Улетела в чём была 

– Переезжать в Москву в 18–20 лет – это где-то даже естественно. Но чем старше, тем труднее. Как дался этот шаг?

– Тяжело, но всё возможно. Мне предложили очень хорошую должность по основной специальности – я арт-директор в графическом дизайне. Это был новый этап развития, и я решила попробовать. И приняла это решение в эмоциональном порыве, грубо говоря – села в самолёт и в чём была улетела, не задумываясь о том, как оно будет. Через три года работы я решила всё же заняться тем, что приносит больше удовлетворения. Я поговорила со своей семьёй, спросила, как они отнесутся к тому, что у меня не будет возможности оказывать им материальную поддержку несколько лет. Меня поддержали, я всё оставила, сняла комнату в коммуналке и поступила учиться в Московскую школу мультимедиа и фотографии имени Родченко.

– Понятно, что уровни образования в Москве и регионе всегда отличались. Тем более в таком небанальном профиле, как фотография. Что даёт эта учёба?

– Это очное бесплатное образование для уже взрослых художников, средний возраст студентов – от 20 до 35 лет, есть и исключения – 18-летние и 40-летние. Не каждый человек в состоянии оставить привычный уровень жизни, комфорт, среду и учиться каждый день с 10 утра до 7 вечера. У всех есть семья, работа, обязательства, непросто отказаться от того ритма, в котором ты жил до этого. Ну а относительно 18-летних решения принимает мастер, готов ли он взять такого юного человека. Желательно, чтобы уже был какой-то жизненный бэкграунд, человек понимал, чего он хочет от жизни и учёбы. И среди тех, кто учится, есть такие люди, и у них есть работы, с помощью которых они прошли вступительные испытания. В школе несколько мастерских – новые медиа, видеоарт, живопись, скульптура, фотография. Есть три мастерских, связанных с фотографией – проектная, документальная и прямая фотография. У каждого направления есть мастер, и ты поступаешь не просто в школу Родченко, а к определённому мастеру, я учусь у Валерия Нистратова. Обучение длится три года. При поступлении, помимо портфолио и профильного собеседования, обязательно спрашивают, есть ли средства к существованию и где ты их будешь брать. На моменте отбора администрация отсекает тех, кто может не выдержать такой ритм учёбы, и тех, кто не уверен в своей материальной стабильности. Но главный критерий – работа и потенциал, а то как-то мы всё про деньги.

– У тебя была какая-то заначка, которая позволила на три года отказаться от заработков?

– Да ничего не было. Всё произошло внезапно, назрело с работой и отношениями. В этот момент произошло несчастье в моей семье, и те накопления, что у меня были, помогли бабушке встать на ноги после инсульта. Когда ты из загородного дома переезжаешь в комнату в коммуналке, это стимулирует. Просто я живу скромно: нечасто хожу в рестораны, не покупаю себе новые туфли раз в сезон. И в Иркутск езжу только два раза в год. Никто же не запрещает работать ночью, в воскресенье, это твой собственный выбор. Могу сказать точно: успеха добиваются те люди, которые сосредоточились на каком-то одном главном деле в своей жизни. Понятно, что у многих есть хобби, занятия, но если ты нашёл дело своей жизни – честно уделяй ему как можно больше системного времени.

– Ты до сих пор живёшь в коммуналке?

– Да, я снимаю комнату в настоящей старой коммуналке в центре города. Это дом начала 20-го века рядом с фабрикой «Гознак». У нас всего три комнаты, у каждой свой владелец, но в этой квартире принято сдавать жильё людям, связанным со сферой искусства. И у меня прекрасные соседи, одна из девушек тоже учится в школе Родченко.

Фотография – медиум, достаточно лёгкий в освоении 

– Фотография в твоей жизни сколько существует?

– Я всегда рисовала, эскизировала, ходила с рамкой и блокнотом. Но живопись и графика отнимают намного больше ресурсов, чем фотография. Я поняла это ещё в детстве, у меня достаточно скромная семья, и мы не могли позволить себе фотоаппарат и все составляющие. Я смогла заработать себе на цифровой фотоаппарат в 22 года, чтобы снимать текстуры для 3d макса и разные другие штуки для дизайна. 10 лет назад не так были развиты стоки, было проще самому это сделать. И, как и все, я снимала просто красивые моменты, зверушек, детишек, друзей, скажем так, хорошо владела фотографией как техническим инструментом. Где-то в 27 лет я поняла, что точно хочу заниматься визуальными искусствами, но честно скажу – 3 года отчаянно трусила всё бросить и начать с нуля. Я самоучка, как и многие, в техническом и визуальном моментах. Это нормально, потому что фотография – медиум, достаточно лёгкий в освоении. Но мне остро не хватало общения с себе подобными, теории, критики и анализа. Насмотренности. Всему этому способствует системное обучение, в том числе и в школе имени Родченко.

– Твоя техника застрахована? Предусмотрено восполнение ущерба в случае потери или порчи? Один из иркутских фотохудожников как-то сетовал, что испортил свою фотоаппаратуру во время сплава по горной реке и она не была застрахована.

– К сожалению, в наших страховых компаниях нет такой практики. У меня хорошая качественная техника, я лучше буду скромнее в других аспектах своей жизни, чем позволю себе непродуманные технические неточности. И при этом у меня всё скромно. У меня несколько фотоаппаратов и несколько объективов, у каждого объектива своя задача. Если ты используешь какой-то определённый визуальный приём, грубо говоря, у тебя есть своя стилистика, скорее всего, ты работаешь с определёнными инструментами. И их не огромное количество. Например, у тебя есть какая-то задача, идея, проект, которые требуют необычного решения. Значит, под это решение ты выберешь себе иные инструменты, возможно, даже не обладая ими. Например, у меня долго не было своей плёночной среднеформатной камеры. Но для того, что я хотела сделать, был нужен средний формат и плёнка. И один из проектов я сняла на камеру подруги, она одалживает мне камеру на несколько месяцев каждый год. В обычное время достаточное количество проектов я снимаю на цифровую камеру, но во всех инструментах предпочитаю фиксированное фокусное расстояние.

– Одна из тенденций нашего времени: у каждого третьего-четвёртого зеркалка и все мнят себя фотографами. Как ты к этому относишься?

– Положительно. Ну а что такого-то? Люди наконец-то могут самостоятельно делать семейные фотографии, может, у кого-то и способности откроются. Прекрасная ручная печать из моего детства… Может, сам фотоаппарат и стоил недорого, но чтобы проявлять плёнку и печатать фотографии, нужны были особые условия и финансы. Сейчас фиксировать повседневность, какие-то радостные моменты у себя дома может любой человек, без боязни пропустить первый шаг своего ребёнка или его улыбку. И у него будут фотографии с бабушкой и дедушкой из деревни, чего не было в нашем детстве. Если мы говорим о бытовом прикладном качестве фотографии, это здорово, что технический прогресс не стоит на месте. Конечно, есть вопросы качества и количества, вкуса и вообще уровня эстетики. Но всё поправимо, главное – задаться целью всё это развивать.

– Недавно в Иркутск приезжал Люка Дебарг, французский музыкант, который произвёл фурор на конкурсе имени Чайковского. Он покорил жюри не техникой, но темпераментом. И на встрече с иркутскими журналистами подчеркнул, что для музыканта именно темперамент – самое главное. А что в таком случае самое главное для фотографа?

– Наверное, не врать себе. Вообще, всё, что ты делаешь, должно в первую очередь трогать тебя. Я, например, работаю только с темами, которые задевают меня лично, это моя собственная психотерапия. То, что со мной произошло в детстве или вообще в жизни, что меня расстроило, травмировало или, напротив, вдохновило. И я хочу как-то к этому вернуться и отразить в творчестве.

– Память детства ещё сильна?

– Да, конечно. Я себя помню с четырёх лет, и многие проекты выросли из моих детских воспоминаний. У меня есть маленькая серия, которая называется «Адаптация». Это прямое иллюстрирование принятия пяти стадий неизбежного, которые выявила психолог Кюблер-Росс для раковых больных, но мы можем применить их ко всей нашей жизни. Неверие переходит в стадию агрессии или гнева. Дальше человек пытается сторговаться с судьбой – переведу миллион детским домам, может, выздоровею. Затем переходит в стадию депрессии, большинство в ней и застревают. И только потом приходит стадия принятия, когда ты начинаешь с этим жить. Я думала, как это сделать, как воплотить. Сначала снимала другого человека, но не получилось. Тогда я просто сняла себя. Я не могу себя погрузить в неизбежное, но я себя погрузила в другую среду – в воду. Мы же не дышим в воде. Я показала смену действий и атмосфер через промежутки времени, сняла свои автопортреты, которые иллюстрируют, как я это понимаю. И я готова работать с собой три дня, глотать воду, чтобы получить несколько тысяч кадров и выбрать из них пять. Поэтому для меня важнее всего искренность и темы, которые, в первую очередь, трогают тебя самого – это темы отсутствия личного пространства, закрытых иституций, границ, сакральных ландшафтов и уединения.

С тюрьмой удалось договориться быстрее

– Когда я узнала результаты первого фотоконкурса имени Андрея Стенина, очень обрадовалась, увидев имя человека из Иркутска.

– В конкурсе в основном приняли участие фотографы со стажем работы 3–5 лет, а я занимаюсь документальными исследованиями меньше двух лет. Сейчас это для меня форма, посредством которой я могу показывать своё отношение к вопросам, которые меня волнуют. И это всегда серия, все мои проекты подразумевают съёмки от месяца и больше, а иногда длятся годами. Как правило, это спокойный, чуть отстранённый взгляд. Все работы можно рассматривать и находить там какие-то детали, которые помогут в понимании, восприятии. В проекте «Отделение» важна последовательность: я визуализирую деформацию людей, затрагиваю временные и возрастные рамки того, что в закрытых пространствах происходит годами. В выпущенной книге 64 фотографии. Более-менее прилично смотрятся 34. С этим проектом меня пригласили на большой фотофестиваль в Стамбул в октябре.

– Сколько длились съёмки?

– Несколько месяцев. Это не значит, что я пришла и начала снимать на следующий день, такого не бывает. В населённых пунктах рядом с колониями я провела 2,5 месяца. Ты туда приходишь к 8 утра, но непонятно, когда тебя пустят – через полчаса или 3 часа. И находишься там до тех пор, пока тебя не выгонят. Переговоры на разрешение съёмок длились порядка 8 месяцев.

– Тюрьма для меня одно из самых страшных мест на земле. Как ты психологически себя чувствовала?

– Я пришла снимать в тюрьму, потому что в детстве сама около двух лет провела в интернате-санатории. Это было раннее постсоветское время, сложные бытовые условия. Но при этом прекрасное лечение и замечательные друзья. Когда нам зимой отключали отопление, мы сдвигали кровати и спали втроём под четырьмя одеялами, потому что так было тепло. И наши воспитательницы, героини, из дома картошку приносили, когда на интернатской кухне случались проблемы с овощами. Но ты при этом находишься на закрытой территории, подчиняешься режиму, все отлично знают, сколько чего у тебя есть. И ты никогда не бываешь один. Люди, которые хоть раз были в детском доме или больнице, понимают, о чём я говорю. Всё происходило в мой подростковый период, а это период становления человека. И я остро поняла, что человеку необходимо бывать наедине с самим собой, иметь свой личный маленький интимный уголок, свои секреты, свои вещи, которые никто никогда не будет брать. Повзрослев, я хотела снимать в интернате. Но мне не 16, да и времена изменились, появились мобильные телефоны, социальные сети, полная открытость. Поэтому я снимала проект в монастыре, колонии и казарме.

– Куда ты пришла с пониманием, что такое не быть одной?

– Как я уже говорила, меня волнуют вопросы закрытых институций. И как художник я чаще работаю с женщинами, мне эти темы интереснее. Я решила снять трилогию закрытых женских институций – тюрьму, казарму и монастырь. «Отделение» – это название для всей трилогии. Просто так получилось, что с тюрьмой мне удалось договориться быстрее, чем со всеми остальными заведениями. В тюрьме человек находится принудительно и какой-то определённый срок. В монастырь человек уходит добровольно и принимает решение остаться там навсегда. И это «навсегда» – другая временная рамка. Что касается моего личного отношения к осуждённым… Причины, по которым женщина оказалась в тюрьме, бывают настолько сложны, что мы не можем её осуждать. Она может сидеть за умышленное убийство. Но при этом она убила отчима, который совершил насилие над её детьми. Я не вправе никого осуждать.

– Российское правосудие порой «прекрасно» в своей логике. Эти мысли, наверное, тоже неизбежны, когда попадаешь в колонию?

– Конечно. Меня приглашали пить чай, я рассказала, кто я, зачем и почему это делаю. И спасибо моим героиням, которые согласились принять участие в проекте. Многие фотографы снимают в тюрьмах. Но я не снимаю подробности быта, репортажи, моей задачей было показать, что это люди не с другой планеты, это наши соседи, друзья и одноклассники. Но мы почему-то перестаём в них видеть тех людей, что с нами до этого жили. Этимология женских преступлений отличается от мужской. Женщина обычно проявляет насилие в ответ на проявленное насилие к ней или её детям. И задачей моего проекта было показать деформацию. Я начинаю с красивых молодых девчонок, которых я сняла в колониях для впервые осуждённых. В середине проекта появляются женщины, которые претерпели какие-то жизненные изменения. Понимание приходит в середине книги, когда мы уже видим женщин с явными следами тюремной жизни на лице, со следами суицида на теле.

– В колонии была женщина, что убила мужа за издевательства над детьми. Но наверняка были и те, кто продавал наркотики.

Проект «Отделение» 2,5 месяца снимался в женских колониях Сибири

– Есть те, кто продавал, кто употреблял и купил себе дозу на недельку вперёд. Наркоманов надо лечить, а не сажать. Я не специалист в этой системе, но мне кажется, ни к чему хорошему это не приведёт. Мы не должны забывать и то, что все врут. И есть ряд профессиональных преступников, но если мы не поможем тем, кто оттуда вышел после первого преступления, правонарушение может повториться. Допустим, женщина села в 35 лет, ей дали срок 9 лет, она отсидит 7. Детей забрали в детдом, родители, возможно, умерли. Она выходит в 40 с небольшим, на работу её никто не берёт, детей ей не отдают, потому что она должна доказать, что у неё есть средства на их содержание и есть жильё. Социум её не принимает, друзья от неё отвернулись. При этом достаточно легко получить доступ к алкоголю и наркотикам. Человек, доведённый до отчаяния и травмированный пребыванием в изоляции, может озвереть, а может и впасть в депрессию. И некоторые принимают решение вернуться обратно, потому что тот мир им ясен и понятен, за годы выработались рефлексы, понятно, как себя вести, чтобы выжить.

– Твоя основная идея – они такие, как мы, или это может случиться с каждым?

– Они ничем от нас не отличаются, и это может случиться с каждым. Если мы с мамой будем возвращаться вечером домой и кто-то нападёт на нас, сложно думать о том, как бы не сильно поранить человека, отобравшего сумку с жизненно важными лекарствами. Если мы говорим про экономические преступления, то там много такого, от чего никто не застрахован. Есть и прямые мошенники – но это ненасильственные преступления. Ничего не изменилось со времён Чехова, который писал: «Эти люди, совершившие разные преступления, содержатся в общих помещениях». И они неизбежно будут влиять друг на друга, находясь в этой общей клоаке. И те, кто совершил экономические преступления, ненасильственные, будут находиться с теми, кто своего ребёнка камнями забил.

– Та степень сочувствия, что у тебя была до вхождения в проект и по его окончании, изменилась?

– Нет. Я знала, что они такие же люди, общалась с теми, кто уже бывал в таких местах. Среди женщин есть, но не так много, настоящие монстры, после знакомства с которыми ты в ужасе думаешь: «Как земля её носит?»

– Что твой фотопроект даст обывателям? А под обывателями я понимаю тех, кто никак с этим миром не сталкивался.

– Наверное, терпимость. Если ты узнал, что мать твоего одноклассника вышла из тюрьмы, можно элементарно спросить, а есть ли у неё зимнее пальто? Нужно понимать: человек отбыл свой срок, нужно дать ему шанс. Допускаю, что есть люди, которые не заслуживают этого шанса. Во время съёмок в колонии женщины ко мне подходили и спрашивали: «Лена, я сижу двенадцатый год. Я по телевизору видела, что если двери стеклянные и без ручек, к ним подходишь, и они сами открываются». Человек сел до того, как сотовые телефоны появились. Как вы думаете, он сможет адаптироваться к свободе? И у нас остро стоит вопрос социализации и адаптации. Я могу ей дать только телефон религиозной организации, которая поможет. В Москве и Петербурге есть общественные и юридические фонды, например «Русь сидящая». Надеюсь, и в провинции появится такое движение. Передачи в женские колонии не ограничены, родственники могут хоть каждый день их посылать. Но пересылка дорогая – в другой регион, например. А если некому или нечем помогать, кто отправит женщине бельё и одежду для выхода на свободу? Я надеюсь, «Отделение» поможет увидеть в этих сидящих женщинах обычных людей и некоторые зрители захотят оказать им поддержку.