Продолжение. Начало в № 33, 34.

Но уже в августе-сентябре стало ясно, что серьезную литературу изучать вместе никто не хочет и что этот планируемый, но и так и не созданный кружок может развалить саму кампанию: 

«Но ты не можешь себе представить, как эта возможность, эта мысль ошеломила нас. Неужели наши дорогие субботние вечера, наши тёплые рассуждения утрачены; мы не будем уже собираться и обмениваться нашими мыслями». 

В результате решили, что будет достаточно того, чтобы: «у нас было нечто похожее на литературное общение между группой лиц, желающих развиваться, обсуждая при этом литературные рефераты и рефераты по еврейскому вопросу».

Письма Левенсона особенно интересны, ввиду того, что они частные и изложенные в них планы, скорее более радикальны, чем они были в действительности.

Протоколы допроса Гольдберга тоже весьма показательны:

«По убеждениям своим я принадлежу к сионистскому движению – движению, поставившему целью… духовное возрождение еврейского народа и никакого отношения к социальным движениям в России не имеющему… Кружок, к которому я принадлежу, преследовал цели самообразования и состоял из близких мне людей, товарищей… кроме того, он не имел никакой организации, а носил чисто случайный характер, т.е. собравшись у кого-нибудь из товарищей, мы менялись мыслями по поводу прочитанных книг… читали еврейскую историю и следили за сионистским движением. Товарищи мои … по своим убеждениям, как мне кажется, сионисты».

Примерно то же показывали и другие привлечённые по делу. Собирались друг у друга или в синагоге – обсуждали рефераты по национальному вопросу, «на темы сионизма, учения Моисея, положения евреев в России и др.». Конечно же, в этой связи касались и революционного движения, не помышляя о переводе своих рассуждений в практическую плоскость.

Однако, кроме разговоров, писем о неосуществившихся планах и «тёплых рассуждений», имелся ещё и журнал. С ним тоже не все так очевидно. Начать с того, что расходятся данные даже о количестве номеров и начале издания. Есть версия появления мысли о создании журнала в мае 1903 г., когда на квартире Ельяшевича некоторые из членов компании (в том числе и Гольдберг) встретились с редактором «Восточного обозрения» И.И. Поповым и после разговоров о Горьком и «надвигающейся буре» решили действовать «литературным словом и делом». В некоторых статьях указывается, что всего было выпущено пять номеров. Первые три (февраль–апрель 1903 г.) размножались на гектографе, два последующих – на пишущей машинке в шести экземплярах. В то же время в редком фонде научной библиотеки Иркутского государственного университета хранится вероятно единственный уцелевший номер «Братства». И это № 4 от 20 января 1903 года, причем в подзаголовке прямо указана периодичность издания – еженедельно, что предполагает дату выхода первого номера не позднее вторника 30 декабря 1902 года.

Возможно эти отпечатанные на машинке 21 лист совсем другой журнал? Ведь неизвестно, кто скрывается в нём под псевдонимами «Утис» (редактор и один из авторов) и другие. Есть, однако, несколько моментов, которые развеивают сомнения. В этом сохранившемся номере «Братства» подробно освещается «Дело Дрейфуса», и, что ещё более характерно, – помещено стихотворение «Призыв», посвященное «настоящим сионистам». Таким образом, общее число выпусков вероятно составляло девять, а хронологические рамки их выхода – с декабря 1902 по ноябрь 1903 года.

Понятно, что журнал как таковой не был сионистским. Беллетристика с социальным уклоном («Весёлая улица» Гольдберга, «Мысли будущего купца» Воскобойникова, фельетон «Господа Вомуры» Утиса), публицистика («Падшая» Е. Ангарской, «О движении в средней школе»), воспроизведение статей из газет с теми новостями, о которых больше всего говорили вокруг (о том же «Деле Дрейфуса», о пожаре на Анненском руднике Н.Л. Успенского в Юзовке, о Кишинёвском погроме), привлечение в качестве авторов учащихся других заведений – всё это говорит о том, что ребятам, росшим в атмосфере национального, но прежде всего культурно-просветительского подъёма, хотелось сделать интересный журнал не для себя, а для «публики». Да и примеры для подражания у них были. Ученический и – шире – молодёжный «самиздат» в Иркутске к тому времени имел уже некоторую историю. Только лишь перечень таких журналов, ходивших в молодёжной среде в начале XX века, даёт представление о масштабах «поветрия»: «Порыв», «Семинарский вестник», «Свисток», «Забастовка», «Студент», «Крамола», «Отголоски борьбы», «Окраина».

Но даже «рискованный» эпиграф № 4 «Братства»: 

«Ты чудо из божьих чудес

Ты мысли светильник и пламя

Ты луч нам на землю с небес

Ты нам человечества знамя;

Ты гонишь невежество, ложь

Ты вечною жизнию ново

Ты к правде, ты к счастью ведёшь

Свободное слово»

не делал его

«антиправительственным».

Что собственно и показало следствие. Самой большой «крамолой» была заключительная часть статьи о Кишинёвском погроме: 

«Виновником всего, виновником, на которого падает кровь избитых… является правительство», допустившее погром: «желая отвлечь гнев народа, который должен был вылиться на самодержавие, так ужасно притеснявшее народ … Чаша страданий народа переполнилась. Кишинёвский погром показал, чего можно ожидать от вас (царя и министров), и недалека та минута, когда народ подымется на истинных своих эксплуататоров, и эту минуту вам не отвергнуть. У всех перед глазами кровь тысячи убитых и вы должны за них ответить!».

Определённая тематическая радикализация здесь наблюдается, но она была связана с происходящими в стране и мире событиями (тот же Кишинёвский погром), которые дополнялись изменениями в отношениях еврейской общины с местными властями летом 1903. Так, назначенный 24 мая генерал-губернатором Восточной Сибири граф П.И. Кутайсов, едва ли не по прибытию своему в город издаёт циркуляр, «воспрещавший евреям именовать себя в прошениях и других официальных бумагах, а также на вывесках христианскими именами». Запрет деятельности сионистских обществ, сопровождавшийся обысками и даже арестами в июле-августе также не способствовал нормальной психологической обстановке в еврейской общине города.

Также нужно упомянуть о том, что в период возникновения кружка и журнала в мужской гимназии преподавал небезызвестный Антон Михайлович Станиловский – молодой консерватор музея и фактический правитель дел ВСОИРГО, активный сотрудник знаменитой «Детской площадки», превративший дело чтения публичных лекций чуть ли не в народный университет, чьё педагогическое кредо выражалось фразами: 

«Что такое всякое образование? Это развитие в человеке способности видеть кругом себя, понимать, что вокруг него делается, и сообразовать своё поведение с этой окружающей обстановкой. Цель всякого воспитания – научить понимать окружающее».

23 июля 1903 года у Станиловского был произведён обыск, и по личному распоряжению Кутайсова он был отстранён от преподавания в гимназии и от работы в отделе географического общества.

Всё это, естественно, особенно болезненно воспринималось образованной молодёжью, поскольку было и «несправедливо» и прямо касалось их самих и близких им людей.

Участников кружка брали в разное время. В ночь с 3 на 4 декабря – Гольдберга и Прусса, с 10 на 11 декабря – обыски у Левенсона, братьев Файнбергов, Левенберга, Ельяшевича, Прейсмана, Винера, Азадовского и Виника. В результате расследования почти все были довольно скоро отпущены «за чистосердечное признание, несовершеннолетний возраст и отсутствие оснований» и, вероятно, под залог. Надо полагать, что кроме самодеятельного журнала предъявить им было нечего. Тем не менее Левенсон, Ельяшевич и ещё двое были исключены из мужской гимназии, а Виник – из промышленного училища.

Хуже всех пришлось Пруссу. Он провёл под следствием почти год и был выпущен из Иркутской тюрьмы лишь в конце ноября 1904 года «за недостаточностью улик» и в силу Манифеста от 11 августа 1904 года (день рождения престолонаследника) – попал под амнистию. Дело было в том, что у него при аресте изъяли внушительный корпус нелегальной литературы («Рассказы по истории Французской революции», «Национальное собрание и ночь 4-го августа», «Что нужно знать и помнить каждому рабочему», «Милитаризм и рабочий класс», «Вопросы дня», перепечатки из «Искры», №№ 4, 6 за 1903 год и т.д.), что в глазах жандармов характеризовало его не как случайно оступившегося юнца, а вполне сформировавшегося социал-демократа. Кроме того, он не был местным и возможно просто не мог внести залог.

Исаак Григорьевич тоже «задержался» в тюрьме несколько дольше остальных и вышел лишь в начале января 1904 года под залог в 500 рублей. При обыске у него, кроме пары номеров «Братства» обнаружили нелегальные издания – запрещённую брошюру «Сказание о царе Симеоне», и извещение заграничного Общества распространения нелегальной литературы в России.

Провести в неполных двадцать лет целый месяц в тюрьме по сути за разговоры и хранение одной запрещённой книги, после чего попасть под негласный надзор, да ещё и лишиться права поступления в высшее учебное заведение, дающее возможность строить карьеру, – это был обычный по тем временам первый шаг на пути «в революцию». И шаг этот во многом, как кажется, помогало делать само государство. Хотя нельзя не учитывать и того, что практически на выходе из тюрьмы молодых людей уже поджидали ссыльные «старики» (не обязательно в смысле возраста) из бывших народников или нынешних социал-демократов и социалистов-революционеров, а в Иркутске их было достаточно. Поэтому совсем неудивительно, что судьба большинства членов «Братства» сложилась во многом схоже и в ближайшие годы мы неоднократно встречаем их вместе.

После «Братства»

В стороне вновь оказался Владимир Осипович Прусс. Почти сразу же после выхода из тюрьмы, 15 декабря 1904 он выехал из Иркутска в Витебск, в 1905 эмигрировал в Швейцарию, где проживая в Берне, обзавёлся часовой мастерской, которую в 1910–1914 годах частенько по-дружески навещал адвокат Владимир Ульянов, более известный под партийной кличкой Ленин. В 1925 году он переедет в СССР, будет заниматься организацией часового производства (в частности 1-го часового завода в Москве). «Через несколько лет, когда десятки миллионов часов с маркой Точмеха дадут нам наши фабрики, мы будем печатать портреты мастера Прусса, как одного из основоположников советского часового производства», напишет 16 сентября 1929 года газета «Рабочая Москва». 23 августа 1937 года он будет арестован и 8 декабря того же года расстрелян как германский шпион.

Ученику V класса мужской гимназии Азадовскому 15 лет исполнилось прямо во время следствия – 18 декабря 1903 года. После произошедших событий отец увёз его в Хабаровск и это, пожалуй, было единственно верным решением. Благодаря этой принудительной изоляции от кружка, Марк в 1907 году спокойно получит свидетельство о благонадёжности, поступит в Петербургский университет и в 1913 успешно окончит его, чтобы возвратится в Сибирь уже учёным – этнографом, литературоведом и фольклористом. Он станет профессором Томского (1918–1921) и Иркутского (1923–1930, 1942–1945) университетов, зав. кафедрой фольклора в ЛГУ, руководителем фольклорных отделений Государственного института истории искусств, Института по изучению народов СССР, Института русской литературы. В 1949 попадёт под кампанию борьбы с космополитизмом, будет уволен практически отовсюду и умрёт в 1954. С Гольдбергом его по-видимому связывала настоящая дружба, которую они пронесли через всю жизнь. Например, сохранился их совместный снимок, относящийся к периоду 1913–1915 гг., когда Марк Константинович был в Иркутске по делам экспедиций, направленных в Восточную Сибирь Академией наук и Императорским русским географическим обществом. Он же познакомит Гольдберга с его будущей женой – Любовью Ивановной Исаковой.

Также в 1904 году из Иркутска в Париж уехал Моисей Исаевич Файнберг, вернувшийся в Россию не ранее 1914 г.

Оставшиеся в Иркутске члены кружка уже в 1904 году попали под влияние ссыльных эсеров (А. Карташовой, А. Трутнева, Г. Фриденсона), которые как раз в это время начали активизировать свою агитационную деятельность в ученической среде, делая ставку на подготовку «салонных ораторов» – будущих пропагандистов. По данным полиции весной этого года происходило «волнение среди воспитанников VII и VIII классов мужской гимназии, причём в апреле месяце 1904 года даже состоялась сходка, на которой присутствовало около 70 человек, и было решено примкнуть к политическому движению». Собрание это, между прочим, происходило на кайской даче купца Файнберга, который весьма снисходительно относился к тому, что его дети и их друзья увлечены политикой. Выплачивая в очередной раз залог за сыновей он смеясь говорил: «Они хотят заставить Николая II кувыркаться!». По воспоминаниям Ельяшевича – он, Гольдберг и Файнберги вступили в ПСР. Известна даже партийная кличка Исаака – Пастух.

Находившиеся под негласным надзором члены «Братства» к концу года вновь подверглись месячному аресту и опять были отпущены. Вполне возможно, что причиной расследования была первая в городе попытка организовать еврейскую самооборону, так как «в связи с предстоявшим празднованием столетия открытия мощей святителя Иннокентия шли упорные толки о подготавливающемся ко времени торжеств прославления иркутского «чудотворца» еврейском погроме». То, что речь идёт не об эсеровской, а именно еврейской самообороне не должно нас смущать: в тех обстоятельствах люди действовали в соответствии с ними и своим кругом общения, а вовсе не следовали программным установкам. И в дальнейшем иногда сложно определить в каком конкретно нелегальном сообществе состоит в тот или иной момент времени конкретный человек.

Так наступил и перевалил за свою половину 1905, революционный год. За прошедшее время не исключённые из гимназии кружковцы успешно закончили её, нашедшие возможность сдать экзамен на аттестат – сдали и уехали поступать в высшие учебные заведения в других городах Империи. Братья Павел и Самуил Файнберги – стали студентами Томского, Левенберг – Петербургского университетов, а Ельяшевич – Петербургского политехнического института. Тем не менее в октябре 1905 большинство из них оказались в Иркутске, чтобы вместе принять участие в том, к чему вела и подталкивала их история на протяжении трёх предыдущих лет.

1905г.

В дни Всероссийской октябрьской политической стачки, когда противостояние внутри российского общества стало приобретать первый привкус разразившейся десятилетием позже гражданской войны, левые активисты стали организовывать дружины самообороны. И первой из них стала еврейская, что было вызвано упорными слухами о готовящихся черносотенных погромах. Художественное, но вполне достоверное описание процесса формирования дружины даёт Исаак Григорьевич в романе «День разгорается»:

«– Там наша еврейская молодёжь… – неохотно сообщил Вайнберг, – суетится что-то насчёт самообороны… Но я и другие члены общины сомневаемся. Не озлобило бы это ещё сильнее…

– Нет, почему же! — глубокомысленно заметил Пал Палыч. – Самооборона – вещь хорошая. Её надо поощрять.

– Да?! – оживился Вайнберг. – Вы думаете? Некоторые наши тоже так понимают… эти молодые люди настаивают. Требуют средств. На оружие там и вообще.

…Купцам в достаточной степени грозили предстоящие события: чернь любила взламывать магазины грабить и растаскивать товары. Представители самообороны стали обходить еврейских богачей.

У Вайнберга в городе было несколько магазинов. Ему было чего бояться в случае погрома и беспорядков. От него ждали большой денежной поддержки.

– Деньги? – удивился он. – За что? Почему?.. Я должен кому-нибудь? Я кому-нибудь обещал?.. Я никому не должен и никому ничего не обещал. Деньги легко не достаются… Ну пятьдесят, сто рублей я ещё, пожалуй, дам. Но больше нет, больше не могу!..

– Вы шутите, господин Вайнберг. Сто рублей не деньги. Нам нужны хорошие револьверы. Имеется случай приобрести их… Ведь мы будем защищать ваше же имущество!

– Оставьте! Что могут поделать несколько десятков еврейских молодых людей?

…Другие оказались более сговорчивыми. Самооборона получила небольшую поддержку. Где-то добыли десятка три револьверов. 

«Еврейская самооборона в г. Иркутске с участием группы с.-д. винтовочников, 1905», фото из фондов Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев (ГАРФ). Публикуется впервые

…К Вайнбергу снова обратились за помощью самообороне и рассказали ему, что самооборона растёт и что из неё выйдет толк, он переменил прежнее своё решение.

– Да, может быть самооборона ваша действительно вещь. Согласен. Пусть и мой карман пострадает… Но я боюсь, что когда станут громить мои и ваши магазины, то эти паскудники вспомнят о социализме и умоют руки!

– О, нет! – уверили Вайнберга еврейские купцы. – Ведь они будут защищать евреев! Вообще евреев!.. И, кроме, мы даём деньги!..».

Конечно, купец Вайнберг – это не «вчистую» Исай Матвеевич Файнберг, он – сборный персонаж, но поведение его здесь достаточно характерно. Также достоверным является то, что организацией самообороны занялась именно молодёжь. На начальном этапе процесс был децентрализован, а во главе одной из образовавшихся ячеек стоял студент Томского университета Исай Григорьевич Винер – старший брат члена «Братства» Якова, в 1903 году закончивший Иркутскую мужскую гимназию с золотой медалью. Увы, не долго.

Продолжение в следующем номере газеты