях можно заметить, как из-под крыши каждой ограды тонкой струйкой вьётся дымок, изобличающий тарасунокурение. Конечно, это не водка, но всё же…» – писали газеты. Врачи отмечали, что в деревнях и сёлах Иркутской губернии с началом войны и пропажей водки сократились заболевания взрослых. Но как только было заново поставлено на широкую ногу производство тарасуна, болезни, а также пьяные разборки и поножовщина вернулись. «Тарасунокурение начинает становиться страшным злом. Тарасун распространяется по разным селениям Балаганского уезда, и, как слышно, в Нижнеудинске… Нельзя сидеть сложа руки и наблюдать, как тарасун захватывает одну деревню за другой», – взывала трезвая часть населения. В Кырменской волости Верхоленского уезда на деньги акцизного управления предлагали даже устроить при кредитном товариществе библиотеку-читальню и кинематограф, так как местные буряты повально пили тарасун и играли в азартные игры. 

В 1909 году бурят, один из членов 2-го Харанутского рода Кудинского ведомства В. Холодов выработал некий «проект улучшения жизни бурят», в котором были и такие пункты: «Строго воспретить тайную продажу вина в улусах как бурятам, так и русским. В особенности весною, когда выдают ссуду из хлебозапасных магазинов, т.к. находятся лица, которые пропивают до 10 пудов хлеба…». «На свадьбах должны быть только званые гости, а архидачаш (традиционное бурятское гуляние по гостям с возлияниями. – Авт.) на свадьбах должны быть только по тем домам, которые будут намечены устраивающим свадьбу». Холодов призывал «воспретить выкурку хлебного тарасуна, кроме количества, необходимого для религиозных обрядов». 

«Ржаного хлеба сварил на тарасун 10 пудов»

По данным 1916 года, производством тарасуна занимались и в Иркутске, хотя в губернской столице, по понятным причинам, было больше самогонщиков. Однажды весной акцизные контролёры и полицейские вышли на осмотр кирпичных сараев в Знаменском предместье. Вдруг они заметили – откуда-то из землянки вьётся странный дымок… Там и обнаружили завод по выкурке хлебного тарасуна, причём на полном ходу.  Земляночка принадлежала иркутянке А.Г. Кремневой. Та сразу сказала, что она не одна сообразила столь прибыльное дело, а имеет подельницу – М.Я. Лошкареву. Заводик был примитивным, но работал исправно. Чугунные котлы, в которых происходило варение, были замурованы в очаг, всё как у хорошего самогонного аппарата – имелись герметичные крышки, трубки, холодильник, кадки.  «Арестованный тарасун оказался крепостью 16 градусов», – сообщила газета. 

Хотя официальный запрет на курение тарасуна был с 1915 года, истребить тарасун не удавалось вплоть до революции, да и после неё тоже. В 1918 году в Тихоновской волости, в селе Тальяны обсуждался вопрос: «Сидеть тарасун или нет?» («сидеть» – выгонять. – Авт.). Была принята резолюция: «Все желающие могут сидеть его для себя, а продажа разрешается по установленной твёрдой цене – 30 коп. бутылка». Были идеи даже устроить «общественное тарасунокурение», чтобы приносить «обществу доход». Для устройства одной свадьбы с тарасуном в 1919 году в селе Новоилимском потребовалось 30 пудов хлеба. «Прямо разорение. Поверишь, одного только ржаного хлеба к свадьбе сварил на тарасун 10 пудов», – жаловался отец, женивший сына как раз на мясоед, после святок. 10 пудов от стороны жениха, 10 пудов от невесты, ещё гости, «поезжане», везут с собой кто сколько сможет, вот ещё 10 пудов набирается. Заметьте, это была вовсе не бурятская, а обычная русская свадьба. Но с тарасуном. Только на просватанье невесты стороны выпили более двух вёдер тарасуна. «Не лучше ли, не справедливее ли переименовать «мясоед» в «тарасуноед» – по крайней мере, для нашего края?» – задавался вопросом журналист.

В сводке ГубЧК от июля 1921 года о ситуации в Балаганском уезде отмечалось: «Тарасунокурение развито по уезду в больших размерах, и борьба с ним непосильна». «Большим злом для деревни Ключи является тарасунопитие», – передавали корреспонденты из Усть-Удинской волости в 1925 году. В 1923 году в деревне Шишиморовке Балаганского уезда случилось следующее. Уполномоченный уездного политбюро Мельников, проезжая Шишиморовку, заметил в крайней избе подозрительный дымок и «накрыл хозяйку избушки за тарасунокурением». Мельников рассвирепел, избил хозяйку, хватил её раскаленным поленом в живот, разгромил хибарку, а саму несчастную самогонщицу загнал в лес. Между тем хлебное тарасунокурение в соседнем поселении процветало в куда как больших масштабах. Но герою Михайлову было сподручнее громить хибарки с бабами, а полноценные тарасунные заводы он предпочитал обходить стороной. И таким был не один он, очевидно. В 1927 году в Усть-Уде, в этой одной из «тарасунных столиц» губернии, по-прежнему забавлялись этим напитком. В усть-удинской больничной кухне проходили «тарасунные балы», устраиваемые кухарками. Поэтому о распитии то тут, то там тарасуна по Иркутской губернии, а потом и области, газеты сообщали и в 1940 году, и после войны, и в 60-е, 70-е годы он где-то тихонько курился на окраинах, уже, конечно, сдав позиции разным денатуратам и самогону. Сейчас, когда тарасун вновь возродился как «сакральный» продукт бурят, его тоже легко увидеть на прилавках. «Тарасуноеды» не переводятся.