История эта случилась в Верхнеиретском сельсовете. Приглянулась секретарю сельсовета Андрею Герасимовичу учительница Гусева. Стал он за ней ухаживать, а она ни в какую: не отвечает на комплименты, подарки не принимает. Задумался секретарь и решил: важная цаца какая, не нравлюсь я ей. А протащу-ка через пленум я тебя, тогда смирной окажешься. И объявил на пленуме сельсовета, что Гусева, мол, чуждый элемент, имеет связь с отцом-лишенцем, живёт с учителем баторовской школы Лонгиным. А встречаться с лишенцем избирательных прав, пусть он и родной отец, – за это можно ой как поплатиться. Родители Гусевой за голову схватились и прямиком в Заларинский райисполком. Требовать справку, что отец Гусевой не лишён права голоса, каковую им сразу и предоставили. А следом – к корреспонденту, в областную газету, во «Власть Труда»: мол, травят советскую девушку, а у нас и вторая справка имеется – девственница Гусева-то. 

Это реальная история конца 1920-х годов. Одного словосочетания «родственник лишенца» хватало иногда, чтобы ты побежал собирать справки, даже о собственной девственности. Сегодня это кажется каким-то сюрреализмом. Однако тогда мультфильм с названием «Межпланетная революция», где рабочие летят на Марс и громят окопавшихся там после бегства с Земли буржуев, не казался такой уж фантастикой. А в мультфильме Дзиги Вертова «Советские игрушки» ходил жуткий сиамский близнец – сросшиеся вместе рабочий и крестьянин, олицетворявший собой «смычку города и деревни». Если открыть в эти годы «Власть Труда», то мы увидим рекламу шрифта «Смычка», разработанного иркутянином. Все буквы – в виде серпов и молотов.

Это время родило особые газетные жанры – жанр публичного покаяния и публичного отказа от родных. В кое-каких советских газетах под такие заметки даже выделялась отдельная рубрика: «Порываю связь». Во «Власти Труда» покаянные письма обычно помещались на странице объявлений, а информация о том, что какой-то гражданин «порывает с родными», печаталась прямо как отдельный «квадратик» в блоке объявлений. И отказ от родителей шёл буднично, почти привычно, рядом с «Продаю поросёнка» или «Лягушек покупает кафедра физиологии университета».  Парижская газета «Возрождение» в 1931 году даже поместила фельетон, посвящённый этому явлению советской прессы. Автор фельетона, «читая объявления бывших людей» (так он назвал детей, рискнувших отказаться от родителей), предположил, что скоро и собаки в Советской России пойдут по следам человека и начнут размещать объявления: «Я, доберман-пинчер Трезор, живший на Маросейке… с 28 мая порываю всякую связь с взрастившим меня Кудиным и живу самостоятельно».

Цена газетного покаяния 

Нико Онанашвили до революции был «личностью зловещей и в Иркутске известной»

Первые письма публично кающихся встретились мне во «Власти Труда» 1924 года. Позже, в 1927 году, во «Власти Труда» появилась рубрика «Выход из антисоветских партий». Возможно, такая практика была и ранее 1924 года, однако это был год окончательно разгрома РСДРП, и, по-видимому, многие через газету спасали себя, спешили заявить о своей лояльности большевикам. Тогда вышел очередной мультфильм «Ленинской киноправды» Дзиги Вертова, где ликующий лысый человек, олицетворявший буржуазию, поражался стрелами  под лозунгом «100 тысяч человек вступили в РКП». Тогда же массово пошли письма о том, что люди, когда-то состоявшие в партии эсеров, давно её покинули. Врач А.М. Х…, специализировавшийся на детских, внутренних и женских болезнях, имевший кабинет на 5-й Солдатской, в 1924 году писал: «Моё невольное пребывание в армии Колчака убедило меня, что меньшевики шли по неправильному пути… », и сообщал, что «механически» порвал всякую связь с социал-демократами. В сентябре 1924 года газета напечатала письмо некоего Ц… (без инициалов). Он, обращаясь к главреду «гражданин редактор», сообщал: «…пробыв в партии с.-р. немного более года, я в 1920 году порвал с ней окончательно по мотивам следующего характера….». Далее перечислялись «враждебные действия» социал-революционеров и высказывалась полная лояльность большевикам. Фамилия этого персонажа – Ц… – известна в Иркутске. В 1918-1919 годах некто Семён Ц… был избран гласным городской думы именно от партии социал-революционеров. В 1924 году для него наступили иные времена. 

 Отказы писались как индивидуально, так и целыми группами. При этом полагалось не стесняться в выражениях, называть «партию с.-р.», к примеру, желающей «удушить пролетарскую революцию». Многие письма похожи, писались, очевидно, по одному клише. В газете 1924 года можно прочитать коллективные письма от Черемховской, Нижнеудинской, Тайшетской организаций партии. Под каждым письмом – много фамилий. Все судьбы подписавшихся восстановить трудно, но удел отдельных людей просматривается через книги памяти. И можно сказать, им покаянные письма в газеты не помогли. Под коллективным письмом нижнеудинцев первым подписался некто П.А. Х…. Учитель Павел Альбинович Х…, очевидно, уже после публичного газетного отречения от эсеров в 1924 году покинул Нижнеудинск, в котором родился и вырос. В 1937 году, как свидетельствуют сухие данные книги памяти, он работал преподавателем Иркутской средней школы № 2. 11 сентября 1937 года Х… был арестован, а уже в марте 1938 года расстрелян по приговору тройки УНКВД  Иркутской области за контрреволюционную деятельность. 

Аркадий Фёдорович С… работал начальником спецконторы по тушению подземных пожаров на шахтах Черембасса. Его покаянное письмо во «Власти Труда», датированное 1924 годом, ничего не изменило в его судьбе. Он был арестован 29 августа 1938 года и 27 ноября того же года был расстрелян. В 1926 году латыш  Ян Петрович А… написал в газету письмо о том, что  в 1905 и начале 1906 года участвовал в вооружённом восстании в Курляндской губернии Фридрихштадского уезда. Он сообщал, что отказывается от меньшевистских взглядов. Через 11 лет после этого письма, когда А… уже работал товароведом Тулунского Востсибторга, он был арестован как контрреволюционер и умер в тюрьме в январе 1938 года.

Каялись многие – сионисты, анархисты. В 1921 году «объ­единённые анархисты Иркутска» ещё коллективно отвечали через газету на выдвинутые им обвинения: «Нигде так сильно не развито хищение кожевенных товаров, как в тех мастерских, где свободно агитируют анархисты». «Автор… задался целью во что бы то ни стало смести анархистов с лица земли…» – огрызались иркутские анархисты. А позже огрызаться уже не пришлось. Только отдельные члены партии, тихо, на последних страницах, спешили распи­саться в том, что «осознали». В 1930 году во «Власти Труда» появилась заметка от члена Единой всероссийской организации сионистской молодёжи (ЕВОСМ), подписавшегося как «Л…», который сообщал, что вступил в эту организацию в 1925 году, однако сейчас считает её «контрреволюционной».  

Через газеты люди судорожно пытались «уточнять» подробности своей биографии, иначе могло быть худо. «Разрешите через вашу газету довести до сведения организаций Р.С.Д.Р.П. о том, что, записавшись в 1917 г. в Слюдянское отделение её, я вышел из него в 1918 году, поступив добровольцем в дружину Красной Армии. С тех пор я никаких связей с названной организацией не имел. Последние три года разделял и разделяю взгляды Рос. Ком. партии (большевиков) и работаю под её идейным руководством», – написан в 1924 году некто Адольф Т… со станции Иннокентьевская. Адольф Т… не был руководящим работником, он не сидел ни на каких серьёзных должностях. Он просто занимался творчеством. Его фамилию мы находим в летописи Юрия Колмакова от 1926 года: «24–26 сентября. В кинотеатрах «Гигант» и «Новый» состоялась премьера кинофильма «Избушка на Байкале», снятого режиссёром Светозаровым по сценарию писателя В. Зазубрина в 1925 г. В фильме снялся А. А. Т…, преподаватель школы ФЗУ в пос. Иннокентьевском, талантливый актёр-любитель». Однако и актёрам-любителям нужно было публично и искренне каяться. 

Не обошла волна «покаяний» священников и учёных. В 1926 году во «Власти Труда» было опубликовано письмо заместителя председателя епархиального церковного совета бывшего «благочинного», священника Виктора С…. Он публично отрекался от сана и сообщал: «Став священником 10 лет тому назад, я за это время убедился, сколько язв, противоречий и расхождений между делом и «евангельскими словами» кроется в религии. Напрасно реакционно-махровая тихоновщина, зам­кнувшись в свою скорлупу, под защитой кликуш и подслеповатых папертниц чает пришествия самодержавия… Больше лгать мы не можем. Мы должны трудиться, и нам пора предстать перед судом общественной совести. Поэтому – без угрызений совести – я снимаю с себя сан и считаю себя свободным от церковного начальства и суда…». 

В феврале 1927 года в газету покаянное письмо написал профессор, видный деятель ВСОРГО Николай Николаевич Козьмин. В предуведомлении к его письму редакция перечисляет весь его путь – «незаурядный деятель переселенческого управления», «видный член партии социалистов-революционеров красноярской организации в 1917 году», «директор одного из департаментов министерства земледелия правительства Колчака»… Козьмин заявлял, что пробыл в красноярской организации социал-революционеров только с весны по конец 1917 года. «С партией я порвал окончательно и никаких связей и сношений с её деятелями не имею», – сообщал профессор. Однако и его не спасло это письмо в газету – впоследствии он был арестован и умер в тюрьме. 

«Письма рвите»

Публичный отказ от родителей часто означал тайные с ними встречи и переписку

Самая тяжёлая часть таких писем в газету – отказы от родителей. К январю 1929 года только по Иркутску горизбиркомом было выявлено 10 976 лишенцев. Их дети должны были держать ответ. Ситуация с лишенцами, с одной стороны, была очень опасной и трагичной, а с другой – принимала какие-то анекдотические формы. В январе 1929 года на катке в Свердлово проходил предвыборный карнавал, хоккейный матч «лишенцев против избирателей». «Ребята, игравшие в команде лишенцев, были одеты в костюмы белых офицеров, кулаков, нэпманов, спекулянтов и т.д. Причём на воротах была надпись: «Служитель культа защищает ворота рая». Естественно, что матч кончился при разгромном счёте 5:1 в пользу избирателей, разряженных в костюмы красноармейцев, комсомольцев и физкультурников. 

В некоторых случаях личные объявления выводили на дореволюционные следы. «Я, Онанашвили В.Н., отказываюсь от отца и всякую связь с ним порываю». На это объявление обратил внимание заместитель директора библиотеки имени Молчанова-Сибирского Максим Куделя. Он вспомнил, что встречал фамилию Онанашвили в исторических заметках. В летописи Юрия Колмакова Николай (Нико) Соломонович Онанашвили действительно упомянут как владелец номеров в Глазково. Журналист Елена Малышкина вывела на статью в газете «Право выбора» под названием «Блестящая операция жандармов» (газета печатала главы из книги краеведа Евгения Шободоева «Во власти истории»). В этой статье Онанашвили назван «личностью зловещей и в Иркутске известной». Его «номера» в дореволюционном Иркутске пользовались дурной криминальной славой. Судя по инициалам, появившееся в газете объявление, скорее всего, было размещено сыном Онанашвили. 

Детям лишенцев нужно было выживать, а в иных случаях, по-видимому, для того, чтобы устроиться в нужное учебное заведение или на работу, необходима была справка о том, что ты порвал с родителями. В архивах сохранились унизительные просьбы детей выдать им такие справки, к письмам-просьбам прилагались газетные вырезки, подтверждавшие, что сын или дочь действительно публично отказались от родных. Иногда дети не ставили в таких заметках инициалы, подписываясь только фамилией. Если фамилия была распространённой, то можно было подумать на любого «Иванова» или «Макарову». 

«Власть Труда», ноябрь 1929 года. Блок объявлений. Слева – «Продаётся дом, надворные постройки. Предместье Марата», справа – «Продаются дубовые шифоньер и стол». Посередине – «Я, П… Лазарь Леонтьевич, прервал связь со своими родителями с мая 1927 года и не признаю их своими родителями». У автора этого объявления редкая фамилия. В сочетании с именем и отчеством она практически уникальна. П… Лазарь Леонтьевич встречается в базе данных «Подвиг народа», он был награждён орденом Красной Звезды и медалью «За Победу над Германией». Вероятно, это тот самый Лазарь Леонтьевич, прославивший себя в Великой Отечественной, получивший тяжёлые ранения. Что заставило его разместить в 1929 году в газете такое объявление? Наверняка не желание порвать с родителями. Письма об отказе от родителей шокируют, однако не всегда они были искренними. Вероятно, часто родители сами просили детей разместить отказ, чтобы спасти сына или дочь от чисток.   

Официальное заявление в стиле «порываю связь» в реальности, скорее всего, часто не приводило к тому, что родственники переставали видеться. К примеру, в 1929 году «Власть Труда» сообщала, что из коммуны «Красные партизаны» были вычищены бывший офицер, сын священнослужителя Василий Николаевич Черепанов и его жена. Чистке они подверглись потому, что, будучи в коммуне, не прекращали связи с кулаками-родственниками.

Люди хотели учиться, а препятствием было «происхождение». Константин Сквирский, поступая на рабфак Иргосуна в том же 1929-м, сообщил, что его отец вовсе не учитель, а «крестьянин-хлебороб», а сам он «рабочий физического Труда». Однако, поступив в вуз, Сквирский повёл себя неосмотрительно, начал болтать, намекать на своё «графское происхождение». За что, видимо, и поплатился: «пролаза» была разоблачена, и студент был лишён свободы на два месяца за подделку документов.  

Одна из схем, как «кулацко-нэпманская молодёжь» пыталась найти выход из ситуации и даже попасть в стены вузов, была разоблачена прямо на страницах «Власти Труда» в 1929 году. Автору  статьи каким-то образом попали в руки личные письма одной из студенток. Цитаты из них опубликовали. Девушка по фамилии Кропачёва писала брату в Пермь, что её приняли на литературное отделение педфака в Иркутске, причём, несмотря на её происхождение из торговой семьи, приняли как дочь крестьянина. Де­вушка, вероятно, солгала, что до 1917 года её родители были крестьянами в деревне Кропачи Слободского уезда. «В Перми не распространяйся, что я принята, предупреди Фаню (сестру)», – наказывала она брату в письме. Кропачёва готовилась получить кандидатскую комсомольскую карточку, «укрепиться», как говорила она, в комсомоле. Однако сомневалась: «По-мо­ему, Борис, в комсомоле скорее всё раскопают…». «Я не знаю, просить ли мне стипендию. Анкету заполнять опасно, ничего нельзя избежать…». «После первого ноября начнут помаленьку делать запросы о сомнительных студентах, и крышка». 

Интересно, какими ходами пользовались дети лишенцев в те времена. Девушка в письме описывает некоторые из них:  не дожидаться чистки и уйти из вуза, пойти в другой вуз, подать заявление «в округ на службу», «чтобы я была устроена, если вычистят». «Но меня колеблет вот что: я не знаю – мне до чистки выйти или подвергнуться чистке?» – сомневалась девушка. Дети лишенцев понимали, что им надо будет менять города, потому Кропачёва наверняка специально покинула родное село и уехала в Иркутск, где её никто не знал. И если надо было, она намеревалась ехать и дальше – во Владивосток. Она понимала, что ей грозит в результате разоблачения. И предупреждает брата: «Письма рвите», «Боюсь за маму, чтобы не проговорилась», «Если хозяйка ненадёжная, то я могу писать письма на школу Фани». Она наверняка написала письмо-отказ от родителей, поскольку в письме, где просит маму «прислать валенки», она предупреждает, что слать их нужно «не прямо из Глазова» (место, где, видимо, проживала её мама), а сначала брату в Пермь. Так сохранялась легенда, что дочь не общается с родителями-лишенцами. 

Детям разрешалось жить с лишенцами по одной причине – нахождение от них «в материальной зависимости»

Смелость девушки отчасти объясняется временем. Судя по газетным заметкам, советская жизнь была в конце 1920-х всё ещё очень и очень странной. В 1926 году, к примеру, церковь в гороховском сельсовете Усольского района в будни работала как советская школа, а в воскресенье там служили обедни и даже время от времени отпевали покойников. В том же 1926 году в Иркутске слушалось дело царского жандармского агента Бей-Муратова, который ни много ни мало сумел устроиться после гражданской войны в  Иркутский угрозыск. Во «Власти Труда» было напечатано ещё одно любопытное письмо, касающееся, правда, барнаульских дел. В Иркутск сообщили, что в газету «Красный Алтай» пришло письмо из Москвы с приглашением для писателя Георгия Гребенщикова. Гребенщикова приглашали принять участие в советском Съезде писателей и «заседании фракции ВКП (б)». Жаль, что к этому моменту Гребенщиков уже был белым эмигрантом и давно покинул «зачумлённую большевизмом родину».      

Беглый просмотр «Власти Труда» за 1924–1930 годы позволил найти покаянные объявления в 25 номерах (иногда печаталось по 2-3 письма сразу), вероятно, таких писем было куда больше. По соображениям этики в некоторых случаях мы не приводим фамилии авторов объявлений.