Опыт четырёх командировок на Красноярский экономический форум подсказывает: на нём обсуждают одни и те же темы, касающиеся стратегии развития России, но тон, которым говорят эксперты, становится всё более пессимистичным. Если в 2013 году КЭФ запомнился шуткой премьер-министра страны Дмитрия Медведева насчёт Челябинского метеорита, который символизирует новое начало, а в 2014 году в воздухе витало головокружение от побед на Олимпиаде в Сочи, то год назад рефреном в докладах звучало словосочетание «структурный кризис». На сей раз пути выхода из него обсуждали в русле стратегии социально-экономического развития России до 2030 года (условное название – «Стратегия двадцать-тридцать»), разработка которой началась в октябре прошлого года и по законодательству должна завершиться в августе нынешнего. «Если коротко резюмировать, у меня две новости, – заметил ректор Московской школы управления «Сколково» Андрей Шаронов, выступая 20 февраля на итоговом пленарном заседании. – Хорошая в том, что у нас был высокий уровень консенсуса и согласия при обсуждении вопросов. Плохая состоит в том, что всё это походило на день сурка – мы это уже: а) говорили, б) пробовали. Не получилось». 

Средства у нас есть

Действительно, многие из тех предложений, которые звучали ранее, фактически повторяли положения утверждённой в 2009 году назад концепции социально-экономического развития России до 2020 года и стратегии развития страны до 2010 года, появившейся почти шестнадцать лет назад. В отличие от этих документов постсоветская программа развития, разработанная в 1992 году, была в значительной степени претворена в жизнь. «Были нарушены только сроки: то, что в ней планировали сделать за три-четыре года, было реализовано за семь-восемь, – подчеркнул ректор Российской академии народного хозяйства и государственной службы Владимир Мау. – Самое парадоксальное в том, что наиболее последовательно на рубеже 1998-1999 годов её реализовали наиболее жёсткие критики этой программы – правительство Евгения Максимовича Примакова. Потому что тогда были ограниченные возможности: когда золотовалютные резервы составляют менее 50 миллионов долларов, набор действий понятен. Наша ситуация отличается от девяностых тем, что социально-экономических проблем не так много, у нас много интеллектуальных проблем, в которых нет достаточного международного опыта и однозначных решений». 

Их последствия может увидеть любой, кто ходит по магазинам или время от времени поглядывает на курсы обмена валют. Официальные данные лишь подтверждают субъективные ощущения: как сообщает Росстат, после существенного (7,8%) спада в 2009 году ВВП России на протяжении трёх лет прибавлял по 3,5 – 4,5% ежегодно. Однако в 2013 году последовало замедление темпов роста до 1,3%, а в 2014 году – до 0,7%. Прошлый год и вовсе прошёл под знаком сокращения – минус 3,7%. «Если никого не ругать, то основная проблема заключается в том, что экономика нашей страны очень зависима от внешних факторов, – объяснил президент En+ Group Олег Дерипаска. – Если посмотреть валовой [внутренний] продукт 2014 года, то это 2,3 триллиона долларов, валовой продукт этого года, в зависимости от девальвации рубля, ожидается менее 1 триллиона». В национальной валюте (Росстат считает в ценах 2011 года) спад не столь заметен: 60,7 трлн рублей в 2015 году против 63 трлн рублей в 2014-м. Более того, по паритету покупательной способности наша страна сохранила шестое место в мире по объёму ВВП: Международный валютный фонд оценивает его в 3,474 трлн долларов (минус 2,9% от уровня 2014 года). По этому показателю впереди по-прежнему находятся Китай, США, Индия, Япония и Германия, но при этом мы обходим Бразилию, чей валовой внутренний продукт составляет 3,208 трлн долларов. Но в пересчёте на официальный курс Банка России отечественный ВПП не дотягивает до 1,24 трлн долларов. В такой системе исчисления мы занимаем 12-е место в мире, и та же Бразилия опережает нас с большим отрывом – 1,8 трлн долларов.

Говоря о тенденциях ближайших 15 лет, Владимир Мау поделился своим представлением этого временного отрезка. «Прежде всего, при всех бурных технологических процессах, которые произойдут в это время, случатся геополитические и геоэкономические сдвиги, – отметил он. – Россия, очевидно, будет в десятке стран по объёму валового внутреннего продукта по паритету покупательной способности. И нам важно сохраниться между пятым и седьмым местами, где мы сейчас находимся – как говорится, для того, чтобы оставаться на месте, надо бежать очень быстро». Ориентиром при этом должны быть развитые страны, которые сейчас опережают Россию: обычно те государства, которые добиваются лидерства в одном технологическом укладе, сохраняют его в дальнейшем. «Конечно, первое искушение, которое возникает при словах «Стратегия двадцать-тридцать», – сказать, что она является стратегией в условиях цены на нефть от 20 до 30 долларов за баррель, – продолжил экономист. – Это задаёт определённые рамки и цели нашего развития. Прежде всего, формулируя эту стратегию, надо исходить из трёх очень простых принципов, трёх слов: доверие, благосостояние, экономический рост. Экономический рост я поставил на третьем месте, потому что, с одной стороны, он обеспечивает первые два пункта, с другой – без них не может быть экономического роста». Для этого приоритетом денежной и бюджетной политики должна стать транспортная и социальная инфраструктура. То есть решение «в деликатной форме двух проблем России – транспорта и образования». Выбирая из перечня тех сфер, в которых страна должна добиться лидерства к 2030 году, за качество человеческого капитала проголосовала почти четверть участников пленарного заседания. Вторым стал комфорт ведения бизнеса (19,8%), почти поровну – 14-15% – получили отсутствие коррупции  и эффективность институтов государственного управления. Достижение лидерства в ряде технологических отраслей – следующий приоритет. 

«Должна быть честная политика»

Андрей Шаронов: «У меня две новости: хорошая в том, что у нас высокий уровень консенсуса, плохая – мы это уже говорили и пробовали, не получилось»

«Тяжело говорить о стратегии, когда не ясны цели, – высказал своё мнение Дерипаска. – Можно попробовать их сформулировать, хотя, на мой взгляд, они видны». Первая – отказ от существующего государственного капитализма. «Если мы хотим с ним закончить, нужно понять, что необходимо строить децентрализованную модель [экономики], основанную на приоритете частной собственности, – заявил он. – Я, конечно, другого не мог сказать. На мой взгляд, уже нельзя молиться и ждать, глядя на котировки – лучше уже не будет. Нужно понять, что структурное перепроизводство надолго. Мы можем увидеть цену нефти 18 долларов и не умрём, можем увидеть курс 100 рублей за доллар и тоже не умрём. Нужно двигаться, строить новую экономику, не забывая о том, что было сделано в старой». 

К утру следующего дня призыв бизнесмена «закончить с госкапитализмом» растиражировали федеральные газеты. Но на круглом столе «Государственные компании. Как стать опорными точками новой экономики», который состоялся 20 февраля уже после итогового пленарного заседания, почему-то не было представителей, к примеру, «Газпрома», «Роснефти» или, как было заявлено изначально, РЖД и Почты России. За все государственные предприятия отвечали первый заместитель генерального директора ПАО «РусГидро» Джордж Рижинашвили и председатель правления корпорации «Автодор» Сергей Кельбах, а в роли стороннего эксперта выступал президент Strategy Partners Group Александр Идрисов. Последний с ходу назвал несколько проблем, с которыми госкомпании сталкиваются в попытках повысить свою эффективность. Первая – «контрпродуктивное регулирование». «Возьму пример из оборонно-промышленного комплекса – он самый яркий, – пояснил эксперт. – В нём, на мой взгляд, в принципе невозможно провести изменения. Вы знаете, что ОПК борется за эффективность много лет, при этом себестоимость продукции растёт на 15–20% в год, а выручка падает. Говорить о том, что менеджмент не заинтересован [в изменениях], будет абсолютно несправедливо». Вопреки международной практике, значительное число руководителей предприятий стараются превратить их в вертикально интегрированные компании: сказывается негласный «закон двадцать плюс один», по которому «если вы вертикально интегрированы и не отдаёте никаких работ на подряд, вы получаете 20% маржи, если берёте кого-то на подряд, то получаете только 1%». «Огромные деньги были выделены через федеральные целевые программы на создание заготовительного производства, которое сейчас не загружено, – продолжил Идрисов. – Фактически миллиарды долларов были выброшены. Это произошло из-за регулирования. Например, когда вы строите десять самолётов, вы должны на каждый использовать бюджетные деньги. Представляете: компания хочет купить 10 двигателей, но она может купить только один в тот момент, когда деньги поступили на конкретный самолёт». 

Следствие избыточного регулирования в том, что госкомпании зачастую лишены возможности распоряжаться деньгами. Другая проблема состоит в том, что перед их руководством ставят неадекватные цели, не отражающие реальной экономической эффективности. Третье обстоятельство – государство не компенсирует социальные последствия оптимизации производства. «Крупнейшие российские компании держат до 30% и выше избыточного персонала, – констатировал президент Strategy Partners Group. – Сегодня это неполная занятость, а в действительности – латентная безработица. Но государство перекладывает на госкорпорации ответственность за социальные последствия, одновременно требуя повышения эффективности. Это невозможно. Должна быть честная политика».

Кельбах, в свою очередь, считает, что «государство приближается к той точке, где оно как собственник и как регулятор находит компромисс», однако признаёт, что «двигателем для создания тех объектов, которые ему наиболее выгодны», должна быть конкурентная среда. Рижинашвили, между тем, согласился с тезисом об избыточности госрегулирования, в частности, в области закупок. «Мы слишком много внимания уделяем методике регулирования и тем самым даём возможность изобретать какие-то специальные механизмы, когда очень известные генподрядчики работают с очень известными банками и фактически блокируют дорогу нормальным компаниям среднего уровня, – сказал он. – А ты в рамках регулирования зажат со стороны соответствующего подрядчика». Необходимо, по мнению одного из первых лиц «РусГидро», менять и систему мотивации менеджмента госкомпаний: во главе угла должна стоять чистая прибыль, а не исполнение заданных регулятором норм и специальных постановлений. «Третье – скрытые элементы удорожания, которые возникают, например, из модели импортозамещения, – заключил Рижинашвили. – Это хорошая история, но к импортозамещению нельзя понудить рационального игрока». 

«Важно расселить Москву»

Ту же тему, к слову, ранее не обошёл вниманием и Олег Дерипаска. «Я не верю в импортозамещение, в эту мантру, – подчеркнул он. – Мне кажется, что это модель XIX века, что-то из разряда «нас изолировали, будем импортозамещаться». Нет, нужно выходить на экспорт. Диверсификация несырьевого экспорта, а именно переработка сырья – это, на мой взгляд, приоритет». В первую очередь это касается переработки углеводородов и металлургии – того, что «лежит у нас под ногами и где мы можем добиться результата буквально в следующем квартале». Другой приоритет – оживление внутреннего спроса, как то сделал Китай в ответ на зарождавшийся в 2008 году глобальный кризис. Для этого нужно «коренным образом» изменить кредитно-денежную политику – ту сферу, по которой прежде всего ударили западные санкции. «Мы уникальная страна с таким размером экономики, которая не имеет собственного эффективного долгового рынка, – сообщил предприниматель. – Если мы будем делать упор на частную собственность и рыночные отношения, то предприниматели должны иметь возможность заимствовать. После зачистки Центробанком частников практически не осталось, сохранились только два [крупных государственных] банка, которые не в состоянии вытянуть такую большую страну. Чудес не будет, придётся создавать дополнительные госбанки. То же самое делал Китай. Количество субъектов должно быть отлично от двух, их должно быть восемь-десять». 

Ещё одна область, где назрели перемены, – естественные монополии. «Их приватизация – не самоцель, – заметил Дерипаска. – В этих условиях я согласен со всеми, кто говорит, что мы их продадим только за бесценок. Если нам срочно нужны деньги, то под эти акции можно занять, не продавая их,  а выпуская конвертируемые облигации. Что нужно сделать немедленно – это освободить балансы госкомпаний, в том числе естественных монополий, от непрофильного бизнеса. Это всё нужно продать как можно быстрей малому и среднему бизнесу – они хотя бы будут платить налог на имущество, [а непрофильные расходы] не будут закладываться в тарифы». Необходима также реформа налоговой и бюджетной политики, чтобы регионы России получили больше прав для распределения средств, собранных на их территории. Нужны и такие меры, которые не носят экономический характер, – перестройка судебной системы. «То, что происходит сейчас в судах, не поддаётся никакому объяснению, – считает глава En+ Group. – Мы говорим о коррупции, о неэффективности государственного управления, но предприниматель, гражданин должен иметь возможность прийти в суд и получить честное решение. На этом заканчивается коррупция и всё остальное».

Но ключевую мысль, имевшую эффект разорвавшей бомбы, бизнесмен приберёг до конца выступления:

– Мы находимся в Сибири, и если говорить о проблемах и целях, то мне кажется, что очень важно расселить Москву, – произнёс он, не поднимая глаз на аудиторию. – Каждый раз, подлетая к Москве, я задумываюсь: «А что эти люди там делают? И какая это нагрузка на нашу экономику?»

– [Похоже], мы уже можем формировать отряды, которые этим займутся, да? – поинтересовался Шаронов, когда пять секунд спустя стихли аплодисменты. 

– Я считаю, что это реальная проблема, – ответил Дерипаска. – Мы понимаем, что этой воронки, которая была создана во времена сырьевого бума и затянула [людей], не будет. С Москвой нужно очень серьёзно подумать, как её расселять, как эти ресурсы – мы говорим о человеческом капитале – вовлечь назад в экономическую деятельность. Я не верю, что мы можем сильно скакнуть в сферу услуг. Хотя в Сибири, с учётом того что мы проспали сырьевой рывок, я считаю, придётся очень медленно, опираясь на спрос Китая и других азиатских государств, создавая инфраструктуру, заниматься переработкой сырья. Его добыча на экспорт на сегодняшний день нерентабельна. Так что, безусловно, выполнение предыдущих условий – создание долгового рынка, доступ предприятий Сибири к природным ресурсам, создание перерабатывающих производств – это приоритет. 

«Длинный вязкий кризис»

«Я не верю в импортозамещение, в эту мантру», – признался Олег Дерипаска

Первый президент ОАО «РЖД» Александр Мишарин предложил альтернативу: создание системы высокоскоростных автомобильных и железных дорог вокруг столицы. Мировой опыт подсказывает, что центрами развития становятся крупные агломерации, а в этом случае «агломерация уходит до Нижнего Новгорода». Такова одна из объективных тенденций, которым, заметила директор региональной программы Независимого института социальной политики Наталья Зубаревич во время круглого стола по пространственному развитию страны, бессмысленно препятствовать. «Тренды следующие: если будет много нефтяной ренты, то будет идти медленный процесс, смягчение уровня межрегиональных различий, если ренты будет мало – начнётся процесс диверсификации и усиления дифференциации, – обрисовала она развилку для отечественной экономики. – Пункт второй: Россия находится на такой стадии урбанизации, когда население едет в основном не из села, а из менее крупных городов в более крупные. Третье: мы своими тёплыми руками вляпались в длинный вязкий кризис, который будет минимум года на четыре-пять. Все эти процессы – стягивание населения в крупные города, усиление дифференциации регионов – вторую половину десятых будет идти. Дело власти – понять, какие риски здесь заложены и есть ли какие-то ресурсы для смягчения [кризиса]». Рецепт прост: дать региональным властям больше свободы для манёвра, помогая им обустраивать центры развития. 

Директор Института экономики транспорта и транспортной политики Высшей школы экономики Михаил Блинкин предложил ещё один путь выхода из кризиса с одновременным развитием страны, в XX веке опробованный другими государствами и доказавший свою эффективность: строительство транспортной инфраструктуры. По данным Росстата за 2014 год, в стране насчитывается 337,3 тыс. км автомобильных дорог общего пользования, на 224 тыс. км которых есть твёрдое покрытие. При этом сеть дорог высших технических категорий – автомагистралей и скоростных трасс, насчитывающих минимум 4 полосы движения, – включает всего 5 тыс. км «подъездов к аэропортам и столицам». Столько, к примеру, было в США в 1962 году или в Китае в 1997 году. Современный американский показатель – 80 тыс. км, китайский рекорд – 120 тыс. км. «Они строили по семь тысяч километров в год, – пояснил Блинкин. – Сколько строили дорог низовой сети – на это мой китайский коллега ответил: «Это частности, нужно смотреть на сайтах провинций». Одновременно они возводили примерно тысячу километров скоростной железнодорожной сети в год». В России пока только обсуждается возможность строительства 7 тыс. км высокоскоростных железных дорог, причём магистраль от Москвы до Казани протяжённостью 770 км планируют сдать в эксплуатацию в конце 2020 года. «В мире искусства был классический ответ на вопрос о том, что делать в условиях рецессии: «Покупайте Менсонье», – подытожил директор Института экономики транспорта и транспортной политики. – Классический ответ на вопрос о том, куда инвестировать в условиях рецессии: «Инвестируйте в инфраструктуру».  Ничего другого я бы в стратегии 2030 года не написал». 

Участники итогового пленарного заседания КЭФа практически полностью повторили список тех необходимых для развития страны мер, которые называли раньше. «Этот по сравнению с предыдущими мне понравился тем, что культура дискуссии была выше: мы более открыто и спокойно обсуждали разные вещи, не обязательно хорошие, – отметил управляющий партнёр консалтинговой компании McKinsey Ермолай Солженицын. – Раньше звучало так: надо обязательно сказать, что всё будет хорошо. Сейчас такой нотки не было, а была открытая дискуссия, в том числе про политические ценности». Но готовы ли к ней те, кто во власти принимает реальные решения?