Николай Евменович – самый что ни на есть обыкновенный, рядовой пенсионер из села Горохова Иркутского района. Только очень активный, въедливый, принципиальный в стремлении защитить от истребления леса, которыми окружено село. В лесохозяйственных правилах, к неудовольствию тех, кто пытается поживиться, незаконно пре­вращая живой лес в товарную древесину, разбирается профессионально. Отработав лесником четверть века («мой обход был подальше, вон от того края деревни»), он и на пенсии остался главным местным защитником живого леса от истребления. Селяне, не все, конечно, но в целом его поддерживают. Хотя кто-то, услышав его имя, может покрутить пальцем у виска: «И что неймётся мужику, понятно же, что плетью обуха не перешибёшь…» А кто-то, кому он своей принципиальностью помешал провернуть «верное и выгодное дело», люто ненавидит. Но рядовые селяне, не начальники, больше всё-таки поддерживают, правда, с очень разной степенью активности. В прошлом году группа местных активистов с ним вместе здесь даже дружину лес­ную официально создать пыталась. Местная власть и полиция идею поддержали, даже документы какие-то выдали, но потом выяснилось, что документы выданы неправильно, и дружину, по словам сельских активистов, официально «прикрыли, чтобы не слишком активничали». А неофициально, по-соседски, они до сих пор выезды в ближние леса устраивают. Одним своим присутствием «чёрных лесорубов» распугивают. А местные жители, наткнувшись в лесу на очередную вырубку, которая показалась им незаконной, чаще сообщают об этом леснику-пенсионеру, чем в полицию и местным властям. Знают, что в отличие от многих «ответственных работников», отягощённых властными полномочиями, Евменыч их сигнал без внимания не оставит. Он будет выяснять, звонить, писать. Не факт, что добьётся справедливости, но шороху наведёт. При необходимости он и областному начальству напрямую позвонить не постесняется.  

– И всё равно мы никак не можем сохранить свой лес, – устало и, как мне показалось, даже с нотками отчаяния говорит Кирильчук. Поджидая местных охотников, обещавших организовать небольшую автомобильную экскурсию по проблемным местам Гороховского участкового лесничества, мы с Николаем Евменовичем разговариваем в тени летней беседки. Перед ним толстая папка с документами и отдельно – небольшая пачка любительских фото­графий. Только на них не захватывающие дух лесные пейзажи, а всё больше гружённые лесовозы, как близнецы похожие один на другой, да обезображенные торопливыми рубками и пожарами остатки леса. 

Несколько фотографий к лесу отношения не имеют. На них – обыкновенный деревенский дом. В целом ничего выдающегося, но аккуратный, ладный. И смотрелся бы, наверное, симпатично, если бы не обугленный, закопчённый от фундамента до самой крыши угол… 

– Да ничего, успели потушить, – отвечает на тревожную догадку Кирильчук. – Это мой дом. Два раза меня поджигали. Два уголовных дела. 

– Нашли поджигателей?

– Нет. А вот, – Николай Евменович подаёт мне несколько документов из приготовленной папки, – они (подразумевает работников Иркутского лесничества) пишут, что раздают этот старый лес на подбор. На самом же деле они (теперь о гражданах и юрлицах, заготавливающих дрова) воруют такие вот брёвна. Вот машины идут (показывает фото). В месяц вывозят около двух тысяч кубометров. Ежедневно по 10 машин. Я ещё и меньше посчитал-то, чем на самом деле вывозится. Под предлогом вот этого подбора порубочных остатков после «чёрных лесорубов» ещё и лес свежий пилят. Они дровяником его отписывают – документ же есть, разрешающий вывозку. Но не положено так вывозить дровяник. Его раньше полагалось вывозить швырком по 90 сантиметров длиной. Сейчас вроде разрешили по полтора метра. А возят-то они лесовозами вон как, пятиметровыми сортиментами. – Кирильчук пододвигает ко мне фотографию обширного то ли пустыря, то ли поля на опушке леса и пылящего вдали гружённого лесовоза. 

Достоверно определить качество вывозимой древесины по такой фотографии даже специалист не возьмётся. Может, на лесовозе и правда дрова, сухостой подгоревший. Тогда вроде нет принципиальной разницы, как вывозить её из леса на продажу: длиной до полутора метров, как в договоре купли-продажи лесничеством указано, или пятиметровыми брёвнами. Нарушение есть, но только по форме. Не по сути, не по содержанию. Другое дело, если на лесовозе вместо дров, указанных в документе, свежая деловая древесина окажется. Тогда это уголовное преступление. 

Согласен с Кирильчуком, что среди швырка – 90-сантиметровых, пусть даже полутораметровых отрезков брёвен – деловые сортименты от четырёх до шести метров длиной не замаскируешь. Другое дело, если дрова той же длины, что и пиловочник. Смысл практически ненаказуемого «формального» нарушения требований договора купли-продажи дровяной древесины в том и заключается, чтобы иметь возможность среди явно сухих и даже подгнивших брёвен спрятать свежеспиленный лес. Очень удобно. Представители контролирующих органов, будь то хоть полиция, хоть специалисты регионального министерства лесного комплекса, они же, остановив лесовоз для проверки, каждое бревно по отдельности не рассматривают. Прочитал в сопроводительных документах, долж­ным образом оформленных: «дрова». Глаза поднял – перед ним потрескавшееся от  сухости, чуть подгоревшее бревно с подгнившим комлем. Ну и ладно: счастливого пути! Самый принципиальный и въедливый контролёр, может быть, замечание для порядка сделает, что дрова, мол, не того размера, который в договоре указан. На том, как правило, и завершается большинство проверок на дорогах. Тем более, что здесь, в стороне от федеральных трасс, проводится их – кот наплакал. В теории должно быть иначе, но в жизни происходит именно так. 

Усилившимся шорохом документов диктофон прервал мои размышления. 

– Кому уж я только не писал про это, к кому не обращался – в прокуратуру, минлесхоз, правительство –  в ответ одни отписки.

Николай Евменович замолчал. Я уткнулся в изучение подготовленных документов. Диктофон, воспользовавшись долгой паузой, переключил внимание на воробьёв, и теперь мой рабочий кабинет заполнило громкое чириканье. Без знания птичьего языка, по одним только интонациям и не понять – то ли ссорятся шумливые «соседи» из-за нехватки гнёзд, то ли очередную свадьбу празднуют. И в обширной переписке неравнодушного пенсионера, особенно в полученных им ответах от разных уважаемых людей, наделённых серьёзными властными полномочиями, язык хоть и русский, но по уровню понятности от птичьего мало отличается. Николай Евменович объясняет людям, которые по должности должны принимать решения, что происходит с лесом в конкретных местах, буквально в конкретных «гороховских» лес­ных кварталах. А ему в ответ – как, в соответствии с какими законами должно развиваться лесное хозяйство в Иркутской области и какие планы для этого уже намечены. Он про конкретную тысячу кубометров первоклассной древесины, изъятую здесь, на территории Гороховского участкового лесничества, у «чёрных лесорубов», и пропавшую невесть куда, а ему в ответ подробное разъяснение утверждённого порядка – как и кем «в соответствии с действующим законодательством» незаконно заготовленная древесина должна изыматься, оформляться, храниться и реализовываться. А ещё в тех ответах, если рассматривать их в целом, а не по отдельности, я ощутил полное бессилие властей перед разгулом лесного криминала.

Похоже, что уловил эту безысходность и Николай Кирильчук. Потому, признав муниципальные и региональные власти недееспособными, обратился за помощью в региональное отделение Общероссийского народного фронта (ОНФ). Фронт, понятное дело, не власть. Даже не партия. Это всего лишь общественное движение. Но есть в нём  один человек, благодаря которому властные органы всех уровней от поселковой администрации до федерального правительства, включая силовиков, пытаются реагировать на замечания всех активистов народного фронта быстро, чётко и конкретно. Получается это не всегда и не у всех, но – пытаются. Вот и мастер леса Гороховского участкового лесничества Матвей Лобанов, подпись которого несколько раз встречалась в показанных мне документах, в конце концов, не без участия активистов ОНФ, был задержан силовиками на криминальной лесной деляне вместе с воровской бригадой.

– Он сейчас под домашним арестом находится, – сообщил мне Сергей Апанович, координатор группы общественного мониторинга лесных проблем и экологии Иркутского отделения ОНФ. – Он с бригадой к моменту задержания успел гектары хорошего леса выкосить. Заготовили около 400 кубометров древесины. 

…Игорь Насонов и Виктор Брагин, подъехавшие на стареньком, видевшим виды «уазике»-буханке, громко хлопнули дверцами машины, громко и по-деловому, не растрачивая время, начали разговор.

– Вокруг вас «любопытные» уж по 15 кругов нарезали, пытаются увидеть и выяснить, кто и зачем приехал. Поехали в лес, там на месте всё покажем и расскажем. 

– Вот как раз с ними мы лесную дружину создавали, – говорит Николай Евменович, хотя это было понятно и без того. Насонов и Брагин формального отношения к лесному хозяйству не имеют. Оба работают в гороховской школе, но представились просто охотниками. Ну, неловко как-то взрослому мужику говорить: «Ах, как я люблю лес и хочу, чтобы он оставался живым и настоящим». Сказал: «охотник» – и всё понятно. Не надо объяснять высокими словами, зачем жгут личный бензин, зачем гоняют днём и ночью по своим лесам «чёрных лесорубов», растрачивая время и нервы. Зачем рискуют личным имуществом – поджоги защитников леса и предупреждения в виде пластиковых бутылок с солярой и коробком спичек у порога – дело в Иркутской области, не только в Иркутском районе, со­всем не редкое. 

Вышел из-под крыши беседки, чтобы пожать мужикам руки, и будто под горячий пресс попал. Вот ведь только что было нежаркое утро, а жара уже явно за тридцать градусов. В салоне пропахшей бензином «буханки» и вовсе дышать нечем. До ближнего леса, к моему удовольствию, доехали быстро, но спасительная прохлада зелёной тайги была недолгой. Не более километра. А потом многие-многие километры изнуряющей жары в выжженных и вырубленных борах. Вернее, наоборот: вначале вырубленных, а потом выжженных. Сужу по обугленным срезам пней. Значит, огонь появлялся после того, как спиленный лес вывозился из леса. Мои собеседники не сомневаются – рукотворный, преступный огонь. На это указывает ещё одна любопытная закономерность. Обгоревшие пни на пожарищах крепкие, толстые. А оставшиеся на корню и сгоревшие деревья – тонюсенькие. Деловая, товарная древесина из таких не получится.

– Здесь мы уже более 30 лет охотимся. – Виктор делает размашистый жест в сторону чёрной гари. – Это всё наши угодья.

Зрелище жалкое и страшное одновременно. Мы в лесу, но некуда спрятаться от палящего солнца. Здесь и на всём пространстве вокруг нет ничего, кроме густого частокола чёрных пик, бессмысленно торчащих в разогретое пепельно-серое небо. И тем не менее Виктор говорит об охотничьих угодьях не в прошедшем, а в настоящем времени. Пытаясь отыскать основу для его оптимизма, рассматриваю гарь внимательнее, но, увы. В поле зрения ни одной живой сосны, которая могла бы стать семенником для выгоревших площадей. Догадываюсь, он говорит о безнадёжно утраченном в настоящем времени не потому, что оптимист, а потому, что не привык ещё говорить про лес, в котором охотился 30 лет, в прошедшем. Пожары прокатились здесь, судя по всему, не позже прошлого, ну, максимум позапрошлого года. Даже берёзово-осиновая корневая поросль в рост только-только трогается. И совершенно очевидно, что без искусственного лесовосстановления, без многомиллионных затрат вначале на очистку, а потом на посадку эти площади на многие сотни лет останутся пустыми. 

– Абсолютно всё сгорело, – подхватывает грустные размышления Николай Кирильчук. – 143 пожара! Это только по Гороховскому лесничеству. И виновного ни одного не нашли и не наказали.

Я не стал уточнять период, за который произошли эти 143 пожара. И совсем не удивился безнаказанности преступников. Кому они нужны, поджигатели леса, если за последние 10–12 лет полиция не смогла найти ни одного поджигателя домов, гаражей, автомобилей и другого имущества кадровых работников лесной охраны и общественных защитников тайги. Хотя рассказов и свидетельств о таких поджогах, наверняка связанных с профессиональной или общественной деятельностью по охране леса, даже в моей памяти можно насобирать не меньше десятка. Дом того же Кирильчука через два месяца после первого неудачного поджога пытались сжечь ещё раз. К счастью, опять неудачно, жильё удалось отстоять. Тогда подожгли сено. Запугать всё равно не получилось.

Любопытный документ показал мне Николай Евменович утром, ещё до того, как мы выехали в лес, в котором нет тени, где можно было бы спрятаться от палящего солнца. Называется он «Постановление в отказе в возбуждении уголовного дела» от 29 мая 2016 года.

«19.02.2016 в ОП-10 МУ МВД России «Иркутское» поступило телефонное сообщение от гр. Кирильчука Н.Е. о том, что в квартале 140 Гороховского участкового лесничества обнаружен штабель леса, – констатирует документ. – Был опрошен мастер участка ТО АЛХ И.о. по Гороховскому участковому лесничеству Лобанов М.М. (судя по совпадению фамилии и инициалов – тот самый, который в момент написания этих заметок уже находился под домашним арестом. – Г. К.), который пояснил, что совмест­но с сотрудниками полиции осуществлялся выезд в лесной массив за с. Горохово, в квартал № 140 Гороховского участкового. При обследовании лесного массива незаконных, незарегистрированных рубок выявлено не было, также не было обнаружено заявленного штабеля леса. Таким образом, в квартале № 140 Гороховского участкового лесничества незаконной рубки деревьев обнаружено не было, также не было обнаружено никаких следов пребывания лесозаготовительных бригад и лесозаготовительной техники».

Уже эти первые абзацы документа у меня вызвали естественные вопросы. Во-первых, почему полиция узнаёт о том, что сотрудниками полиции «осуществлялся выезд» на предполагаемое место преступления не от своих работников, которые там побывали, а из опроса мастера леса? Почему в документе не указаны имена этих сотрудников? Был ли приглашён и участвовал ли в этом официальном выезде сам заявитель? Были ли свидетели указанного заявителем лесонарушения? Если заявитель мог таковых назвать – были ли они опрошены? Почему не названы дата и время осуществления выезда на предполагаемое место преступления сотрудников полиции? 

Спросил об этом всём Кирильчука, и он сказал, что на выезд его никто не приглашал. Что криминальную вырубку и подготовленный к вывозке штабель леса он обнаружил не один и что свидетели тоже были готовы не только дать показания, но и показать место незаконной вырубки.

Ещё более любопытны в документе следующие строки: «Оценивая действия заявителя по ст. 306 УК РФ установлено, что он (Кирильчук. – Г.К.) не имел умысла представить обозначенные факты, как преступление, с намерением нарушить нормальное функционирование правоохранительных органов. В виду данных обстоятельств и согласно действующего законодательства, он не может быть привлечён к уголовной ответственности по ст. 306 УК РФ». (Орфография документа сохранена. – Г. К.)

Не уверен, что полностью прав, но в моём сознании это постановление как-то само собой встало в один ряд с попыткой запугать активистов поджогами и подбрасыванием к крылечкам да калиткам бутылок с горючкой. Пусть всякий активничающий гражданин знает, что если его заявление о предполагаемом лесном преступлении не удастся доказать, то он может быть привлечён к уголовной ответственности по статье 306 УК РФ за заведомо ложный донос, имеющий целью «нарушить нормальное функционирование правоохранительных органов».