Во время показа Александр Анатольевич отдельно встретился с журналистами в кабинете администрации кинотеатра. С самого начала режиссёр настроил разговор на неформальный, дружественный лад. «Садитесь, где вам будет удобно, а я уж рядом подсяду», – предложил он нам с коллегами и приготовился отвечать на вопросы.

– Почему для фестиваля «Сталкер» вы выбрали фильм «Охрана»?

– Я не знаю. В этом году у меня две картины. Одна из них – современная интерпретация «Утиной охоты» Вампилова, фильм «Райские кущи». Она выходит в прокат в конце месяца. Перед ним не разрешают показывать «прокачки». Поэтому я показываю «Охрану». Я могу объяснить, почему её снял. Пару месяцев назад я встречался с Евгением Александровичем Евтушенко. Он произвёл на меня сильное впечатление: старый человек, абсолютно больной, он объехал 34 города, у него вышла книжка стихов, он преподаёт в университете в Америке. Отвечая на вопрос, почему в таком состоянии нужно облетать всю страну, он мне сказал: «В России столько накопилось напряжения, такая злоба, такая ярость – кому-то надо успокаивать нравы». В сущности, «Охрана» из этой серии. Я всегда снимал довольно жёсткое кино, в основном историческое, в надежде, что история нас чему-то учит. На самом деле ничему она не учит: всё движется вспять. Поэтому я решил снять слегка легкомысленную картину на очень важную тему: где проходит грань между жизнью и существованием. Есть только один рецепт, чтобы существование превратилось в нормальную полнокровную жизнь, – человеческое чувство. Ничего важнее любви в нашей жизни нет. Эта картина о провинции в обобщённом плане. Я никогда не снимаю про Москву – это мне неинтересно. За пределами Садового кольца совершенно другая жизнь, в которой сохранились основы человеческого существования. 

– Как родилась идея картины?

«Вампилов потрясающе прочувствовал наши ментальные струны»

– Две последние картины – «Чудо» и «Искупление» – я частично снимал в Туле, на Косогорском металлургическом заводе, недалеко от Ясной Поляны. Когда мы приезжали на съёмки, каждого пропускали по полчаса. Я видел, что в охране работают молодые девушки – одна другой лучше. Поскольку они все в чёрном, ты не сразу их замечаешь, а потом понимаешь, что они просто красавицы. Им хочется общения, разговоров, поэтому под видом проверки пропусков они трепали наших артистов по полчаса. Мы с ними разговорились. «Охрана» – история девушек такого возраста, когда ничего важнее любви в жизни нет, а любить-то некого. Завод загибается, половина цехов закрыта, мужиков нет, все в поисках работы разъезжаются по другим городам, кругом повальное пьянство. Это история про жажду чувства – главное содержание жизни. Я понимал, что московские артисточки, которые такую жизнь не знают, не смогут это сыграть. И стал искать актёров за пределами столицы. Довольно много мы смотрели, пробовали и нашли девочку из Сыктывкара, актрису местного театра Машу Коровину. Она очень способная артистка, неожиданная, живая, без всяких комплексов. С ней снимались Виктор Сухоруков и Антон Шагин, наши знаменитости, а она совершенно не растерялась. Для меня «Охрана» – это в известном смысле эксперимент. 

– Почему пьесу «Утиная охота» для съёмок фильма «Райские кущи» необходимо было переработать в современном ключе?

– У нас страна консервативная. Что ни сделаешь – на тебя начинают набрасываться: как посмел, зачем, почему? Так называемый «ремейк» – это нормальная практика. Вампилов потрясающий – он создал свою интонацию в искусстве. Фактура пьесы и глухого советского времени осталась там. Сейчас очень много похожего, но всё-таки мы другие. Мне хотелось сделать фильм-диалог нашего времени с советским. Мы смотрим, что изменилось, а что осталось прежним. Тема Вампилова, его интонация, конструкция вечны. Я убеждён, что пройдёт ещё десять лет и снова возникнет вариация на тему Вампилова – это только продлевает жизнь произведения. Никто не запретит снова снимать про 1960-е годы и плохую советскую власть. Но в искусстве, чтобы понять, чем мы живём, важна интонация сегодняшнего дня. «Райские кущи» и «Отпуск в сентябре» Виталия Мельникова разные по языку, поведению актёров, событийным завязкам. Время, с одной стороны, похоже на то глухое, которое было, а с другой – это время, где всё позволено. Время, когда люди хотят только одного: бабок и успеха. Человек за этим исчезает. Когда он убивает главное в своей жизни – любовь, – он погибает. Это картина об обществе победившего конформизма. Я надеюсь, что мы выберемся из этого, но такие понятия, как честь и совесть, сейчас совершенно не в ходу. Важен успех, который конвертируется в материальные ценности. Но погоня за ними губительна, если нету совести.

– Как современная интерпретация пьесы повлияла на подбор актёров?

– И Зилов другой, и история с женой Галиной другая. Поэтому актёры резко отличаются: Ирина Купченко и Чулпан Хаматова совершенно разные актрисы. Купченко играет жертву, а Хаматова никогда такой не бывает. Её Галина сильная, она знает, чего хочет. Она понимает, что жизнь коротка, поэтому не прощает измены и издевательства над тем чувством, которое у них существует. Зилов легко это предает, хотя тоже её любит. В сравнении с Олегом Далем Зилов Евгения Цыганова не такой мрачный, погружённый в себя. Он более лёгкий, с постоянной самоиронией. Он закрывает свой внутренний драматизм. И в конечном счёте лёгкий образ жизни приводит к разрушению их любви, семьи и его самого. Вампилов потрясающе прочувствовал наши ментальные струны. Он пишет не про власть, не про социальные вещи, а про то, что мы из себя представляем. «Райские кущи» – это диалог времён и диалог с автором, повлиявшим на нашу драматургию, кино и литературу. 

– В рамках фестиваля вы ездите по разным городам, встречаетесь со зрителями. Приносит ли это общение творческие идеи и вдохновение?

– Вдохновение – несомненно. Наша работа имеет смысл тогда, когда можно заглянуть в глаза зрителю. Я терпеть не могу телевизионные показы, потому что это идёт в никуда, плюс постоянная реклама вызывает у меня ненависть. Но меня в последние годы особо не показывают, поскольку я не совпадаю с попсой, которую сейчас делают. Живое общение, безусловно, важно, ведь это знакомство с новыми интересными людьми. Зрители рассказывают истории, предлагают что-то своё. Мы обсуждаем, находим общий язык, и у меня создаётся ложное ощущение, что я им нужен. Но, к сожалению, им нужна попса. Из всех искусств для нас она является важнейшим. Надо очень любить себя и любить успех, чтобы делать попсу ради него. Для меня то, что я делаю, – диалог с людьми. Я хочу что-то сказать, и мне интересно, что по этому поводу думают люди. Хемингуэй говорил, что у искусства одна задача – дать человеку нравственный выход. Если кто-то посмотрел и задумался, хочет что-то изменить – какая-то цель достигнута. Естественно, что такого рода искусство кто-то совершенно не принимает. За последние 20–30 лет, когда мы перешли на американскую болезнь «кино как чистое развлечение», люди платят довольно большие деньги, чтобы пойти в кино. Они не хотят задумываться и чувствовать. Они хотят, чтобы их пугали, стращали, веселили – они привыкли к кино-аттракциону. Но американское кино – это не только аттракционы, но и великое кино, в котором есть всё. Просто нам это всё не показывают. Мы смотрим то, что снимается для третьего мира, чтобы делать деньги. Кино идёт в направлении коммерциализации. Широкая аудитория моделируется по низшему разряду. Это снимает уровень искусства. Что бы сейчас делал Феллини или Антониони?

– Вы можете назвать современных талантливых режиссёров?

– Недавно в прокате шла картина моего сына «Орлеан» – чистый арт, экспериментальное искусство. Боря Хлебников, Алексей Попогребский – ребята, которые сказали своё слово в искусстве и вдруг оказались невостребованы. Хлебников уже третий год работает только на телевидении, потому что ему не дают денег на кино. Государство не хочет финансировать такого рода фильмы, ему нужны агитки. Даже коммерческое кино не хотят финансировать, потому что оно само должно себя окупать. Механизма поступления частных денег у нас нет. Кино – дело дорогостоящее. В разных странах существуют разные механизмы. В Австралии отменили налоги на кино, в результате чего произошёл бум австралийского кино. Мне кажется, у нас почти нет на­дежды договориться в этом смысле с государством, потому что там не знают, зачем нужно кино. Надежда существует в регионах. Я был в Якутии – они на копейки снимают 30 фильмов в год. Там просто бум сумасшествия. Люди работают, и у региона есть своё лицо.

– Какое качество у такого регионального кино?

– Конечно, фильмы разного уровня. Но есть удачные вещи, где снимаются превосходные актёры. Кино – это национальная идея. Ребёнок смотрит мультики, затем фильмы. Он привыкает к лицам, к природе. Задача национального кино – воспитывать чувство родины, которое невозможно воспитать на американских картинах и японских мультиках. Мы говорим, что всех задушим и задавим, но потребляем только заграничный продукт. Соответственно, получается раздвоение. Якутов мало, всего миллион. Но у них колоссальная территория, с пол-Европы. У них высокое самосознание. Им надо сохранить свой язык, культуру, традиции. Идёт самоутверждение, они чувствуют себя частью Азии, которая поднимается. Поразительная фактура – город со своим лицом. Если один сумасшедший начнёт снимать и следом за ним подтянется другой, я думаю, постепенно произойдёт то, что было с советским кино. Грузинские, туркменские, украинские фильмы назывались русским кино. Но оно было наполовину этническим. Кинопроцесс демократизируется – фотоаппаратом можно снять замечательное изображение. Бурятия и Калмыкия сейчас активно снимают. Причём пока Москва снимает про ментов, провинция – про живую жизнь. Я надеюсь, что постепенное оживление произойдёт не сверху, а снизу.