Суд общественного мнения

13 августа 2014 года в послеобеденное время в одной из квартир обычного типового дома в Академгородке, где уже более десяти лет находился частный детский сад, не проснулась полуторагодовалая девочка Аня (имя изменено). Владелица этого – по сути нелегального, ничем не сертифицированного и никем не санк­ционированного – частного детского сада, 37-летняя Вера Владимировна Байбородина, сразу вызвала «Скорую помощь», отца девочки, а чуть позже – полицию. В тот же день было госпитализировано шесть детей, ходивших в этот детский сад на дому. Появились сообщения, что они в тяжёлом состоянии находятся в отделении интенсивной терапии Ивано-Матрёнинской больницы. 

Практически сразу сотрудниками следственных органов была ­озвучена версия, что детей «успокаивали» наркотическими веществами. «Следствие полагает, что женщина поила малолетних неизвестными препаратами, чтобы те были спокойными», – сообщило Следственное управление СК РФ по Иркутской области. Версия, доброхотно донесённая до общественности журналистами, моментально стала истиной в последней инстанции – публикации, одна другой страшнее, новогодним фейерверком рассыпались по средствам массовой информации всей страны, и «няню-убийцу» проклинали на всех форумах и во всех социальных сетях. 

Весьма примечательно, что с первого дня вал общественной ненависти подпитывался только слухами и предположениями – уже на второй день были готовы анализы госпитализированных из детского сада детей, которые дали отрицательные результаты на содержание всех заявленных изначально видов наркотиков. Народный суд уже признал Веру виновной и самозабвенно ненавидел. То, как о ней отзывались в Интернете, невозможно цитировать даже после тщательного редактирования. 

Семена упали на уже вспаханную и унавоженную почву – к этому времени общественное мнение было подготовлено многочисленными скандальными телевизионными расследованиями о нянях, которых родители поймали на жестоком обращении со своими детьми с помощью установки скрытых камер. Так ко впитанным с детства «страшилкам» о врачах-вредителях и клоунах-убийцах легко добавился образ няни-отравительницы. 

Невежество рождает ненависть. В нашем случае легко ненавидеть неизвестного человека, которого ты представляешь только по обвинительным публикациям и сюжетам в криминальных новостях. Каким чудовищем должна была быть мать троих детей, младшая из которых была одного возраста с приходившими в детский сад малышами, чтобы сознательно подмешивать им в еду отраву – этот вопрос почему-то никому не приходил в голову. Что же из себя представляет Вера Байбородина? 

Штрихи к портрету. Портрет штрихами 

В иных обстоятельствах Вера Байбородина вполне могла стать героем другого очерка – потомственный учёный, не нашедший работу по редкому научному профилю, который обрёл свое призвание в работе с маленькими проблемными детьми. Вера – «голубая кровь» Иркутского Научного центра. Сама она родилась в Академгородке, а вот её родители со старшей сестрой приехали из Новосибирска, когда иркутский филиал СО РАН только строился – дом, в котором она выросла, был заселён такими же семьями молодых учёных, приехавших поднимать в Иркутске науку. 

Папа – физик, работал в Ин­ституте солнечной и земной физики, мама – математик, сотрудник Института систем управления. Вера тоже пошла в науку, но не по стопам родителей – её привлекала химия. Она отучилась в иркутском университете, закончила его в 2000-м и стала химиком-ядерщиком. Профессия показалась ей перспективной, но государство к тем смутным временам совсем забросило науку и не смогло предоставить ей работу по специальности. 

В аспирантуру, занимать чьё-то место, она решила не идти. В 2001-2002 годах подрабатывала репетитором в политехе. Ушла из принципиальных соображений – ей казалось, что студенты не одержимы наукой, как она, а обычные «позвонки», поступившие просто потому, что нужно получить какое-то высшее образование. Первую дочь она родила ещё в университете, и к тому времени, когда бросила репетиторство, дочери ещё не подошёл срок идти в детский сад. Вера сидела с ней дома, когда знакомые попросили её присматривать за своим ребёнком. С этого и начался этот «детский сад» – к ней на полдня ходил мальчик Дима, после обеда его забирала бабушка. Дима был астматик, живущий на лекарствах и ингаляторах, с большими ограничениями в еде. Вера получила первый опыт ухода за проблемными детьми.

Потом появился грудничок Никита. Он родился с деформацией костной ткани черепа, и Вере приходилось сидеть с ним у него дома, пока родители ходили на курсы испанского языка – они мечтали ­уехать в Испанию, сделать там сыну операцию. 

– Что такое мой «детский сад»? Это какие-то знакомые из Академгородка, мамины знакомые из двора, потом – знакомые знакомых, – объясняет Вера истоки зарождения своего «криминального бизнеса». – Потом я стала давать объявления в газете, появились уже незнакомые люди. Когда в 2004 году родился Матвей, решила – это возможность сидеть с сыном дома, самой его воспитывать, заниматься образованием, следить за развитием.

До 2012 года она была не столько воспитателем, сколько няней для трёх-четырёх детей, больше не брала. Однако к тому времени, когда у неё родилась младшая дочь Есения, в городе начался ажиотаж, связанный с нехваткой официальных детских садов. И к Вере гурьбой по­шли люди. Именно тогда в её квартире стали одновременно собираться по восемь–десять детей. Так было к роковому августу 2014 – получилось «внахлёст», когда часть 3-4-летних детей должны были оформляться в муниципальные детские сады, и уже пришили новые малыши полутора-двух лет.   

Тогда и появилась новая воспитанница – Аня Семёнова (имя и фамилия изменены)…  

История болезни 

Как припоминает сама Вера, Семёновы вышли на неё ещё вес­ной 2014-го. Они позвонили, рассказали, что собираются переезжать из Братска в Иркутск, ищут детский сад для своей годовалой дочери. Но, пока не оформили документы, на муниципальный садик они претендовать не могут, и им понадобилась частная нянечка. Впервые в квартире на Лермонтова появились в июле­ – пришли знакомиться, посмотрели жилищные условия, поговорили.

– Я хотела им отказать – у нас не совпадали графики. Многие родители думают, что раз садик частный и они платят деньги, то могут приводить ребёнка в любое время. А мне нужно, чтобы все малыши жили в одном графике – одновременно завтракали, обедали, ложились спать. Если ребёнка приводят в одиннадцать часов, он ведь со всеми спать не ляжет, – рассказывает Вера. – У этой семьи была другая проблема – им нужно было приводить девочку очень рано, к восьми они должны были быть уже на работе. Я предлагала поискать другую няню, но они вернулись через неделю, просили взять девочку, и мы договорились, что они будут приходить к половине восьмого.  

Впервые Аня пришла в этот детский сад в среду, 6 августа, и до конца недели её оставляли на два-три часа после обеда, привыкать к месту. 

– Для девочки это был большой стресс. Представляете, полуторагодовалый ребёнок, который был центром семьи, любимчиком, вдруг остаётся без папы с мамой, без двух сестёр, в чужой квартире, с чужой тётей, да ещё с кучей других незнакомых детей! – Вера судорожно вздыхает и продолжает. – Первое время Аня спокойно сидела только у меня на руках. Все дети ходят хвостиком, а она предъявляет на меня права собственности. Она очень ревновала, когда ко мне подходили другие дети.    

Вера ждала, что ребёнок привыкнет, адаптируется. Она давно поняла, что обязательный критерий привыкания – когда ребёнок хорошо кушает. Аня не ела совсем. 

– Я себя именно за это виню! Не надо было мучить ребёнка, нужно было отказать родителям – ну, не подошёл ей ещё возраст ходить в детский сад, рано! Я всё надеялась, что она привыкнет, – Вера с досадой отмахивается от мухи у лица, и, только обнаружив влагу на руке, понимает, что это слёзы. – Аня не ела, не спала, плакала. Я родителей предупреждала. Папа как-то пошутил: «Анечка у нас и так толстая, немного не поест, зато похудеет немного…» 

В таких условиях Аня Семёнова находилась в детском саду Веры меньше недели – по полдня с 6 по 8-е, и после выходных, ещё три дня. А в среду, 13 августа, случилось непоправимое.   

«Чёртова дюжина» августа 2014-го

Был очень жаркий день. Аня рано встала, пришла, как обычно, первая, выглядела уставшей, капризничала, отказывалась есть. В тот день привели нового мальчика, на час, посмотреть, как он будет себя чувствовать, родители стояли в подъезде, волновались, это тоже спокойствия никому не добавляло. Потом Вера повела детей гулять.

– Мы вечером тоже выходим на лавочке сидеть, подходят родители, забирают своих детей, – монотонно воспоминает тот день Вера. – Когда днём мы возвращались с прогулки, Аня поняла, что её ещё не забирают домой, разревелась, не хотела идти в квартиру. В квартире не хотела раздеваться, отказывалась есть, даже бульон не стала пить. Старшие не стали спать, рисовали, смотрели мультики. Аня засыпала только на руках. Я её убаюкала, легла с ней на диван, она успокоилась, проплакалась и заснула. И, знаете, такое чувство абсолютного покоя меня накрыло. Так было хорошо, спокойно. Я потом поняла, что это было затишье перед бурей… 

Потом начался кромешный ад. После сончаса девочку не удалось разбудить. Вера держала её на руках, тормошила, потом вызвала «Скорую помощь» и до её прибытия делала дыхание рот в рот. «Скорая» приехала очень быстро, но реанимационные мероприятия ничего не дали. Смерть констатировали ещё до того, как девочку увезли в больницу. Приехал вызванный Верой отец. Он не мог поверить в произошедшее, просил врачей что-нибудь сделать. Потом, когда «скорая» уехала, ему стало плохо с сердцем, и он попросил Веру принести какие-нибудь успокаивающие капли. 

Вера принесла из кухни свою большую аптечку и, чтобы долго не рыться, высыпала её всю на диван. Нашла валокордин, накапала отцу Ани, развела в стакане… И в этот момент приехали сотрудники полиции.

– Они увидели, что на диване рассыпана аптечка, и возникла первая версия – отравление лекарственными препаратами. Но сразу же кто-то из сотрудников сказал: «Если ребёнок умер во сне – это типичное наркотическое отравление», – спокойно вспоминает Вера. – Сначала всех детей хотели везти в Ивано-Матрёнинскую больницу. Но часть родителей отказались – они сказали, что и так видят, что дети адекватные и нормальные. Однако по моей просьбе они сдали анализы в бюро судмед­экспертизы на Сударева. 

Остальных сотрудники полиции убедили поехать в больницу, чтобы исключить или подтвердить версию отравления. На эту версию работало и то, что когда родители забирали детей, вырвало двоих из них – в коридоре стошнило Даню, а когда вышли на улицу – его сестру Соню. Это и озвучили для прессы – массовое отравление детей в частном детском садике с одним смертельным исходом. Веру задержали и поместили в ИВС на срок до 48 часов, до предъявления обвинения. 

Третий протокол 

Люди любят страшные сказки и охотнее верят в плохое, чем в хорошее. Поэтому появившаяся уже вечером 13 августа версия о сознательном отравлении детей наркотиками вырвалась в народ, хотя никаких данных анализов ещё не было известно, а на следующий день СМИ говорили о версии как о факте. Хотя именно 14 августа было готово заключение врачей Ивано-Матрёнинской больницы. Вот, например, выписка из истории болезни Даниила Удальцова – того самого, которого вырвало в коридоре квартиры Веры: «Моча на мед. препараты и наркотики иммунохимическим методом: метадон, спайсы, барбитураты, никотин, марихуана, экстази, амфетамин, опиоиды, кокаин – ОТРИЦАТЕЛЬНО». Анализ был проведён в 13.30 14 августа. 

Осмотр 3,5-летнего Ильи Корнева, проведённый врачами-токсикологами Ивано-Матрёнинской больницы Немцевой и Бельковой около шести часов вечера 13 августа, также говорил: «Учитывая анамнестические и клинические данные, признаков острого экзогенного, в том числе медикаментозного, отравления нет». Качественный метод исследования мочи так же дал отрицательный результат на все перечис­ленные виды наркотиков и медицинских препаратов. 

Вера утверждает: именно один из этих врачей-токсикологов, Татьяна Белькова, заместитель главного врача по медицинской части, впоследствии признала: «Я искренне сожалею, что нами были поспешно озвучены результаты предварительных анализов шестерых детей, доставленных в Ивано-Матрёнинскую больницу 13 августа 2014 года из частного детского сада. Повторные исследования не подтвердили наличие психотропных веществ в организмах данных пациентов». 

Но вот вам другая страшная сказка, взамен. Веру за двое суток предварительного заключения допрашивали три раза, в том числе – в ночное время суток. Всё это время её убеждали, что у всех детей, в том числе даже тех, кто отказался от проверок в Ивано-Матрёнинской больнице, анализы показали наличие всего этого ассортимента наркотиков в организме. Дети – в реанимации, в тяжёлом состоянии. Просили объяснить, как это стало возможным.

– Мне нечего объяснять, я не давала им даже валерианки, – держалась своего Вера. 

Тогда, в ночь с 15 на 16 августа, её вызвали на третий допрос, где не представившийся ей сотрудник полиции сообщил, что заключение о содержании наркотиков напишут такое, которое выгодно следствию, и Вере лучше признаться сразу, рассказывает женщина. Когда она в очередной раз категорически отказалась, ей сообщили: ладно, вы не давали детям наркотиков, но у вас 16-летняя дочь. Самый возраст экспериментировать с веществами, изменяющими сознание. А если это она дала детям что-нибудь? А если мы её задержим, и у неё в рюкзачке вдруг окажется пакет нар­котиков? 

И Вера согласилась, но холодно осведомилась, откуда у неё могут взяться наркотики. Первая версия, предложенная ей, звучала так – может, вы общались на форумах в Интернете с другими мамочками, и там одна из них расхваливала чудо-средство, от которого дети хорошо спят и спокойно себя ведут. «Это легко отследить. Должны же остаться какие-то записи на форумах?» – объяснила очевидное Вера.

Так в протоколе третьего допроса возник некий Родион. С ним Вера якобы познакомилась на лавочке в своём дворе, когда гуляла с детьми. Пожаловалась на шумных непоседливых детей. И он ей предложил чудо-траву, которую нужно заваривать и поить воспитанников частного детского сада. И они будут послушно спать, есть и ничем не докучать. Это «чистосердечное признание» и было зафиксировано в протоколе.

На исходе вторых суток к Вере допустили нанятого семьёй адвоката Наталью Сапожникову, они стали строить линию защиты, и всё это время жили в ожидании главного экспертного заключения, которое окончательно расставило бы всё по своим местам – посмертных анализов Ани Семёновой… Пять суток Вера провела в ИВС. На рассмотрении Свердловского районного суда вопроса об избрании меры пресечения судья Оксана Несмеянова, рассмотрев все материалы дела, отказала в аресте Веры Байбородиной на время предварительного следствия.  

Третье экспертное заключение 

Заключение пришло уже в середине сентября 2014 года. Следователь вызвал Веру и её адвоката на допрос, где эксперт Иркутского областного бюро судебно-медицинской экспертизы Зимина озвучила первое заключение о причинах смерти Ани Семёнова. Именно тогда со всей определённостью прозвучало – у девочки была врождённая патология, что находится в прямой причинно-следственной связи с гибелью ребёнка. 

– Понимаете, Вере просто не повезло – именно этот день, именно это место. Это всё равно бы случилось, – считает адвокат Веры Наталья Сапожникова. – Будем говорить юридическим языком – у Следственного комитета не было никаких относительных, допустимых и достоверных доказательств, достаточных, чтобы сказать, что смерть ребёнка наступила вследствие отравления сильнодействующими психотропными наркотическими средствами.   

Это заключение не устроило ни органы следствия, ни родителей погибшей девочки, поскольку образцы тканей и биологических жидкостей были направлены на дополнительную экспертизу в Красноярск. Подробности проведения этой экспертизы неизвестны ни Вере, ни Наталье Сапожниковой. Адвокат считает, что следствию нужно было внести сомнение в уже сделанное в Иркутске заключение. Вера думает, что это родители девочки настояли и даже нашли своего эксперта. Так или иначе, второе заключение вызвало сомнение в первом, и все посмертные анализы девочки в декабре 2014 года отправили в Москву,  в академию ФСБ. 

Окончательное заключение пришло только в феврале этого года. Оно подтвердило первоначальное заключение иркутского эксперта Зиминой. У девочки была врождённая патология в тонком кишечнике, выразившаяся в развитии второй поджелудочной железы, ткани которой вросли в стенку тонкого кишечника. Ткани второй поджелудочной железы выделяли ферменты, которые вызвали некроз участка тонкого кишечника и впоследствии привели к летальному исходу. 

– Вере сразу после задержания на допросах предлагали подписать признание, что она травила детей. Если подпишет – статья 109 УК, причинение смерти по неосторожности, до двух лет. Не подпишет – 105-я, убийство, а там сроки – мама не горюй. Но следует помнить, что с самого начала, с предъявления обвинения, нам вменяли вторую часть статьи 238 – оказание услуг ненадлежащего качества, – объясняет Наталья Владимировна. – Вопрос был только в пункте, который нам предъявят. Изначально был пункт «в» – действия обвиняемой повлекли по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью либо смерть человека. После заключения экспертов, весной этого года, дело переквалифицировали на пункт «б» – действия совершены в отношении товаров, работ или услуг, предназначенных для детей в возрасте до шести лет.

24 апреля Свердловский районный суд приговорил: Веру Байбородину признать виновной в совершении преступления, предусмотренного пунктом «б» части второй статьи 238, и назначить ей лишение свободы сроком на три года условно. Однако в связи с амнистией, посвящённой 70-летию Победы в Великой Отечественной войне, от наказания её освободить. Дело рассматривалось в особом порядке и о смерти Ани Семёновой в судебном заседании не упоминалось. 

В начале мая прокуратура Иркутской области подала апелляционное представление, в котором утверждает, что Свердловский районный суд «не в полной мере учёл степень общественной опасности» таких деяний, как организация частного детского сада без соответствия нормам СНиП. Поэтому гособвинитель Сидорова просит изменить приговор, усилив наказание и назначив реальный срок лишения свободы Вере Байбородиной. По той же статье, по той же части и тому же пункту УК РФ. Просто наказать чуть строже.