«Моя бабушка вовсе не медведица»

Он стоит у стола, рука машинально крутит маленький глобус на крышке серебряной чернильницы… «Любят у нас такие подношения… Но ведь искренне, как не принять».  Серебряный мальчик указкой попеременно показывает то на Северную Америку, то на Африку, то снова и снова – на Сибирь… Он берёт серебряное перо, лист бумаги, неловко склоняется над ним, что-то пишет, бросает листок. «Нет, пожалуй, надо сначала карандашом…». «Воспоминания о странствиях по Сибири… Введение». «Надо бы написать, каким я видел Достоевского, и описать типы, встречающиеся тут…». Рука скользит по гриве волос, карандаш в руке кажется крохотным: «Я встречал на своём веку много русских людей, у которых были самые смутные понятия о Сибири, они задавали самые оригинальные вопросы. Один адъютант уверял меня, что, отправляясь в сибирский город, он предполагал, что там живут в чумах (шалашах), а другой, недавно виденный мною, боялся ехать в Иркутск на место воинского начальника, опасаясь, что там ездят на собаках… Конфузясь за знания своих соотечественников, я нередко и сам, как сибиряк, должен был защищать себя, объясняя, что моя бабушка вовсе не медведица и что сальные свечи не единственное блюдо, которое нам подают». Это неоконченные воспоминания Николая Михайловича Ядринцева о Сибири. Он так и не успел написать их набело, чернилами. Напечатаны были отрывки из этих карандашных заметок только через десятилетие после его смерти, в 1904 году, в «Восточном обозрении». 

Серебряная чернильница, хранящаяся сегодня в Иркутском областном художественном музее, – это свидетель самых ярких лет иркутской жизни Ядринцева. Мы полагаем, что наш читатель достаточно осведомлён о личности Николая Ядринцева, однако кратко напомнить о его жизненном пути всё же будет нелишним. Этот незаурядный человек – сын сибирского купца и бывшей крепостной, сибирский публицист, писатель, общественный деятель, один из разработчиков и «столпов» сибирского областничества. Вместе с Григорием Потаниным, Серафимом Шашковым и рядом других был осуждён в 1865 году по делу о сибирских сепаратистах-областниках. Сначала было заключение, потом ссылка, и только в 1874 году Ядринцеву было разрешено приехать в Санкт-Петербург. С 1875 года стал активным сотрудником иркутской газеты  «Сибирь». «Настоящая сибирская пресса начинается только с Ядринцева, он был самый прирождённый журналист», – утверждал Григорий Потанин. 

С 1876 года Ядринцев пять лет работает на чиновничьей ниве в Омске, выступает одним из инициаторов создания Западно-Сибирского отдела РГО. За изучение переселенческого дела на Алтае он был награждён золотой медалью Географического общества. В 1881 году возвращается в Санкт-Петербург, и год спустя начинается эпоха «Восточного обозрения». В 1882 году он основал в Санкт-Петербурге газету с таким названием. Через шесть лет, когда у издания возникли финансовые проблемы, он перевёл его в Иркутск. «Мы выбрали Восточную Сибирь и город Иркутск, – писал он, – потому что всегда в нём более живо бьётся пульс общественной жизни».

Помимо своей общественной деятельности, Ядринцев прославился и экспедициями в рамках ВСОИРГО, в ходе которых ему удалось открыть древнетюркские памятники на реке Орхон, столицу Чингисхана Каракорума и Орду-Балык, столицу Уйгурского каганата в Монголии. Григорий Потанин писал: «Самое важное в находках г. Ядринцева, несо­мненно, заключается в открытии им каменных таблиц с двуязычными надписями, рядом с китайскими иероглифами текст, изображённый руническими знаками вроде минусинских. Предположение, что эти надписи представляют параллельные тексты, даёт надежду дешифровать минусинские письмена». И Потанин не ошибся – позже они были дешифрованы уже другими исследователями. Но открыл их не кто иной, как Ядринцев. Ядринцев – автор труда «Сибирь как колония». Николай Ядринцев прожил в Иркутске (отлучаясь в экспедиции) до октября 1891 года, после чего уехал в Санкт-Петербург, оттуда – в Тобольскую губернию, а в 1894 году был назначен заведующим статистическим отделом управления Алтайского горного округа. Однако вскоре после прибытия в Барнаул скончался. «Чем он только не был для своей Сибири! Он был и издатель, и публицист, и статистик, и фельетонист, и рассказчик, и сатирик, и этнограф, и археолог», – писал о Ядринцеве Григорий Потанин. 

«Отъ сочувствующихь сибиряков»

Сразу после кончины Ядринцева поползли слухи о том, что он «был морфинистом» и «пил горькую»

 «Эта вещь имеет безусловную художественную ценность, но она и вполне функциональна, – рассказывает старший научный сотрудник отдела фондов ИОХМ, заслуженный работник культуры РФ Софья Шемякина. – В чернильницу, как и в обычную другую, наливались чернила. А серебряное перо имеет отверстие, в которое вставлялось обычное гусиное пёрышко, и можно было писать. Так что вполне вероятно, что какие-то из своих статей и трудов Ядринцев написал, пользуясь этим чернильным прибором». 

Чернильница является работой некоего петербургского мастера, к сожалению, музейным специалистам незнакомого. На ней обнаружены клейма неизвестного пробирного мастера, городской герб Петербурга, скрещённые якоря. По крышке и тулову чернильницы видна гравированная надпись: «X. 1882.1892. Николаю Михайловичу Ядринцеву. Дорогому редактору – отъ сочувствующихь сибиряков». Изготовлено было и серебряное гусиное перо. Возможно, эта вещь была сделана на заказ конкретно для Ядринцева в какой-то ювелирной фирме или у частного мастера. Не случайно на крышке чернильницы появились глобус, измерительные приборы – это символы, связанные с путешествиями. А Николай Ядринцев был путешественником, исследователем. Кроме того, изображён молодой человек, мальчик – символ жажды знаний, поисков.  

В 1936 году единый иркутский музей разделился на краеведческий и художественный. Чернильницу, хранившуюся ранее в музее ВСОИРГО, передали в Иркутский областной художественный музей. Интересны даты, выгравированные на ней. Если внимательно присмотреться, то гравировка годов выполнена несколько грубее, чем основная надпись. Возможно, её сделали позднее, уже в Иркутске. Первая дата – 1882 год, это год основания детища Ядринцева, газеты «Восточное обозрение», которую он в 1888-м перевёл в Иркутск. А вот вторая  дата вызывает вопросы. В 1892 году Ядринцева в Иркутске уже не было. Согласно летописи Юрия Колмакова, Николай Ядринцев выехал в Санкт-Петербург из Иркутска 8 октября 1891 года. Газета «Восточное обозрение» указывает, что сделал он это 5 октября: «Член Орхонской экспедиции академика Радлова Н.М. Ядринцев 5-го октября выехал из Иркутска в Европейскую Россию». В газете «Иркутские губернские ведомости» за 16 октября 1891 года значится: «Выбывшие. 8 октября на Боковскую ст.: пот. поч. гр. Сибиряков, чиновник Ядринцев…». Значит, уже во второй декаде октября Ядринцева в Иркутске быть не могло. 

По имеющимся официальным сведениям, более Ядринцев в Иркутск не возвращался. Это означает, что покинул он город до 1892 года, той даты, что указана на чернильнице. Безусловно, дарители могли преподнести этот подарок раньше или «округлить» дату по каким-то причинам. Надпись «Дорогому редактору» свидетельствует, что предназначалась она Ядринцеву как редактору «Восточного обозрения». Именно сотрудники редакции, видимо, сделали ему подарок, а вот почему он его не взял при отъезде из Иркутска, неизвестно. Может быть, причиной такой забывчивости стало общее угнетённое состояние Ядринцева. 

«О жене скучал, сильно скучал»

«Жаловался на боль сердца, желудка, мочевого пузыря и заметно грустил»

«Корабль мой на чёрных плывёт парусах по дикой пустыне морей, вдали роковая чернеет скала, а море мрачней и мрачней…» – написал Николай Ядринцев в молодости. Современники отмечали: несмотря на постоянную печаль, заметную в литературных произведениях, Ядринцев обладал «высоким  подъёмом бодрости и захватывающего веселья». «Чёрная нить грусти тянется через всю его жизнь, в лучшую пору облекаясь в дымку тонкой элегии и юмора, а в тяжёлые минуты сгущаясь до безотрадного пессимизма и острого сарказма», – писал автор «Восточного обозрения». Ядринцев обострённо чувствовал связь с землёй, с Сибирью. Это была и гордость, и постоянная боль – ещё и от тщетности попыток что-то изменить и в существовании людей, и даже больше – в их мировоззрении. В последних записках его это особенно заметно: он рассказывает, что, обращаясь к соотечественникам, чувствует равнодушие читателей и каждый раз нужно снова и снова объяснять главное с азов. Через 10 лет после его кончины в газете «Восточное обозрение» было напечатано стихотворение, найденное в рукописях Ядринцева, называвшееся «Самородок». В нём Ядринцев пишет о том, что душа человека – это самородок, плоть земли, но особенно чистая, выкристаллизованная, и важно суметь сохранить в себе эту чистоту: «Как в каждом атоме земли блестит его зерно, так и в душе, земля моя, тобою всё полно». Стихи небезупречны стилистически, но они настолько искренние, что невольно понимаешь: всё, что случилось с Ядринцевым в последние годы жизни, не случайно. Он слишком остро чувствовал, что путь его если не заканчивается, то близится к неизбежному, а попытки что-то изменить в жизни сибиряков тщетны, потому что это выходит за рамки одной человеческой жизни.    

«Когда Ядринцев был ещё в Иркутске, его постигло горе – в июле 1888 года у него умерла жена, Аделаида Фёдоровна Ядринцева, его спутник, помощник во всех делах, он очень тяжело переживал эту потерю», – рассказывает Софья Шемякина. «Телеграф принёс нам от 17 июля грустное известие о кончине А.Ф. Ядринцевой, внезапно умершей в имении тётки её в Рязанской губернии, – писали сотрудники «Восточного обозрения». – Хорошо понимая затруднительное положение редактора говорить в своём издании о собственной супруге, мы всё же не можем не помянуть покойную добрым словом…». С момента смерти жены Ядринцев находился в тяжёлом состоянии. Судя по всему, он даже несколько отошёл от дел в «Восточном обозрении». Тогда, видимо, чтобы заглушить горе, он решил отправиться в очередную экспедицию, однако, похоже, радость и ощущение новизны продлились недолго, потому что, только вернувшись из экспедиции, Ядринцев снова, охваченный какой-то жаждой к переменам, покинул Иркутск, а позже и вовсе передал газету в руки Ивана Попова. Очевидно, в редакции и была оставлена та самая чернильница. Возможно, не горе, а обычная вежливость послужила причиной того, что подарок не был взят Ядринцевым при отъезде из Иркутска. В те времена были приняты такие подношения известным и почитаемым людям, и обычно получивший дар считал хорошим тоном не принимать его в личное пользование, а оставлять на память тем, с кем ему посчастливилось трудиться. 

Между тем мы не можем отрицать, что, уезжая из Иркутска, за два с половиной года до смерти, Ядринцев уже находился не в лучшем расположении духа, да и здоровье его ухудшалось. Последние дни Ядринцева в Барнауле  были довольно странными, и описание тех событий сохранило след в иркутской прессе. Ядринцев умер на квартире своих барнаульских знакомых через несколько дней после прибытия. Сразу поползли различные слухи. В итоге было признано, что он покончил жизнь самоубийством, одна из версий – из-за внезапно вспыхнувшей на склоне лет безответной любви. «1-го июня приехал на Алтай заведывающим статистическими работами. Жаловался на боль сердца, желудка, мочевого пузыря и заметно грустил. Седьмого принял опий, вероятно, несоразмерный приём. В 5 часов вечера я застал его умирающим. Старания врачей успеха не имели. В 10 часов вечера констатирована смерть. В 1 час дня, десятого, опустили в могилу. Много скорбных телеграмм, 35 венков от редакций, обществ, корпораций, много слёз друзей и почитателей… Гуляев» – это сообщение было передано в Иркутск 17 июня 1894 года. В своё время один из барнаульцев вспоминал, что за несколько дней до смерти Ядринцев зашёл в контору для того, чтобы написать какие-то обязательные документы, одет был «по-домашнему», а не так, как подобает чиновнику, выглядел плохо: «Портрет его, я видел, относился к тому времени, когда Н.М. Ядринцев имел красивую, распушённую бороду и львиную гриву волос, с энергичным живым лицом и замечательно добрыми глазами. Седенький  старик мало походил на виденный мной портрет. Потухший измученный взгляд был уже не тот, что на портрете, борода была не распушена, но волосы так же густо спускались на шею…». 

«Я нередко и сам, как сибиряк, должен был защищать себя, объясняя,
что моя бабушка вовсе не медведица»

Спустя годы видевшие его делились в «Восточном обозрении» воспоминаниями о тех днях в июне 1894  года. «Знаете, умер Ядринцев. Он был морфинистом и… понимаете?.. – загадочно говорилось на разных углах. – О жене скучал, сильно скучал. Тоска на него находила. Не выдержал…» – передавали друг другу свои догадки и предположения встретившиеся в этот день лица. «Сам покончил с собой! Пил сильно за последнее время!.. Горькую пил!..» И молва, облекаясь в чудовищную невероятную форму, разносилась по городу, передавалась из уст в уста и, наконец, вылилась в легенду о самоубийстве Н.М. Ядринцева», – писал в 1904 году некто «С.П.», присутствовавший на похоронах Ядринцева в Барнауле. 

В иркутской прессе его кончине были посвящены несколько номеров газет. Его именем названа одна из улиц Иркутска, сейчас она носит название Ядринцева, а в самом начале ХХ века, когда только застраивалась, имела название Ядринцевская. Сегодня артефакт, чернильница, хранящийся в Иркутском областном художественном музее, – одно из скромных свидетельств пребывания Николая Ядринцева в нашем городе.