– Алексей Николаевич, биографии в серии «ЖЗЛ» стали подспорьем для вашей книги о Серебряном веке. Идея создания «Мысленного волка» появилась в ходе их написания или вы заранее сознательно готовили документальную основу для будущего романа? Как давно родилась эта идея?

– Бессознательно сразу же и даже раньше, но как замысел – лет пять-шесть назад. То есть не то чтобы я готовил почву для романа или этакий плацдарм для вторжения, но по факту получилось именно так. Впрочем, на эту ситуацию можно взглянуть и иначе. Тот, кто прочитает роман и захочет узнать, какими на самом деле были прототипы моих героев, обратится к биографиям. Кому захочется посмотреть, как эти герои вольно жили и грезили, к чему подталкивают, на что вдохновляют, те обратятся к вымыслу. То есть роман «Мысленный волк» и ЖЗЛ не только дополняют друг друга, но и спорят и соперничают.

– В романе «Мысленный волк» одному из ваших героев жена советует писать биографии известных личностей, потому что так легче «войти в большую литературу». А почему вы начали писать книги в серии «ЖЗЛ»?

– Это самоирония, рад, что вы обратили на неё внимание. У Пушкина где-то есть утверждение, что самое увлекательное занятие на свете – следить за мыслями умного человека. Продолжая это высказывание – не только за мыслями, но и за поступками. Собственно вот такое слежение, исслеживание, как сказал бы Солженицын, и есть главный стимул. Это захватывает, это своего рода машина времени, путешествие, вживание в чужую судьбу, расширение собственного пространства. Ты ничего не знал о человеке, и вдруг он перед тобой открывается. Или ты знал, думал о нём одно, а в итоге приходишь или он тебя приводит к чему-то другому, как было у меня в случае с биографией «красного графа» Алексея Толстого. И вот этим сюжетом, этой переменой, своим открытием ты делишься с читателем. Вот счастье, вот правда…

– Тема вашей диссертации – «Апокалиптические мотивы в русской прозе конца ХХ века». Недавно появился роман «Мысленный волк», где постоянно присутствует ощущение «состояния на грани»: либо спасётся страна, либо конец всему. Почему вас интересует эта тема? 

– Думаю, это естественно, когда человек пишущий влечётся к грани бытия: оттуда лучше просматривается и жизнь, и смерть, о чём, по большому счёту, и толкует искусство. Это ведь очень русская тема. Сколько всего мы пережили, сменили, переоценили за последние сто лет. И всё равно не можем угомониться, найти середину, шарахаемся из стороны в сторону, тянемся к безднам, не можем стать «нормальными», «цивилизованными». Это и пугает, и завораживает одновременно…

– Алексей Николаевич, вы уже приезжали в Иркутск семь лет назад. Какое впечатление произвёл на вас город, какие воспоминания остались спустя эти годы?

– Я первый раз побывал в Иркутске в 1989 году, мы с друзьями прожили здесь несколько дней, ожидая оказии добраться до мыса Покойники на Байкале, томились, горели нетерпением, ходили по улицам, по набережным Ангары, и город тогда уже запомнился широким, зелёным, деревянным, с большой рекой и предчувствием огромного пространства, его окружающего. Город и много леса вокруг, город и природа, город-дверь, порог на пути к Байкалу. Ну а семь лет назад это уже был приезд с писателями, встреча в театре, программа. Это другое, но люди, то внимание к встречам, заполненный зал драмтеатра – вот что поразило как вообще одно из самых сильных жизненных впечатлений, и где бы я с тех пор ни бывал, я всегда говорил и в России, и в Европе, и в Америке: а вот в Иркутске, в драматическом театре, там такое… Этого больше нет нигде, правда.