«Я бы с удовольствием взял эту девочку»

– Основным мотивом к пере­езду послужила одарённость Леры Варлашовой в музыке. Как вы поняли, что у ребёнка есть способности, которые нужно развивать уже не на этом уровне?

– Когда проходил конкурс «Виртуозы Сибири», она заняла в нём первое место. Через несколько недель в Иркутск приехал Михаил Аронович Готсдинер, профессор Центральной музыкальной школы при Московской консерватории. Леру выставили на мастер-классы. И профессор сказал: «Я бы с удовольствием взял эту девочку». Поступило предложение ехать в Москву. Мне же поступило предложение руки и сердца из Филадельфии. Но карьера моей дочери всегда была в большем приоритете, чем моя личная жизнь. Пообщавшись с пианистом Денисом Мацуевым и виолончелистом Бориславом Струлёвым, я узнала, что для Леры и в Филадельфии открывается много музыкальных возможностей. Я понятия не имела, что из себя представляет этот город, знала только Нью-Йорк, любила его, как и все, кто хоть раз побывал там. Так мы оказались в Филадельфии. Первое время брали частные уроки, в Европе и Америке это практикуется. Ещё в Иркутске я нашла для Леры педагога Дмитрия Левина, это музыкант из Филадельфийского оркестра, который входит в пятёрку лучших оркестров мира. Через год Лера прослушивалась в Манхэттенскую школу музыки и поступила.

– Пришлось переехать в Нью-Йорк?

– Нет, как и большинство людей в США, мы живём по очень жёсткому расписанию. Два раза в неделю четыре года подряд я её возила в Нью-Йорк на машине, это два часа в одну сторону, если без пробок. По вторникам у нас просто урок по скрипке, который длится так долго, сколько Лера может держать своё внимание и стоять на ногах. Если программа почти готова, я аккомпанирую во время урока. Суббота у нас начинается в 4 утра – в 5 часов Лера садится в автобус и едет в Нью-Йорк сама. Её занятия длятся с 8 утра до 6 вечера. Это и сольфеджио, и теория, и история музыки, и камерный ансамбль, и оркестр. В 9 вечера она приезжает домой, а в 9.30 у неё начинается частный урок у педагога по фортепиано. 

– Говорят, что карьера музыканта – это каторжный труд, который начинается ещё в детстве и длится всю жизнь. 

– Лера ещё в Иркутске начала этот тяжёлый труд. Здесь она занималась музыкой по 4 часа каждый день с детства. В первые месяцы в Филадельфии у неё было много времени, потому что была только простая домашняя работа и скрипка, которой она иногда занималась по 5 часов в день. И здорово двигалась вперёд. Последний год я её слышу только тогда, когда аккомпанирую на уроке и на концертах. Лера каждый год играет в Карнеги-холл и занимает в конкурсах первые места. 

– А у Леры какой мотив так пахать? Подобное трудолюбие у детей нечасто встречается.

– Как и многих детей до определённого возраста, я её заставляла и мотивировала, это нормальная родительская тактика. Все дети любят концерты, награды и лавры, а вот труд нравится не всем. Но года полтора назад произошли перемены, теперь я точно могу сказать: Лера полюбила заниматься, ей нравится играть, слышать, как и какой идёт звук, она наслаждается этим. Я её каждое лето на месяц отправляю на музыкальные фестивали, два последних года на Killington Music Festival в Вермонте, куда в основном приезжают взрослые студенты в возрасте 20 лет. Детей принимают мало, только мотивированных. Но я очень горда тем, что второй год подряд Леру берут, ещё и стипендию дают. На фестивале она много слышит других музыкантов, может оценить другой уровень студентов. И она уже знает программы для разных инструментов, композиторов, исполнителей. Это здорово, потому что мы в основном дома говорим о скрипачах и пианистах. В программе фестиваля оркестр, ансамбль, выступления – большой интенсив, она там много берёт для себя. И видит других детей, студентов, готовых заниматься музыкой большую часть суток. Это мотивирует тоже. 

– Получается, карьера ей уже обеспечена?

– Я не могу сказать, что Лера уже точно решила быть скрипачкой. У нас в России, если ребёнок учится в серьёзной музыкальной школе, обычно и дальше целенаправленно идёт по этой дороге. В Америке же на музыкальных инструментах играют почти все, другой вопрос – как они играют. Но многие играют хорошо. Для некоторых это путь для поступления в хороший университет. Например, из 180 выпускников Манхэттенской школы музыки максимум 15 и дальше идут по музыке. Даже если в учёбу вложен огромный труд, не факт, что это дело станет твоей профессией. Я уверена, что будущая профессия Леры будет связана с музыкой, с искусством, она чувствует себя в этой сфере комфортно, она это любит. Но будет она скрипачкой или нет, я не знаю, боюсь загадывать. 

– Вы поехали в другую страну ради дочки. Не боитесь, что это ошибочная стратегия – жить ради ребёнка? Или вам важно вложить сейчас, чтобы потом отпустить в жизнь с хорошим стартом?

– Период вложения короткий очень, дети быстро растут. Сейчас у Леры самое важное время – время самоопределения. Однажды я ехала к ней в лагерь из Филадельфии 8,5 часов. Забрала, и мы 4,5 часа ехали в Нью-Йорк на «Лебединое озеро» Большого театра. После балета я её снова отвезла в лагерь и вернулась домой в 6 утра. А в 7 было нужно вставать на работу. Это как пример, что значит для меня моя дочь. Я могу отдать всё ради неё. Но я понимаю, что ещё несколько лет, и у неё начнётся своя жизнь, я к этому готова. У меня появится время для себя и своих проектов, идей в голове много. А чувствую, что есть ещё потенциал, я хочу и могу делать что-то своё.  

Балет не отпускает 

– Вы поехали в Америку ради одного ребёнка, но вам пришлось оставить другого – вашу студию. Как это пережилось?

– Это было очень тяжело. Я до сих пор не могу забыть, как села в самолёт и плакала весь свой путь. И я свои чемоданы не открывала первые полгода в Америке. И я столько в жизни своей не плакала, было ощущение, что я оставила в Иркутске основную часть своей души и сердца. Несколько раз я пыталась собрать вещи и уехать обратно. Дважды студия приезжала на американские фестивали, нам удалось это организовать. Многие остались погостить, жили у меня в доме в Филадельфии. Я взяла в ренту огромную машину на 12 человек, свозила их в Бостон, показала Гарвардский университет, мы даже доехали до Ниагарского водопада. Когда мы после долгой разлуки прилетели в сентябре, в аэропорту нас встречали девочки-выпускницы студии. Это был большой сюрприз. Я рада, что в основном все они нашли себя в жизни, многие пошли по балету. 

– Балет вас и в Америке не отпустил?

– Я полностью погружена в балет, как аккомпаниатор играю и в школах, и в театрах, и на фестивалях. В Америке нет многосоставных театров, где на одной сцене шли бы и мюзиклы, и балет, и оперетты, всё по раздельности. Ну а поскольку в иркутском театре я играла и во время спектаклей, включая рок-оперы и балеты, и актёрам, то у меня накопился большой опыт, профессиональная пластичность. В Америке я продолжаю заниматься тем же самым – аккомпанирую, в том числе и на конкурсах.

– А какая в Штатах система обучения балету?

– Я на 100 процентов могу сказать, что профессиональной системы обучения нет ни в одной американской балетной школе. Поэтому многие берут частные уроки, особенно востребованы наши русские педагоги. Они за 6 недель добиваются результата, которого студенты в Америке не могут достичь за 2 года. Русская школа – уникальная, самая лучшая как в музыке, так и в балете. Поэтому американцы ищут именно русских педагогов, особенно для китайских и корейских детей.  Потому что им нужен результат. Русский педагог результат гарантирует. Но не все могут перебороть свой менталитет, русский педагог может и гаркнуть, в Америке нельзя этого делать. Помню, когда мы с Лерой  к одному из педагогов по скрипке прослушивались, нас предупредили: он может бросить ноты или выгнать. Я только улыбнулась: «Ради Бога! Нас этим не удивишь». Хотя большинство, конечно, сдержанны, вежливы и доброжелательны. 

– А как уровень в обычных школах?

– Сразу после переезда я принесла русской приятельнице учебники. Она не могла поверить, что это второй класс, потому что программа равнялась американской программе их ребёнка-шестиклассника. Когда Лера пошла во второй класс американской школы, детей там учили читать, писать палочки и крючки. В английский она свободно вошла за месяц. Это то, что меня до сих пор мучает и печалит – образование. Хотя в старших классах школы всё уже лучше, программа сложнее и разнообразнее.

Пашут все 

– Вы приехали в США взрослым человеком, оставив в России по сути всё. В качестве капитала у вас были только талантливая дочь и неуёмная энергия. Каково это – начинать в чужой стране с нуля? 

– Моя энергия мне очень помогала, да. И я ведь до переезда много путешествовала, я себя комфортно ощущаю в любом месте и в любой стране. Работу я нашла довольно быстро и очень благодарна своей первой музыкальной школе, директор которой мне поверила. Я пришла устраиваться на работу с моим простым английским, меня попросили  подготовить программу. При устройстве на работу смотрят твою музыкальность, твою индивидуальность, что ты можешь дать студенту как личность. После того, как я директору понравилась, она меня отправила посмотреть и послушать урок в школе. Не думаю, что в России такое возможно в консерватории или центральной музыкальной школе. И первый педагог, к которому я попала, оказался из Иркутска, такое вот совпадение.

– Всё-таки – что было самым трудным? Или, может, до сих пор является?

– Очень интенсивный ритм жизни, больше двух недель американцы в отпуск не ходят. Выходных у меня практически нет. В России есть такое понятие «мой театр», то есть театр как второй дом. В Иркутске я никогда не считала, сколько я времени трачу на театр, репетиции, балетную студию. Я просто шла и делала то, что мне надо делать. В Америке такого явления, как «театр – мой второй дом», нет. В Америке тоже есть вещи и явления, которые мне нравятся. Но по большей части я должна зарабатывать деньги, чтобы оплачивать все счета. Так и складывается расписание без выходных, а воскресенье – это самый тяжёлый день недели. С утра до вечера – частные уроки, и первый ученик приходит в 7.30 утра. 

– Так же легко выгореть?

– Но сейчас я уже могу выбирать, чтобы это было максимально близко, компактно. Даже  в отпуск в Россию смогла поехать. Но в целом образ жизни такой, что пашут все. Это как тюрьма, куда ты сам себя добровольно заточил.

– Но оно того стоило?

Самое трудное за рубежом – интенсивный ритм жизни. В воскресенье рабочий день начинается в 7.30 утра

– Я пока не могу сказать. Через пять лет будет видно. Поначалу была очень сильная тоска, вы не представляете, насколько. Когда ты берёзу видишь и плачешь. Ностальгия по Родине – непридуманное явление. У одного из педагогов Леры дом в пригороде Нью-Йорка, где он посадил берёзы. Хотя уехал из России очень давно. Эту связь с Родиной никак не разорвать.  

– Ну а что самое лучшее?

– Столько, сколько я там услышала музыкантов, дирижёров и оркестров, я за всю свою жизнь нигде бы не увидела и не услышала. Мы постоянно ходим слушать Филадельфийский оркестр, оперу мы ездим слушать в Нью-Йорке в Metropolitan Opera, каждый спектакль уникален. Мы стараемся вообще ничего не пропускать и 8 опер в год точно смотрим. По ID Леры мы покупаем самые дорогие билеты по самой дешёвой цене, и сидим на лучших местах. Что хорошо в Америке – ценовая шкала билетов на любой кошелёк. Мы любим Нью-Йорк, там можно найти всё, что ты хочешь. Знаменитые мюзиклы, Carnegie Hall, интересные гастроли. Для меломанов жизнь в Америке очень интересна.

– Вы остаётесь русской?

– А как же? До корней волос. Я каждый день на связи с людьми из Иркутска, мы общаемся по скайпу или в соцсетях в любую свободную минуту. Я с радостью приехала в Иркутск, я вижу, как изменился город, как он отстраивается, меняется в лучшую сторону. И именно этот город навсегда останется для меня самым родным и любимым.